Цитаты о задел

„Я умру, но в этих песнях буду вечно жить. Помни об этом, если меня задеть решил.“

„Образ крутого парня помогал мне в серьёзных ситуациях. Как-то раз я задел зеркало одной машины на парковке. Юноша выскочил из неё с криком: «Ты охренел, че творишь?!» Позже поглядел на меня: «Не волнуйтесь, всё в порядке».“

„Нет, я могу сказать себе надо, могу сесть и выродить шаблонную зарисовку о любви ли, о жизни ли, оперируя словами и образами, которые так или иначе заденут струны случайных душ, ключи к которым разбросаны под ногами, стоит лишь наклонится и поднять. Я даже могу сделать изящный шахматный ход на площадке пиара всего и вся и завернуть получившуюся пустоту в яркий фантик, сделав ее бестселлером. Без-цели-ром. Хорошо продаваемой возней на ринге бессмыслия, игры в слова и переливания из пустого в порожнее заочно хороших идей, сформулированных не мной. И стать одним из многих модных нынче авторов, собрав аудиторию одиноких, загнанных жизнью людей, жаждущих стать хотя бы сторонними соучастниками чего-то высокого, мудрого, светлого и вечного. А после с ядовитой ухмылкой на лице собирать урожай восторгов, адресованных не столько мне, сколько собственному желанию быть тонко-чувствующими, невероятно-развитыми людьми. Но есть внутри какой-то штрих, оттенок души, отголосок совести, который не дает врать.“

„Встречая такого сорта людей, всегда чувствую себя жуликом, ибо того, за что они меня держат, давно (с момента написания ими только что прочтенного) не существует. Существует затравленный психопат, старающийся никого не задеть — потому что самое главное есть не литература, но умение никому не причинить бо-бо; но вместо этого я леплю что-то о Кантемире, Державине и иже, а они слушают, разинув варежки, точно на свете есть нечто еще, кроме отчаяния, неврастении и страха смерти.“

„Входя в кабинет начальника, старайся не задеть носом о порог.“

„Почему мы не любим это показывать тем, кому мы это посвятили… то, что мы написали? Потому что когда ты знаешь, что ты сейчас допишешь и отнесешь, покажешь, скажешь: «Вот посмотри, я написал. Я очень люблю тебя». Мне кажется, вот там немножко чувствуется игра. Ты пытаешься где-то разжаловать, написать какое-то более красивое слово… Задеть этого человека чем-то. Вот это очень важно. И поэтому я стал очень бояться красивых слов. Я раньше пользовался ими, кстати, очень часто. За это я не люблю первые свои 3 книги. За то, что в них так много красивых слов. Сейчас я их читаю, они, блин… они до чертиков липкие какие-то. Думаешь, чем бы запить, чтобы эту слащавость утолить. Я это признаю. Я это понимаю.“

„Не отставай от времени, а то заденешь тех, кто его погоняет.“

„…Придумать-думать-передумать; говорить «уходи», а подразумевать «вернись»; на словах кричать «ненавижу», а в сердцах «люблю»; всем подругам рассказывать о независимости и самостоятельности, записываться в феминистки, а в тишине и темноте, по ночам мечтать о том, чтобы «я» навсегда стало «мы»; отпускать мужчину к другой, складывать его вещи в чемодан, провожать с пожеланием счастья и тут же, закрыв дверь, понимать, что задело, а значит, надо браться за дело и разрабатывать план возврата… Все это логика. Женская логика!“

„Это же моль, мошкара, мошка крылами задела…“

„Меня одолевает мысль о том, что необходимо менять министров на своих должностях: выполнил свой маневр, обеспечил задел ресурса по своему ведомству — позанимайся другими направлениями.“

„Он задел мое самолюбие в той уличной гонке. Я думал, что он мог ехать еще быстрее. Я счастлив был увидеть его на трассе.

