Брет Истон Эллис цитаты

страница 2

„Зайка, я – твой лучший друг, так почему бы…“

„Попытайся вообразить, что снится слепому.“

„Без нас этот мир — лишь куча мусора.“

„Зайка, Джордж Вашингтон тоже был террористом.“

„Для того чтобы научить мир чему-то, ты должен преподать ему урок“

„Мне всё кажется, что люди становятся менее люди и более животные. Меньше думают, меньше чувствуют, живут на очень примитивном уровне. Интересно, что мы с тобой в жизни увидим? Кажется, все так безнадежно, но надо бороться, Шон. (Говорю же, я в философию ударилась.) Наверное, никуда не деться: мы – продукт нашего времени, ведь так?“

„…и я никак не могу определить, то ли этим людям на все на свете наплевать, то ли они просто ужасно скучают.“

„На улицах Лос-Анджелеса люди боятся слиться с толпой.“

„Вот география моей действительности: у меня никогда не было и в мыслях, что люди — хорошие, что человек способен измениться, или что мир можно сделать лучше, если получать удовольствие от чувств, взглядов и жестов, от любви и доброты другого человека. Не было ничего положительного, термин «великодушие» ничего не значил, был своего рода избитым анекдотом. Секс — это математика. Индивидуальность больше не имеет значения. Что такое ум? Чёткие доводы. Страсть бессмысленна. Мысль не панацея. Правосудие мертво. Страх, взаимные обвинения, симпатии, вина, тщетность, неудача, скорбь — чувства, которых на самом деле не испытываешь. Переживания бессмысленны, мир стал бесчувственным. Единственное постоянство — зло. Бог умер. Любви нельзя доверять.“

„Я редко смотрю на родителей, все время провожу рукой по волосам, и мне очень не хватает кокаина, да чего угодно, чтобы пройти через это; окидываю взглядом ресторан, заполненный только наполовину, люди едва бормочут, но шепот как-то доносится, и я осознаю: все сводится к тому, что я – восемнадцатилетний мальчик с трясущимися руками, светлыми волосами, зачатками загара, полуудолбанный, который сидит в «Чейзене» на углу Доэни и Беверли и ждет, когда отец спросит его, чего он хочет на Рождество.“

„Меня поносили все кому не лень, при том что книга продавалась миллионными тиражами, а моя популярность достигла уровня звёзд кино и спорта. Меня принимали всерьёз. Я был шуткой. Я — это авангард. Я — традиционалист. Я недооценён. Я переоценён. Я ни в чём не виновен. Я несу частичную ответственность. Я сам срежиссировал дискуссию. Я ничего не способен срежиссировать. Я — главный женоненавистник американской литературы. Я — жертва расцветающей культуры политкорректности. Споры бушевали всё с новой силой, и даже война в Персидском заливе не смогла отвлечь общество от Патрика Бэйтмена и его извращённой жизни, которая пугала, волновала и очаровывала. Я заработал больше денег, чем мог потратить. Это был год тотальной ненависти.“

„Ничто не могло смягчить меня. Вскоре все стало казаться скучным: очередной рассвет, жизни героев, влюбленности, войны, открытия, которые люди делали насчет друг друга. Единственное, что мне не наскучило, – это мысль о том, как много денег сделал Тим Прайс, и все же со временем наскучило и это. Во мне не было ясных эмоций, только алчность и, кажется, безграничное отвращение. Я обладал всеми свойствами человеческого существа – плотью, кровью, кожей, волосами, – но разрушение моей личности зашло так далеко, что способность к обычному состраданию исчезла, – я намеренно медленно уничтожил ее. Я был просто подделкой, грубой копией человеческого существа, функционировал лишь слабый кусочек моего мозга.“

„Клей, ты когда-нибудь меня любил?“

„Реальность — это тоже галлюцинация.“

„Я не хочу в пятницу вечером на прием к Шроцесам, – тихо говорю я, выдыхая.“

„Потому что понимаешь, что, общаясь с тупицами, начинаешь сам себе казаться очень умным, — объясняет она. — По моему, в этом заключается весь смысл высшего образования.“

