Алексей Анатольевич Навальный: Страна

„У Путина точно есть чувство юмора. У человека, сумевшего узурпировать власть в 140-миллионной стране, должны быть развитые интеллектуальные способности, в комплекте с которыми обязательно идет чувство юмора.“

„Власти в стране нет вообще. Есть только ОПГ, в результате стечения обстоятельств оказавшаяся в определенных кабинетах.“

„Переговоры, в которых участвуют все эти представители системных партий, — ежедневная капитуляция. Они говорят: «Дайте нам денег для участия в выборах в такое-то муниципальное собрание. Мы половину этих денег украдем и получим свой 1 %». Мне неинтересны эти деньги, мне неинтересна симуляция политической системы. Я борюсь за другое: я хочу, чтобы мои дети получали то образование, которое может позволить себе страна с таким объемом бюджета. Чтобы я из Марьино не ехал два часа в пробке на машине, хотя у нас достаточно денег, чтобы перестроить всю дорожную систему и сделать нормальные развязки. Я борюсь за качественное здравоохранение. У нас милиционеров больше, чем в большинстве стран мира, а по количеству убийств мы на уровне Зимбабве. Мне не нужны их наворованные миллиарды — мне нужно нормальное качество жизни для людей. Это моя искренняя мотивация. И если все это будет работать, я прекрасно себе буду обычным адвокатом, который хорошо зарабатывает на жизнь и не ходит ни на какие митинги.“

„Жизнь страны можно полностью изменить за пять лет.“

„Я убежден, что направление, в котором движет страну Путин, само так или иначе покончит с его режимом. Весь вопрос во времени. Это может случиться быстрее от падения на Путина рояля, медленнее по причине его старости или по причине революции.“

„Я понимаю, что в нашей стране и у наших людей нет особых традиций самоуправления. Это, кстати, самый распространенный аргумент тех, кто говорит, что это не нужно или не получится. Да, это правда, опыт небольшой. Но разве это причина, чтобы ничего не делать? Мы живем не в семнадцатом веке, когда Рязань казалась другой планетой и непонятно было, как ею управлять. Есть опыт других стран, он доступен, результаты понятны. Не надо мерить людей по себе. Если вам в Москве все равно, что происходит в деревне на Урале, то людям, которые живут в этой деревне, не все равно. И они точно знают, как им лучше. Возьмем нашумевшую историю в Сагре, когда из деревни выгнали цыгана, который торговал наркотиками, а потом туда приехала целая банда кавказцев и устроила бойню. Если бы у них был свой шериф, то до этого бы просто не дошло. А теперь жители, которые не получили помощи от милиции и встали на защиту своих семей, обвиняются в преступлении. Это очевидные вещи, я всегда был их сторонником, а в Кировской области получил хорошую возможность убедиться, что люди этого хотят и сами прекрасно справятся. У нас и при царизме, и при советской власти было, и сейчас никуда не делось такое отношение: есть государство, еще есть какая-то большая власть, а все остальные — это крепостные, которые живут для этого государства и для этой власти. О какой модернизации можно говорить, когда мы в самых основных вопросах живем по понятиям, которые устарели 100 лет назад. Все должно быть наоборот. Власть должна быть для людей, а там, где это возможно, то есть практически везде, сами люди и должны быть властью.“

„Именно сейчас Россия — самая богатая за всю свою историю и самая свободная. Огромное количество денег, которое засыпает сейчас страну, дает нам шанс на грандиозные изменения, но этот шанс, видимо, уже не будет использован.“

„Союз должен был развалиться, большинству людей он казался обузой. Было бы прекрасно, если бы у нас была такая страна, но к тому времени это было уже нежизнеспособное образование. Было огромное число негативных последствий: русские — крупнейший разделенный народ Европы; в республиках произошли гражданские войны. Но это было логично с исторической точки зрения. Его развалили не демократы, а коммунисты, комсомольцы, ГКЧП. Сейчас стало модно говорить, какая это ужасная «главная геополитическая катастрофа двадцатого века». Но все республики голосовали за независимость. Я прекрасно помню, какие жаркие споры были с родственниками на Украине. Они говорили: вот отделимся, вам нечего будет жрать. Потом, правда, оказалось, что это им скорее жрать нечего. Августовский путч и декабрьские Беловежские соглашения для меня тогда не выделялись из ряда событий, которые происходили. Ведь Союза уже все равно не было. Один фонтан «Дружба народов» на ВДНХ. Так он и до сих пор стоит. Конечно, было бы замечательно, если бы сейчас мы жили в единой стране с Украиной и Белоруссией, но я думаю, что рано или поздно это все равно случится: общее культурное и языковое пространство сохранилось, и оно будет существовать в обозримом будущем. Русская культура — это единственное, что по-настоящему объединяло ту страну и продолжает объединять Российскую Федерацию. Почему сейчас разговоры, что Кавказ может отделиться, настолько реальны? Потому что там русских нет. Его ничего и не держит.“

