Дмитрий Львович Быков: Человек

„Но вот чего русская литература и, кстати говоря, русский человек не переносит совершенно, так это ситуация ожидания, ситуация мрачного предчувствия. Оно всегда порождает молчание. Не случайно русская поговорка говорит, что ждать и догонять нет хуже. И вот ждать — этого мы совершенно не умеем, не любим, не переносим и действительно кто страдает заранее, тот страдает дважды.“

„Замечательна формула Искандера — вера в Бога вроде музыкального слуха. Она не имеет отношения ни к морали, ни к интеллекту. Это просто такая особенность мировоззрения. Одни, глядя на закат, видят светило, вокруг которого мы вращаемся, а другие, глядя на закат, испытывают какие-то поэтические эмоции. Одно другому совершенно не мешает.
Но уж позвольте мне посочувствовать тому человеку, который слыша музыку, слышит набор звуков, не более того.
Вопрос: а как же спасение, принесенное Мессией — только для музыкально одаренных?
Ответ: Боюсь, что да. Но можно научиться слышать музыку. Спасения нет для того, кто не хочет спасаться.“

„И вдруг я заметил, что в последнее время эти вопросы перестали меня волновать — бытие Божие больше не вызывает у меня вопросов, не вызывает сомнений. Почему? Вот тут парадокс. Вокруг нас столько свидетельств абсолютного безбожия, творящегося сейчас в России! Вокруг нас столько мерзости, столько людей, которые абсолютно сознательно на моих глазах выпускают из себя мистера Хайда, которые сознательно становятся мерзавцами в поисках творческой энергетики, скудного пропитания, общественного признания.
<…>
И вот среди всего этого вера в Бога очень укрепляется. Почему? Парадокс этот просто разрешается. Да потому что мы видим, как наглядно это зло. Оно наглядно наказывается почти у всех деградацией, распадом личности, творческим бесплодием; оно очень наглядно наказывается превращением, иногда даже внешним, физическим. Наша эпоха бесконечно ценна наглядностью.
<…>
Вот то, как нам явлено лицо Дьявола, оно оттеняет лицо Господа. Поэтому у меня сомнений в последнее время совсем не стало. Если раньше я мог сказать «да, я сомневаюсь», да, иногда я впадал в совершенно постыдный агностицизм, то уж теперь я совершенно точно знаю, что Бог есть, и свет во тьме светит, и тьма не объемлет его. И в такие минуты особенно остро вспоминаешь Томаса Манна: «Какая прекрасная вещь абсолютное зло! Как просто по отношению к нему определиться».“

„«Простите, что такой личный вопрос: а почему вы верите?»
По двум причинам, довольно сложным.
Первая, более ранняя: мир без Бога — это храм без купола; он не достроен, не закончен, остаётся слишком много вопросов. Это как восемнадцатый верблюд. Вот восемнадцатого верблюда не видно. Вы знаете все эту задачку, да?
У отца три сына. Он завещает старшему половину всех своих верблюдов, среднему — треть, а младшему — девятую часть. А 17 верблюдов у него, и это не делится, ни на 2, ни на 3, ни на 9. Мимо едет всадник на своём верблюде и говорит: «Что вы мучаетесь, молодые люди? Я вам отдам своего верблюда, у вас будет 18 — и всё поделится». Он им отдал — и всё поделилось. Всадник сел на своего верблюда и уехал. А как же, а где же, а почему? А потому что остался этот восемнадцатый верблюд. Один получил 9, второй — 6, третий — 2, девятую часть. А этот уехал на своём верблюде.
Бог — это то, что нужно, это допущение, которое необходимо. Без него не делится, для меня во всяком случае (вы же меня спросили). Для меня без него этот мир, как храм без купола, всё бессмысленно без него.
Второе относится к довольно глубоким фазам рефлексии…“

„Многим людям, таким, как я, наверное, поверхностно знакомым с дарвинизмом, все-таки представляется очень маловероятным, что сырьем для эволюции являются мутации, что только отбор может сформировать появление новых видов. Мне нравится концепция направленной эволюции. Меня очень утешил разговор с палеоантропологом, по совместительству фантастом, палеобиологом Еськовым, который очень много изучал всякие ископаемые останки и прочие отпечатки, и который сказал, что все-таки появление нового вида происходит внезапно. Его нет-нет, и вдруг он есть.“

„Одна из главных ценностей человека — самоуважение. В Советском Союзе оно было, а сейчас его нет.“

„Для меня права и свободы, конечно, незыблемы, но они не не самоцельны. Для меня человек не есть мерило всех вещей. И я не думаю, что все можно сделать ради жизни. Я здесь стою на позициях Веллера, который говорит, что жизнь, которая стоит выше всех ценностей, на самом деле не стоит ломаного гроша. Вынужден с этим согласиться. Есть вещи, которые хуже смерти.“

