Генрих Маркс: Знать

„Как её [твою драму] примут? Полагаю, что скорее враждебно, чем положительно. Насколько я знаю, путь превосходного ученого Лесинга не очень-то был усыпан розами. Он жил и ушёл от жизни бедным библиотекарем.“

„Ты сам говоришь, что ты баловень счастья. Да хранит тебя всевышний всегда на твоём пути, насколько это позволяют слабости человеческой природы. Но и счастливейший знает горькие часы; ни для одного из земных людей солнце не сияет вечно. Но от счастливца можно по праву требовать, что он противопоставит буре своё мужество, твёрдость, смирение, бодрость.“

„Моё письмо, написанное в состоянии сильного возбуждения, возможно, очень обидело тебя, и я от всей души сожалею, если это так. Не думаю, однако, чтобы я был неправ. Предоставляю тебе самому судить, имелись ли у меня веские причины вспылить. Ты же знаешь, ты должен знать как я тебя люблю.“

„Ты знаешь, что я не хочу педантично пользоваться авторитетом отца. Я могу и собственному ребенку признаться, если в чём-либо неправ.“

„Если человек знает свои слабости, он должен принять против них меры.“

„Меня очень радует, что тебе так нравиться господин Мёйрин, так как я его очень люблю. Он принадлежит к тем редким людям, которые при светском тоне сохраняют доброе сердце. Практичностью своего ума он, несомненно, превосходит многих высокоучёных господ.
Особенно я рад, что ты общаешься с образованными людьми и мало проводишь время с юношами, по крайней мере с теми, которых ты недостаточно знаешь.“

„Я — не ангел и знаю, что не хлебом единым жив человек. Но перед священным долгом должный умолкнуть все посторонние соображения. (…) И если, проверив себя, ты останешься твёрд в своём решении, то действуй тогда как зрелый муж. Это нисколько не мешает поэтическому взлёту, — ведь и взлёт во имя долга преисполнен поэзии.“

„Ты знаешь, милый Карл, что из любви к тебе я пошёл на кое-какие вещи, которые не совсем отвечают моему характеру, и это меня иной раз удручает. Но никакая жертва мне не кажется слишком большой, если её требует счастье моих детей.“

„Не будь я такого высокого мнения о твоём добром сердце, я вообще не был бы так привязан к тебе и меньше страдал бы от твоих заблуждений. Ты же знаешь, что как высоко я ни ставлю твои способности, без доброго сердца они потеряли бы для меня всякий смысл.“

„Ты знаешь меня, милый Карл: я не упрям и не склонен к предубеждениям. Какую именно научную карьеру ты изберёшь, мне, в сущности, всё равно. Но выберешь ли ты именно то, к чему у тебя призвание, этот вопрос, меня, конечно, тревожит. Сначала мы думали об обычных вещах. Но такая карьера тебя, по видимому, не прельщает. Поэтому, признаюсь, соблазненный твоими столь рано созревшими взглядами, я выразил одобрение, когда ты избрал своей целью научную деятельность будь то в области права или философии, – скорее, как мне казалось в области последней. Трудности, сопутствующие этой карьере, мне достаточно известны…“

„Быть может, хорошо и полезно, что ты уже в начале своего жизненного пути вынужден действовать осмотрительно, проявлять осторожность и зрелость ума, наперекор всем демонам. Я благодарю небо за это, так как хочу вечно любить в тебе человека, и ты знаешь, что, будучи человеком практическим, я всё же не настолько прозаичен, чтобы утратить способность к восприятию возвышенного и доброго. Тем не менее, я не хочу совершенно оторваться от земли, с которой я связан корнями, и перенестись в воздушные сферы, где я не чувствую твёрдой почвы.“

„Я приобрёл безграничное доверие твоей Женни. Эта милая, прелестная девушка терзает себя непрестанно – она боится, как бы она тебе не причинила вреда, не заставила тебя работать сверх сил и т.д. и т.п. Её тяготит мысль о том, что её родители ничего не знают или, как мне кажется, ничего знать не хотят. Она сама не может себе объяснить, каким образом, будучи, как она сама полагает, всецело рассудочным человеком, она могла безудержно отдаться своему чувству. Быть может, причиной тому некоторая замкнутость.
Письмо от тебя, — которое ты можешь вложить в письмо ко мне, — не продиктованное фантазиями поэта, может принести ей утешение. Оно должно быть, в чём я, кстати, не сомневаюсь, преисполнено нежности и чистой преданной любви, но в нём также должны быть ясно обрисованы ваши отношения и виды на будущее. Ранее выраженные надежды следует изложить прямо, ясно и с глубоким убеждением, чтобы вновь убедить её.
Ты должен твёрдо уверить её, что ваши отношения не только не принесли тебе вреда, а, наоборот – оказали на тебя самое благотворное воздействе, и в известном отношении я сам в это верю. С другой стороны, требуй с твёрдостью и уверенностью мужчины, перед которым бедное дитя оказалось столь беззащитной, чтобы она не колебалась, не оглядывалась назад, но спокойно, доверчиво и твёрдо смотрела в будущее.
Что ты скажешь своему отцу? Не находишь ли ты, что я — всем на удивление — переквалифицировался в посредника? Как превратно могли бы понять меня, если бы узнали о моём влиянии. Какие корыстные побуждения могли бы мне приписать? Но я себя не упрекаю, — да пошлёт небо удачу, и я буду чувствовать себя глубоко счастливым.“

„В том, что ты остаешься нравственно чистым, я не сомневаюсь. Но всё же великим двигателем морали является чистая вера в Бога. Ты знаешь, я далеко не фанатик. Но человек раньше или позже испытывает потребность в вере, и в жизни бывают минуты, когда даже безбожник невольно склоняется перед всевышним. И это обычно так (…), ибо каждый может поклониться тому, во что верил Ньютон, Локк и Лебниц.“