„Самым неприятным открытием в Йеле для меня было то, что Россия, что называется, out of agenda. Её там никто не обсуждает. Вообще никто. Это очень важно понять каждому. В повестке — Бразилия, Индия, Китай, Индонезия, Корея. Есть, конечно, люди, которым это интересно, такие старенькие дедушки-кремленологи, но они уже вымирают. Никто не учит русский язык. На факультетах славистики никого нет. И это крайне печально, потому что изучают то, что интересно и потенциально может принести выгоды или проблемы. Россия выпала из числа подобных стран. Когда я участвовал в Йеле во внешнеполитических дебатах, слово «Россия» за все время употребили раза три за два часа. И то, они скорее говорили про Советский Союз, а не про Россию. Вопросы внешней политики в Америке интересуют 1 % населения. А тех, кто из этого процента интересуются Россией, наверное, исчезающе малое число. С Россией никто не борется, с ней всем всё понятно. Нам до сих пор кажется, что кто-то против нас строит козни. Это не так. Нужно отдавать себе отчет, что эта война давно проиграна. Да, у нас есть место в Совете безопасности и куча ядерных зарядов, что дает нам ещё какой-то вес, но это всего лишь дань прошлому. Даже наше первое место по добыче нефти не имеет никакого значения, потому что всем понятно: что бы ни случилось с Россией, она будет продавать нефть и газ ровно так же, как и сейчас. Никого этим мы шантажировать не можем, потому что заинтересованы в своих нефти и газе больше, чем их покупатели. Без них у нас все сразу грохнется. Если мы посмотрим на времена, когда разваливался Советский Союз, мы по ВВП превосходили Китай примерно на 30 %, а сейчас отстаем в несколько раз. Для американцев абсолютно понятно, что происходит в России. Им абсолютно понятно, каким образом контролировать российские элиты: через их родственников и их деньги, размещенные в Европе, в США, в Великобритании.“

„Для борьбы с коррупцией необходимы два главных условия — политическая конкуренция и свободные СМИ. Свободных СМИ в стране практически нет. Значит, нужно пытаться создавать политическую конкуренцию.“

„У власти существует три способа решения всех проблем: во-первых — телевидение, которое расскажет, как все прекрасно в стране и никакие перемены не нужны; во-вторых — милиция, которая арестует, запугает, проведет обыски, а в-третьих — это механизм подкупа: недовольным раздают должности и деньги. В последнее время первый и последний способы перестали работать. На Кавказ отправляют огромные деньги, а там все равно идет гражданская война. Во Владивосток вложили 660 миллиардов рублей — и всё равно все недовольны. Невозможно всех купить, всем артистам устроить корпоративы, писателям — издать книги, а политологам — организовать фонды. И попытка задавить всех тупой телепропагандой также не получилась. Поэтому они и задействовали репрессии.“

„Честное государство помогает решить и проблему «ресурсного проклятия». Чистым от коррупции государствам — Австралии, Канаде, Норвегии, Чили — природные богатства помогают развиваться. А коррумпированным — мешают. Значит, дело не в самих ресурсах, а в коррупции. Сейчас все усилия корпорации жуликов и воров, находящихся у власти, направлены на извлечение ресурсного дохода и личного обогащения. Но страна при этом не развивается. Это и есть «ресурсное проклятие»: властной элите — ресурсы, остальным гражданам — проклятие.“

„Современный националист достаточно сильно отличается от того, что принято называть этим словом. Особенно сильно он отличается от того, что называют русским националистом иностранные журналисты или какие-то наши замшелые либералы. Они скорее под этим понимают некоего бытового ксенофоба. То есть обычного гражданина, который всех обзывает «чурками», но которому на самом деле все по фигу, он не является никаким националистом, а просто естественным образом реагирует на внешний раздражитель. Националист — это настоящий патриот, который ставит интересы страны и нации выше своих интересов. Который не видит ничего ужасного, пугающего и табуированного в национальных темах. Это европейски ориентированный человек. Русский национализм — это идеология, близкая к европейскому мейнстриму куда больше, чем принято думать. Он ближе к нему, чем русского формата либерализм, все это правое дело. У него, может быть, есть какие-то изоляционистские позиции, но такие позиции есть у половины партий Великобритании или Швейцарии. В этом нет ничего пугающего.“