„Элегантный костюм, пустая болтовня, модная причёска, постоянное беспокойство о том, считают ли тебя достаточно знаменитым или, достаточно крутым, или в достаточно хорошей форме…-всё это не признаки мудрости, это дурные предзнаменования“

„Исчезни здесь.“

„Я находчив. Я личность творческая. Я молод, беспринципен, высоко мотивирован и хорошо образован. В сущности, я утверждаю, что общество не может позволить себе потерять меня. Я - его актив.“

„Зайка, мы всего лишь отражение нашего времени.“

„Мелочное уродство нашего существования кажется столь ничтожным перед лицом всех этих красот природы, — сказал я.
— Ой, зайка, посмотри! У тебя за спиной куст в виде Элтона Джона!“

„Потому что понимаешь, что, общаясь с тупицами, начинаешь сам себе казаться очень умным, — объясняет она.“

„Да, сейчас вот всё это брошу и пойду кормить бездомных. Сейчас всё это брошу и отправлюсь учить орангутангов языку жестов. Буду ездить на велосипеде по сельской местности с блокнотом под мышкой. Или чем ещё я должен заняться? Способствовать улучшению межрасовых отношений в этой стране? Баллотироваться на пост президента? Читай по губам мой ответ: я тебя умоляю!“

„Меня просто нет. Я не имею значения ни на каком уровне. Я — фальшивка, аберрация. Я — невозможный человек. Моя личность поверхностна и бесформенна, я глубоко и устойчиво бессердечен. Совесть, жалость, надежды исчезли давным-давно (вероятно, в Гарварде), если вообще когда-нибудь существовали. Границы переходить больше не надо. Я превзошел всё неконтролируемое и безумное, порочное и злое, все увечья, которые я нанес, и собственное полное безразличие. Хотя я по-прежнему придерживаюсь одной суровой истины: никто не спасётся, ничто не искупит. И всё же на мне нет вины. Каждая модель человеческого поведения предполагает какое-то обоснование. Разве зло — это мы? Или наши поступки? Я испытываю постоянную острую боль, и не надеюсь на лучший мир, ни для кого. На самом деле мне хочется передать мою боль другим. Я хочу, чтобы никто не избежал её.“

„Я на минуту засыпаю рядом с ним, потом просыпаюсь, но глаз не открываю. Дышу ровно и чувствую, как два сухих пальца скользят по ноге. Лежу совсем неподвижно, не открываю глаз, Дэнни трогает меня – без малейшего жара, – а потом нежно взбирается сверху, и я лежу совсем неподвижно, но вскоре приходится открыть глаза, потому что я слишком тяжело дышу. В ту же секунду Дэнни слабеет, скатывается. Когда я просыпаюсь среди ночи, его нет. Его зажигалка – золотой пистолетик – лежит на тумбочке возле бутылки и большого бокала, и я вспоминаю: когда Дэнни мне ее показал, я решила, он и вправду выстрелит, но он не выстрелил, и я почувствовала, как жизнь обернулась разочарованием, и глядя ему в глаза – этот взгляд, что меняется необъяснимо, эти озера, неспособные помнить, – я ныряла в них все глубже, пока не утешилась.“

„Я взираю некоторое время в пустоту или в то, что мне кажется пустотой, пока наконец не решаюсь произнести:“

„Я наполняю пластиковый шприц инсулином, и приходится отгонять искушение пустить воздух, вонзить в вену, глядеть, как искажается его лицо, как рушится на пол тело. Уильям закатывает рукав до плеча. Я втыкаю иглу и говорю:“

„В первое мгновение я был смущен тем, как в этом мире относились к любви: любимых бросали, просто потому что они оказывались слишком старыми, или слишком толстыми, или слишком бедными, слишком волосатыми или недостаточно волосатыми, недостаточно гладкими или недостаточно мускулистыми, безвкусными или не очень стильными и, наконец, потому что они были недостаточно продвинуты или недостаточно знамениты. Выбирая любимых, следовало принимать во внимание все эти моменты. И выбирая друзей — тоже. И если я хотел чего то добиться в этом обществе, я должен был принимать правила игры. Когда я посмотрел на Хлое, она пожала плечами. Я не отвел взгляда и тогда она сказала мне одними губами: «Не… упускай… шанс.»“

“What else is there to do in college except drink beer or slit one's wrists?”

