Генри Райдер Хаггард цитаты

„Сожжение назначили на одиннадцать, чтобы после этого зрелища народ мог спокойно разойтись на обед.“

„Это стоило мне жизни, но другому может помочь достигнуть успеха и стать самым богатым человеком в мире — да, самым богатым в мире!“

„Чума на всех баб и на все, что заставляет нас к ним тянуться!“

„Советовал волк оленю - остались одни рога.“

„Все мы - рабы своего воображения.“

„Внезапно воцарилась необычайная тишина. Черные дрозды перестали по-зимнему стрекотать в кустах остролистника. Стало так тихо, что слышно было, как сухой лист упал с дерева на землю. Наступала ночь. Последний багровый луч заходящего солнца сверкнул в морозном небе, и блеск его озарил все кругом. В этом свете зоркие глаза Кристофера заметили, как что-то белое мелькнуло под сенью бука, где они сидели. Как тигр прыгнул он туда и в тот же миг возвратился, таща какого-то человека.
— Гляди, — сказал он, поворачивая голову своего пленника так, чтобы на нее падал свет. — Гляди, я поймал-таки змею. А, жена, ты ничего не видела, но я его высмотрел, и наконец-то, наконец он у меня в руках!
— Аббат!“

„Трудно передать охватившее нас волнение при виде широко распахнувшегося входа в сокровищницу царя Соломона. Что касается меня, я весь затрепетал, и по моему телу пробежала холодная дрожь.
А вдруг все это обман, мистификация, думал я, или, наоборот, все, что писал старый да Сильвестра, окажется правдой? Действительно ли спрятан в этом темном месте огромный клад? Клад, который сделал бы нас самыми богатыми людьми на свете! Через одну — две минуты мы должны были это узнать.
— Входите, белые люди со звезд! — сказала наша зловещая проводница, переступая порог. — Но сначала послушайте служанку вашу, престарелую Гагулу. Яркие камни, которые вы сейчас увидите, были некогда выкопаны из колодца, над которым сидят Молчаливые, и сложены здесь, но кем, я не знаю. Те люди, которые это сделали, поспешно покинули это место, не взяв их с собой. С тех пор сюда входили лишь один раз. Молва о сверкающих камнях передавалась из века в век людьми, жившими в нашей стране, но никто не знал ни где находятся сокровища, ни тайны двери. Но однажды в нашу страну пришел из-за гор один белый человек, — может быть, он тоже спустился со звезд, как вы, и правивший в то время король принял его радушно. Это вот тот, что сидит там, — и она указала на пятую с края фигуру, сидевшую за столом Мертвых. — И случилось так, что этот белый человек и какая-то женщина из нашего народа пришли в это место. Эта женщина случайно узнала тайну двери, хотя вы можете искать ее тысячу лет и все равно не найдете. Белый человек вошел сюда вместе с нею и наполнил этими камнями мешок из козьей шкуры, в котором женщина принесла еду. А когда он уходил из сокровищницы, он взял еще один камень, очень большой, и держал его в руке.“

„И он начал мне рассказывать о том, как далеко, во внутренних областях страны, он случайно набрел на развалины города. По его мнению, это был Офир, упоминаемый в библии. Между прочим, другие, более ученые люди подтвердили мнение Иванса спустя много лет после того, как бедняга уже погиб. Помню, я слушал как зачарованный рассказ обо всех этих чудесах, потому что в то время я был молод и этот рассказ о древней цивилизации и о сокровищах, которые выкачивали оттуда старые иудейские и финикийские авантюристы, когда страна давно уже вновь впала в состояние самого дикого варварства, подействовал на мое воображение. Внезапно Иванс спросил меня: «Слышал ли ты когда-нибудь, дружище, о Сулеймановых горах, которые находятся к северо-западу от земли Машукулумбве?»“

„Теперь, когда эта книга напечатана и скоро разойдется по свету, я ясно вижу ее недостатки как по стилю, так и по содержанию. Касаясь последнего, я только могу сказать, что она не претендует быть исчерпывающим отчетом обо всем, что мы видели и сделали. Мне очень хотелось бы подробнее остановиться на многом, связанном с нашим путешествием в Страну Кукуанов, о чем я лишь мельком упоминаю, как например: рассказать о собранных мною легендах, о кольчугах, которые спасли пас от смерти в великой битве при Луу, а также о Молчаливых, или Колоссах, у входа в сталактитовую пещеру. Если бы я дал волю своим желаниям, я бы рассказал подробнее о различиях, существующих между зулусским и кукуанским диалектами, над которыми можно серьезно призадуматься, и посвятил бы несколько страниц флоре и фауне этой удивительной страны. Есть еще одна чрезвычайно интересная тема, которая была мало затронута в книге. Я имею в виду великолепную организацию военных сил этой страны, которая, по моему мнению, значительно превосходит систему, установленную королем Чакой в Стране Зулусов. Она обеспечивает более быструю мобилизацию войск и не вызывает необходимости применять пагубную систему насильственного безбрачия. И, наконец я лишь вскользь упомянул о семейных обычаях кукуанов, многие из которых чрезвычайно любопытны, а также об их искусстве плавки и сварки металлов. Это искусство они довели до совершенства, прекрасным примером которого служат их толлы – тяжелые металлические ножи, к которым с удивительным искусством приварены лезвия из великолепной стали.“

„Монастырский колокол пробил десять, и снизу до них донесся шум шагов и голоса.
— За нами идут, — сказала Эмлин.“

„Эту необычайную, но правдивую историю, рассказанную Алланом Квотермейном, он с чувством глубокой симпатии посвящает всем прочитавшим ее мальчикам — большим и маленьким…“

“Those who go secretly, go evilly; and foul birds love to fly at night.”