„Это единственная мотивация в настоящий момент, для чего люди вступают в Единую Россию — безнаказанно раздирать на части нашу страну.“

„Я считаю, что эмиграция — это капитуляция. Нужно быть бойцами. Мы несём ответственность за тех, кто не может уехать. Мы должны не бросить всё, а сделать так, чтобы все остальные жили нормально. Это наша обязанность. Да, жизнь одна, но она не для того, чтобы провести её с комфортом в другой стране, а для того, чтобы изменить свою собственную, чтобы тебе и всем остальным было комфортно именно здесь. Со мной, наверное, многие не согласятся, но мы не имеем права этого не делать.“

„Нужно добиваться своего, а не терзать себя бесконечными сомнениями. Власть-то не сомневается — она защищает свое право воровать без особых раздумий. Но я лично смотрю на ситуацию с оптимизмом. Я занимаюсь политической деятельностью с 2000 года, и были гораздо более безрадостные времена. Сейчас у нас есть все средства донесения нашего мнения до людей, стало проще собирать деньги, люди сами осуществляют финансирование, и не нужно искать помощи у олигархов и бизнесменов. И то, что у нас не все получилось сейчас, — это лишь этап борьбы. Глупо ожидать, что люди, имеющие под рукой 2 миллиона полицейских, полмиллиона эфэсбэшников, административный ресурс из органов исполнительной власти по всей стране, телевидение и миллиарды долларов, так просто сдадутся. Власть обречена, она сжирает саму себя и страну, но эти люди будут еще долго сопротивляться. Приход к власти человека с такими взглядами, как у меня, означает, что они потеряют свои миллиарды и свою свободу. Страна по-прежнему получает колоссальные доходы от сырьевого экспорта — и эти деньги они не хотят отдавать никому. Это конкретные цифры со множеством нолей на счетах в швейцарских банках, которые охраняют милиция, пресса, Первый канал…“

„Я понимаю, что ненависть как мотив, наверное, звучит не очень, но все равно 80 % моей мотивации — это ненависть. Иначе я бы не смог этим так долго заниматься. Тема «с холодной головой» здесь не работает. Я их ненавижу всеми фибрами души, персонально и лично. И поэтому меня не надо заставлять быть изобретательным. Когда мне лень что-то делать, я подумаю об этих харях, которые сидят в президиуме, и лень пропадает. Вроде понимаешь, что все равно проиграешь и потратишь кучу времени и денег, вместо того чтобы поработать на какого-то клиента. Но я сразу вспоминаю эти ухмыляющиеся рожи, которые приезжают с мигалками, которые на самом деле никто и ничто, но они считают, что схватили бога за бороду, что они хозяева страны и говорят от имени государственных интересов. При этом все понимают, что это обычное ворьё, причем довольно глупое ворьё. В результате случайностей, совпадений, круговой поруки они стали людьми, которые решают вопросы. Они на каждый украденный рубль еще разбазаривают пять. Именно с ними я веду войну. Так что, во-первых, меня мотивирует ненависть, а во-вторых, вера. Я верю, что рано или поздно их накажу. Я смогу этого добиться. Причем не когда мне будет 100 лет, а в обозримом будущем. Кушать спокойно не могу, когда про них думаю. Когда я нанимаю людей, они, разумеется, профессионалы, но тем, чем я занимаюсь, невозможно заниматься без эмоциональной вовлеченности. Грамотные юристы, которые знают Арбитражный кодекс и все отрасли права, но при этом им все равно, за кого судиться, хоть за меня, хоть за Путина, мне не нужны, они не смогут нормально работать. И я с ними работать не смогу. Мне не интересно работать с людьми, которые не разделяют мои взгляды и отношение к этой власти. Я работаю с людьми, которые тоже считают, что их ограбили и всех ограбили.“

„Я никогда не соглашусь с той системой, которая выстроена сейчас в стране. У нас существует в буквальном смысле хунта. Существует 20 человек, у которых все, и тысяча человек, обслуживающих хунту. Я не остановлюсь с борьбой с хунтой. Я буду баламутить.“

„Путин для меня… Я, может быть, воспринимаю это более примитивно, без каких-то аналогий. Это хитрый, безусловно, талантливый человек, который узурпировал власть в огромной стране.»“