Марк Шагал цитаты

страница 2

„Если я творю от сердца, почти все работает; если из головы, то почти ничего.“

„Я протестую против терминов «фантазия» и «символизм». Наш внутренний мир реален, быть может, даже более реален, чем мир, окружающий нас.“

„Вместилище эмоций — вот что такое художник.“

„Для меня значение имеет только любовь, и я имею дело только с теми вещами, которые крутятся вокруг неё.“

„Искусство — это прежде всего состояние души. А душа свята у всех нас, ходящих по грешной земле.“

„Достоинство художника заключается в его обязанности по поддержанию пробудить чувство удивления в мире. В этом долгом бдении он часто меняет свои методы стимуляции, но в этом долгом бдении он и сам борется против непрерывной тенденции спать.“

„Если бы я не был евреем, как я это понимаю, я не был бы художником или был бы совсем другим художником.“

„Ни одной работы не заканчиваю, пока не услышу её «да» или «нет.»“

„Лично я не уверен, что теория — такое уж благо для искусства.“

„Все цвета друзья своих соседей и любителей их противоположностей.“

„Я протестую против терминов «фантазия» и «символизм.»“

„Для кубистов картина была плоскостью, заполненной некими формами. Для меня картина это плоскость, покрытая образами вещей, размещённых в определённом логическом порядке.“

„Если символ должен быть обнаружен в моей живописи, это не было моё намерение. Это результат, который я не искал. Это кое-что, что может быть найдено впоследствии, и который может интерпретироваться согласно вкусу.“

“When I painted Christ's parents I was thinking of my own parents. The bearded man is the Child's father. He is my father.”

“In response I am sending you some pictures which I painted in Paris out of homesickness for Russia. They are not very typical of me; I have selected the most modest ones for the Russian exhibition.”

“My grandfather, a teacher of religion, could think of nothing better than to place my father – his eldest son, still a child – as a clerk with a firm of herring wholesalers, and his youngest son with a barber. No, my father was not a clerk, but, for thirty-two years, a plain workman [in the Jewish ghetto of Vitebsk ]. He lifted heavy barrels, and my heart used to twist like a Turkish pretzel as I watched him carrying those loads and stirring the little herrings with his frozen hands... Sometimes my father's clothes would glisten with herring brine. The light played above him, besides him. But his face, now yellow, now clear, would sometimes break into a wan smile.”

“I am working in Paris. I cannot for a single day get the thought out of my head that there probably exists something essential, some immutable reality, and now that I have lost everything else (thank God, it gets lost all on its own) I am trying to preserve this and, what is more, not to be content. In a word: I am working.”