“After spending a week in Cape Town, finding that they overcharged me at the hotel, and having seen everything there was to see, including the botanical gardens, which seem to me likely to confer a great benefit on the country, and the new Houses of Parliament, which I expect will do nothing of the sort, I determined to go back to Natal.”

“On, on we went, till at last the east began to blush like the cheek of a girl. Then there came faint rays of primrose light, that changed presently to golden bars, through which the dawn glided out across the desert. The stars grew pale and paler still, till at last they vanished; the golden moon waxed wan, and her mountain ridges stood out against her sickly face like the bones on the cheek of a dying man. Then came spear upon spear of light flashing far away across the boundless wilderness, piercing and firing the veils of mist, till the desert was draped in a tremulous golden glow, and it was day.”

“The shaft of my vengeance fell upon my own head.”

“My death is very near to me, and of this I am glad, for I desire to pursue the quest in other realms, as it has been promised to me that I shall do.”

“For what man is there who does not prize that gift most rare and beautiful, that one perfect thing which no gold can buy – a woman's unfeigned love?”

“Listen! what is life? It is a feather, it is the seed of the grass, blown hither and thither, sometimes multiplying itself and dying in the act, sometimes carried away into the heavens. But if that seed be good and heavy it may perchance travel a little way on the road it wills. It is well to try and journey one’s road and to fight with the air. Man must die. At the worst he can but die a little sooner…
Out of the dark we came, into the dark we go. Like a storm-driven bird at night we fly out of the Nowhere; for a moment our wings are seen in the light of the fire, and, lo! we are gone again into the Nowhere. Life is nothing. Life is all. It is the Hand with which we hold off Death. It is the glow-worm that shines in the night-time and is black in the morning; it is the white breath of the oxen in winter; it is the little shadow that runs across the grass and loses itself at sunset.”

“I looked down the long lines of waving black plumes and stern faces beneath them, and sighed to think that within one short hour most, if not all, of those magnificent veteran warriors, not a man of whom was under forty years of age, would be laid dead or dying in the dust. It could not be otherwise; they were being condemned, with that wise recklessness of human life which marks the great general, and often saves his forces and attains his ends, to certain slaughter, in order to give their cause and the remainder of the army a chance of success. They were foredoomed to die, and they knew the truth. It was to be their task to engage regiment after regiment of Twala’s army on the narrow strip of green beneath us, till they were exterminated or till the wings found a favourable opportunity for their onslaught. And yet they never hesitated, nor could I detect a sign of fear upon the face of a single warrior. There they were—going to certain death, about to quit the blessed light of day for ever, and yet able to contemplate their doom without a tremor. Even at that moment I could not help contrasting their state of mind with my own, which was far from comfortable, and breathing a sigh of envy and admiration. Never before had I seen such an absolute devotion to the idea of duty, and such a complete indifference to its bitter fruits.”

“Everything has an end, if only you live long enough to see it.”

“Love counts not its labour nor can it weigh its tenderness in the scale of purchase. That which it has it gives, and craves for more to give and give, till the soul's infinity be drained.”

“I do not believe in violence; it is the last resort of fools.”

“The food that memory gives to eat is bitter to the taste, and it is only with the teeth of hope that we can bear to bite it.”

“It is awkward to listen to oneself being praised, and I was always a shy man.”

“We white people think that we know everything.”

“How strange a thing is a love of woman, that is so small in the beginning and in its ends so great! (…) For when the Invisible conceived the order of universe He set this seed of woman's love within its plan, that by its most unequal growth is doomed to bring about equality of law. For now it lifts the low to heights untold, and now it brings the noble to the level of the dust. And thus, while Woman, this great surprise of Nature, is, Good and Evil can never grow apart.”

“There is no loneliness like the loneliness of crowds, especially to those who are unaccustomed to them.”

“I am not a nervous man in a general way, and very little troubled with superstitions, of which I have lived to see the folly.”

“There are things and there are faces which, when felt or seen for the first time, stamp themselves upon the mind like a sun image on a sensitized plate and there remain unalterably fixed.”

“The great wheel of Fate rolls on like a Juggernaut, and crushes us all in turn, some soon, some late”

“I have never observed that the religious are more eager to die than the rest of us poor mortals.”

“Then the irony of the situation forced itself upon me. There around us lay treasures enough to pay off a moderate national debt, or to build a fleet of ironclads, and yet we would have bartered them all gladly for the faintest chance of escape. Soon, doubtless, we should be rejoiced to exchange them for a bit of food or a cup of water, and, after that, even for the privilege of a speedy close to our sufferings. Truly wealth, which men spend their lives in acquiring, is a valueless thing at the last.”

“Altogether, a more miserable trio than we were that evening it would have been difficult to discover; and our only comfort lay in the reflection that we were exceedingly fortunate to be there to feel miserable, instead of being stretched dead upon the plain, as so many thousands of brave men were that night, who had risen well and strong in the morning.”

“For he was a merciful man, who loved not slaughter, although his fierce faith drove him from war to war.”

“You lie; you always were a liar, and you always will be a liar.”