“And as things fell apart, nobody paid much attention”

“I think a lot of snowflakes are alike… and I think a lot of people are alike too.”

“Greed is good. Sex is easy. Youth is forever.”

“The seeds of love have taken hold and if we won't burn together, I'll burn alone.”

“I tried to make meat loaf out of the girl but it becomes too frustrating a task and instead I spend the afternoon smearing her meat all over the walls, chewing on strips of skin I ripped from her body”

“what's right? If you want something, you have the right to take it. If you want to do something, you have the right to do it.”

“I felt lethal, on the verge of frenzy. My nightly bloodlust overflowed into my days and I had to leave the city. My mask of sanity was a victim of impending slippage. This was the bone season for me and I needed a vacation.”

“It strikes me profoundly that the world is more often than not a bad and cruel place.”

“Rock 'n' roll. Deal with it.”

“I've forgotten who I had lunch with earlier, and even more important, where.”

“I kept staring into the blackness of the woods, drawn into the darkness as I always had been. I suddenly realized how alone I was. (But this is how you travel, the wind whispered back, this is how you've always lived.)”

“And though I can hide my cold gaze, and you can shake my hand and feel flesh gripping yours and maybe you can even sense our lifestyles are probably comparable… I simply am not there.”

“I wasn't acting on passion. I was simply acting.”

“The Smiths are singing and someone says "Turn that gay angst music off.”

“Yes. Yes I am. I am a completely demented misogynist.”

“The images I had were of people being driven mad by living in the city. Images of parents who were so hungry and unfulfilled that they ate their own children.”

“This is true: the world is better off with some people gone. Our lives are not all interconnected. That theory is crock. Some people truly do not need to be here.”

“Adjust my dreams for me.”

“Price. You're priceless.”

“After a while you learn that everything stops.”

“What keeps me interested--and it always does--is how can she be a bad actress on film but a good one in reality?”

“People are afraid to merge on freeways in Los Angeles.”

“Hip," I murmur, remembering last night, how I lost it completely in a stall at Nell's---my mouth foaming, all I could think about were insects, lots of insects, and running at pigeons, foaming at the mouth and running at pigeons.”

“… if you're alone nothing bad can happen to you.”

“but I don't want to wear a condom because I don't feel anything," and she says calmly… glaring at me,"If you don't use one you're not going to feel anything anyway.”

“Specks—specks all over the third panel, see?—no, that one—the second one up from the floor and I wanted to point this out to someone yesterday but a photo shoot intervened and Yaki Nakamari or whatever the hell the designer's name is—a master craftsman not—mistook me for someone else so I couldn't register the complaint, but, gentlemen—and ladies—there they are: specks, annoying, tiny specks, and they don't look accidental but like they were somehow done by a machine—so I don't want a lot of description, just the story, streamlined, no frills, the lowdown: who, what, where, when and don't leave out why, though I'm getting the distinct impression by the looks on your sorry faces that why won't get answered—now, come on, goddamnit, what's the story?”

“…and it's a story that might bore you but you don't have to listen, she told me, because she always knew it was going to be like that, and it was, she thinks, her first year, or actually weekend, really a Friday, in September, at Camden, and this was three or four years ago, and she got so drunk that she ended up in bed, lost her virginity (late, she was eighteen) in Lorna Slavin's room, because she was a Freshman and had a roommate and Lorna was, she remembers, a Senior or Junior and usually somestimes at her boyfriend's place off-campus, to who she thought was a Sophomore Ceramics major but who was actually either some guy from N. Y. U., a film student, and up in New Hampshire just for The Dressed to Get Screwed party, or a townie.”

“When I was bullied: you manned-up. You learned something. You realized: I'm not getting the gold star. You realized: you lose. Deal with it.”