Я думаю, что Вильнёв — самый талантливый гонщик чемпионата, его природный дар, его скорость нельзя сравнить с кем-либо ещё. Он живёт гонками, и это может стать проблемой. Я волнуюсь за этого парня, потому что на трассе Жиль часто делает то, что противоречит его характеру, его отношению к жизни. Вероятно, он пытается компенсировать недостатки Ferrari, но вспомните прошлогодний прессинг и неконкурентоспособную машину. Вспомните Зандфорт’79, когда он вылетел с трассы, пытаясь удержать Джонса. Его шины были на грани, и он боролся с Аланом, хотя его реальным соперником в той гонке был Шектер, которого Жиль тогда здорово опережал. Выигрывать гонки — это здорово, но главное — чемпионат, по крайней мере я так всегда считал. Жиль — другой, для него скорость — наркотик, а любой наркотик мешает добиться цели. Он слишком любит гонки, чтобы относиться к ним объективно, и жаль, когда победа достается кому-то еще, ведь он быстр, невероятно быстр.“

„Жиль был весьма известным парнем и то, что случилось, для всех было скверно. Все мы надели черные повязки на рукава в Зольдере в воскресенье.

После гонки там было самое пустое место в мире. После всей той активности и напряженности не было ни души. Все умерло. Ничего кроме беспорядка. И только вертолёт Жиля одиноко стоял на месте. Это задело меня. Мне очень тяжко.

Он был наихудшей персоной по отношению к гонкам, потому что никогда не сдавался, но всегда оставался порядочным. Великий пилот!

Гонки для Жиля несомненно были спортом, которому он не изменял. Нет другого такого гонщика, только один великий. Никто не может делать также. Жиль был сущим дьяволом из тех, с кем мне приходилось гоняться, но он несомненно порядочный. Если вы обходили его в повороте, он соглашался и освобождал пространство. А затем снова висел на хвосте. Конечно, он рисковал, но подвергал опасности только себя, а я просто сторонился. Сейчас Сенну сравнивают с ним. Жиль был гигантом пилотажа, но также он был великим человеком.“

„Часто, задев кого-либо словами, люди расплачиваются за это делами.“

„Я полагаю, что задел какой-то нерв, который есть у русских и некоторых французов. (Хотя, кажется, я намного популярнее в России, чем во Франции.) Думаю, это связано с юмором и ещё особенным взглядом на мир, с некоторой долей неуважения и шутливости.“

„Я не могу назвать себя мстительной и злопамятной, но если меня хорошо задеть или сделать больно — я за себя не ручаюсь.“

„― Да тут не дознаешься: от таких харчей каждое тело дымит. Хромой тоже нигде не заметил земной красоты. Наоборот, он беседовал с Пуховым о какой-то речке Курсавке, где ловил рыбу, и о траве доннике, посыпаемой для вкуса в махорку. Курсавку он помнил, донник знал, а про Великий или Тихий океан забыл и ни в одну пальму не вгляделся задумчивыми глазами. Так весь мир и пронёсся мимо него, не задев никакого чувства.“

„Пока за живое не заденешь, до сердца не достучишься.“

„Я думаю этим я отличаюсь от многих, я могу плакать во время просмотра кино. Да, это задело мои чувства, по этому я плачу.  И это вовсе не означает то что я - баба. Я не стыжусь плакать, это вполне нормально.
Будь ты девушкой или парнем. Это означает что ты открытый, это даже очень хорошо. Лучше быть открытым и плакать при просмотре мелодрамы чем быть бараном и твердить что я - мужик, я не буду плакать! Я же мужик!“

