Игорь Миронович Губерман: Человек

„На исходе двадцатого века,
Когда жизнь непостижна уму,
Как же надо любить человека,
Чтобы взять и приехать к нему.“

„Не мудрёной, не тайной наукой,
проще самой простой простоты —
унижением, страхом и скукой
человека низводят в скоты.“

„В зоопарке под вопли детей
укрепилось моё убеждение,
что мартышки глядят на людей,
обсуждая своё вырождение.“

„У самого кромешного предела
и даже за него теснимый веком,
я делал историческое дело —
упрямо оставался человеком.“

„Не прыгая с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в говне
совместно с веком.“

„Везде одинаков Господен посев,
И врут нам о разнице наций.
Все люди — евреи, и просто не все
Нашли пока смелость признаться.“

„Судьба не зря за годом год
меня толчёт в житейской ступке:
у человека от невзгод
и мысли выше, и поступки.“

„Эта мысль — украденный цветок,
Просто рифма ей не повредит:
Человек совсем не одинок —
Кто-нибудь всегда за ним следит.“

„Нет, человек принадлежит
не государству и не службе,
а только тем, с кем он лежит
и рюмкой делится по дружбе.“

„Улучшить человека невозможно, и мы великолепны безнадежно.“

„Есть люди — едва к ним зайдя на крыльцо,
я тут же прощаюсь легко;
в гостях — рубашонка, штаны и лицо,
а сам я — уже далеко.“

„Человек без привычной среды очень быстро становится Пятницей.“

„Все мои затеи наповал
рубятся фортуной бессердечно;
если б я гробами торговал —
жили бы на свете люди вечно.“

„В зоопарке под вопли детей
укрепилось моё убеждение,
что мартышки глядят на людей,
обсуждая своё вырождение.“

„В цветном разноголосом хороводе,
в мелькании различий и примет
есть люди, от которых свет исходит,
и люди, поглощающие свет.“

„Россия! Что за боль прощаться с ней!
Кто едет за деньгами, кто за славой;
чем чище человек, тем он сильнее
привязан сердцем к родине кровавой.“

„Давно живя с людьми в соседстве,
я ни за что их не сужу:
причины многих крупных бедствий
в себе самом я нахожу.“

„Я из людей, влачащих дни
со мною около и вместе,
боюсь бездарностей — они
кипят законной жаждой мести.“

„У самого кромешного предела
и даже за него теснимый веком,
я делал историческое дело —
упрямо оставался человеком.“