„Я сказал когда-то в «Эвакуаторе», что «мы обычно сильно преувеличиваем чужую неспособность без нас обходиться». Я могу это только повторить. Человек, который угрожает вам самоубийством из-за любви, с огромной долей вероятности ничего он с собой не сделает. А человек, который уверяет, что он вас любит и не может без вас жить, забудет вас на другой день. Мне кажется, что это всё иллюзия — будто без вас кто-то не может, будто кто-то вас ужасно любит. Просто ей так интересно, просто она свою жизнь наполняет вот таким смыслом. А не будет вас — и завтра забудет немедленно.“

„Когда перед тобой абсолютное онтологическое зло, надо дать ему в морду. Ребята, прошла эпоха, когда со злом можно разговаривать, когда на него можно воздействовать благим примером, когда можно лирические исповеди выслушивать и отвечать в ответ евангельскими проповедями. Евангельская проповедь должна выглядеть сейчас совершенно конкретно. если ты увидел перед собой убийцу, ты должен, если у тебя нет возможности его уничтожить, убежать. А если у тебя есть такая возможность, ты должен умереть, причем умереть так, чтобы он задумался. Вступать с ним в полемику бессмысленно. Он не думает. Он занят только выживанием, охотой жить и оправданием себя. Хорошего человека найти нелегко. Когда он находит хорошего человека, он его убивает.“

„Я бросил пить в свое время, абсолютно, то есть совсем, и до сих пор не начал, именно потому, что ужас похмелья перевешивал всю радость от выпивки. Состояние похмелья — это состояние вины прежде всего, ты чувствуешь себя страшно и непоправимо виноватым. И вот это состояние в «Черном человеке» отражено. Это больная совесть, которая мучается. Черный человек ведь является не просто так, он является как укор совести, как ее укол, как напоминание о том, что ты не равен себе, что ты там наврал, здесь уступил, здесь поступил ниже, чем мог, и так далее. Вот я говорю, это страшный вариант судьбы, это, конечно, похмельный синдром. Но тем больше мужество Есенина, который нашел в себе силы пройти путь падения до конца и зафиксировать для нас его хронику, чтобы мы уже по этому пути не делали ни шагу.“

„Степень свободы общества определяется не объемом дозволенной информации, а уровнем развития этого общества, его сложностью. Дурак не может быть свободен, не зря его называют «ограниченным человеком». Он ограничен во всём, в том числе в принятии личных решений.“

„Я очень не люблю публичного дневника. Человек пишет о себе в расчёте на то, что это прочтут окружающие. Есть несколько типажей в сети. Есть романтическая девочка, есть мальчик — брутальный мачо, который комментирует военные события с войны с политической точки зрения и т. д. Любой, у кого есть ЖЖ — это человек с явной психической патологией.“

„Нация может пережить фашизм, а может погибнуть. Вот Германия, на мой взгляд, погибла, потому что слишком много людей верили искренне, и то, что произошло после этого со страной — это тоже Германия, там язык прежний, но это другая страна. Может быть — лучше, конечно, может быть — хуже, но это не страна Ницше и Вагнера, потому что она увидела, чем кончаются Ницше и Вагнер в предельном развитии. И даже не страна Томаса Манна, как это не горько.“

„Пошлость — это всё, что человек делает не для себя, а для чужого мнения. Это любые потуги выглядеть как-то в соответствии с чуждыми критериями, то есть — это неорганичное поведение.“

„Когда жалко — то это не любовь. … Любовь требует искренности большой, а если этой искренности нет, то по-настоящему влюбиться очень проблематично. Я не уверен, что человек, который все время боится, способен любить.“

„По-моему, любовь к матери — это главная эмоция в человеческой жизни. Она больше, чем любовь к отцу, потому что мать более беззащитна. И при всех моих трениях с матерью, конфликтах с матерью (нам орать случается друг на друга) всё-таки мать — главный человек в моей жизни, она меня научила всему. Я даже не знаю, она меня сейчас слушает или нет. Может, и слушает. Но я могу это сказать всё равно. Мне кажется, что любовь к матери — это самое сильное, самое уязвимое, самое тонкое чувство. Человек, у которого оно есть — тот молодец.“

„Но проблема в другом. Действительно, для одних людей первичны сильные эмоции, добываемые из зверства (можно взять ИГИЛ как вариант, и у нас многие к этому тяготеют), а для других первично ненасильственное распространение знания, интерес к науке, к творчеству, к созиданию, к семейному счастью и так далее. То есть одним необходимо зло как источник энергии, а другие умудряются как-то это делать из добра.“

„Мир не меняется. Добро не становится убедительней. Все зависит от личного усилия человека. Зло — это разрешение себе чего-то. Доброта — это усилие, применяемое героем.“

„Гений — это тот, кто дает людям формулы.“