„Василь был востребованный и всеми любимый здесь певец. В первую очередь бросалась в глаза открытость этого человека, его способность легко идти на контакт с людьми. У него был дар внутреннего спокойствия, и он к себе этим очень располагал. Известию о его смерти мы сначала даже не поверили. Об этом сначала сообщили в интернете, и так как там часто бывает непроверенная информация, друзья Василя сначала отнеслись к нему как к ложной тревоге. Когда это подтвердилось, мы все были убиты горем. Не все из нас знали, что он поехал воевать. Он сделал это достаточно скрытно. Это была его личная война, его личный выбор, и он не многих в это посвящал. Я скажу даже больше: французские коллеги и друзья даже не поняли, что происходит. Он этого не афишировал. Мне было известно, что он туда ездит, но были коллеги, которые меня спрашивали, что произошло, как и где его убили. Многие не знали, что он, помимо того что он здесь поет, еще и борется за свободу своей родины. Это были фактически два разных человека. С нами он был очень мягкий, добродушный, но его внутренний стержень, стержень человека, глубоко уязвленного тем, что происходит на его земле, стал проявляться гораздо позже, когда все это началось. Нас он к этому не особенно приближал. Мы знали, что происходит, он с нами говорил, но это, можно сказать, было частью его личной жизни. Он нас от этого оберегал. Единственное, что я заметила, — в определенный момент он стал очень радикальным. Но это было вполне нормально. Видя, что происходит на Украине, нельзя оставаться равнодушным. Здесь об этом говорили абсолютно все: агрессия, которая случилась на Украине, шокировала и задела абсолютно всех. Но мы не думали, что Василя она задела в такой степени. Он жил одним днем. Как артист, он был человеком очень пылким. Он шел за пылкостью сердца, был человеком не разума, а чувств и делал то, что подсказывали ему чувства. Он здесь устраивал очень много митингов, демонстраций в поддержку Украины, акций протеста, но в определенный момент этого ему стало недостаточно. Он должен был быть сам на передовой. Что он и сделал. Для меня было шоком увидеть его последние записи, где он поет с автоматом в руке. Для меня это был нонсенс. Потому что я его видела с нами, в компании, на пляже, улыбающимся. И видеть его с автоматом в руке было для меня шоком. Я к этому образу не могу даже привыкнуть. В нем чувствовалась натянутая пружина, которая могла взорваться в любую минуту. Это натяжение стало чувствоваться в последние месяцы, видимо все это в нем накипало очень долго.“

„Нет на свете более циничных критиков, чем в России. Их можно понять, потому что, наверное, в глубине души они прекрасно понимают, что происходит с российским кинематографом. С одной стороны, они привыкли все повально хаять все российское кино, а с другой стороны, они научились разбираться в сортах этого говна! И так как они тоже участвуют в этом поиске национальной идеи, они умудряются вытаскивают из каждого фильма какие-то детали, которые их устраивают, которые им кажутся положительным явлением, которые показывают рост российского кинематографа, духовное развитие. Что всё-таки надежда есть, патриотические ценности есть. Вырисовывается национальная идея!
На западе задача критика — рассказывать зрителю про фильм, искать в кино арт, новые впечатления. У них есть то, что называется критической дистанцией, взглядом извне, не через свои комплексы или психические расстройства. Они должны посмотреть на это в контексте. А здесь я не вижу конструктивной критики, а только поток эмоционального говна. Что, может быть, даже хорошо. Это кино их задело.“

„Василь был востребованный и всеми любимый здесь певец. В первую очередь бросалась в глаза открытость этого человека, его способность легко идти на контакт с людьми. У него был дар внутреннего спокойствия, и он к себе этим очень располагал. Известию о его смерти мы сначала даже не поверили. Об этом сначала сообщили в интернете, и так как там часто бывает непроверенная информация, друзья Василя сначала отнеслись к нему как к ложной тревоге. Когда это подтвердилось, мы все были убиты горем. Не все из нас знали, что он поехал воевать. Он сделал это достаточно скрытно. Это была его личная война, его личный выбор, и он не многих в это посвящал. Я скажу даже больше: французские коллеги и друзья даже не поняли, что происходит. Он этого не афишировал. Мне было известно, что он туда ездит, но были коллеги, которые меня спрашивали, что произошло, как и где его убили. Многие не знали, что он, помимо того что он здесь поет, еще и борется за свободу своей родины. Это были фактически два разных человека. С нами он был очень мягкий, добродушный, но его внутренний стержень, стержень человека, глубоко уязвленного тем, что происходит на его земле, стал проявляться гораздо позже, когда все это началось. Нас он к этому не особенно приближал. Мы знали, что происходит, он с нами говорил, но это, можно сказать, было частью его личной жизни. Он нас от этого оберегал. Единственное, что я заметила, — в определенный момент он стал очень радикальным. Но это было вполне нормально. Видя, что происходит на Украине, нельзя оставаться равнодушным. Здесь об этом говорили абсолютно все: агрессия, которая случилась на Украине, шокировала и задела абсолютно всех. Но мы не думали, что Василя она задела в такой степени. Он жил одним днем. Как артист, он был человеком очень пылким. Он шел за пылкостью сердца, был человеком не разума, а чувств и делал то, что подсказывали ему чувства. Он здесь устраивал очень много митингов, демонстраций в поддержку Украины, акций протеста, но в определенный момент этого ему стало недостаточно. Он должен был быть сам на передовой. Что он и сделал. Для меня было шоком увидеть его последние записи, где он поет с автоматом в руке. Для меня это был нонсенс. Потому что я его видела с нами, в компании, на пляже, улыбающимся. И видеть его с автоматом в руке было для меня шоком. Я к этому образу не могу даже привыкнуть. В нем чувствовалась натянутая пружина, которая могла взорваться в любую минуту. Это натяжение стало чувствоваться в последние месяцы, видимо все это в нем накипало очень долго.“

„Надо помнить, что в то время, когда в нескольких верстах от столицы и царской резиденции волновался Кронштадт, когда измена ворвалась в Свеаборг, когда пылал Прибалтийский край, когда революционная волна разлилась в Польше и на Кавказе, когда остановилась вся деятельность в южном промышленном районе, когда распространились крестьянские беспорядки, когда начал царить ужас и террор, Правительство должно было или отойти и дать дорогу революции, забыть, что власть есть хранительница государственности и целости русского народа, или действовать и отстоять то, что ей было вверено. Но, принимая второе решение, Правительство роковым образом навлекало на себя и обвинения. Ударяя по революции, Правительство, несомненно, не могло не задеть частных интересов. В то время Правительство задалось одной целью — сохранить те заветы, те устои, начала которых были положены в основу реформ Императора Николая II. Борясь исключительными средствами, в исключительное время, Правительство вело и привело страну во Вторую Думу. Я должен заявить и желал бы, чтобы мое заявление было слышно далеко за стенами этого собрания, что тут, волею Монарха, нет ни судей, ни обвиняемых, что эти скамьи (показывает на места министров) не скамьи подсудимых — это места Правительства. За наши действия в эту историческую минуту, действия, которые должны вести не ко взаимной борьбе, а к благу нашей родины, мы точно так же, как и вы, дадим ответ перед историей. […] В тех странах, где ещё не выработано определенных правовых норм, центр тяжести, центр власти лежит не в установлениях, а в людях. Людям, господа, свойственно и ошибаться, и увлекаться, и злоупотреблять властью. Пусть эти злоупотребления будут разоблачены, пусть они будут судимы и осуждаемы. Но иначе должно Правительство относиться к нападкам, ведущим к созданию настроения, в атмосфере которого должно готовиться открытое выступление; эти нападки рассчитаны на то, чтобы вызвать у Правительства, у власти, паралич воли и мысли. Bcе они сводятся к двум словам, обращенным к власти: «руки вверх». На эти слова, господа, Правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты, может ответить только двумя словами: «Не запугаете.»“

„Машерова в Белоруссии любят до сих пор и помнят, как скромного, интеллигентного, очень доброго человека. Он увидел меня на концерте, посвященном освобождению Минска. Я, молодой певец, очень хорошо исполнил «Поле памяти» Леонида Захлевного на стихи Владимира Некляева. И, видимо, настолько задел струны его души — Машеров ведь был партизаном — что через неделю мне дали звание заслуженного артиста. Я до сих пор помню, как проникновенно я ее спел. У меня у самого мурашки по коже побежали!“

„Ты даришь свою доброту, а об неё вытирают ноги. Человек, который предал тебя, даже не задумывается о твоей раненной душе, о своём некрасивом поступке по отношению к тебе. Такой беспечный человек продолжает дальше улыбаться, смеяться, гулять по городу, учиться, работать, веселиться со своими друзьями на улице и ходить по ресторанам. Он зациклен только на себе, своей выгоде и ему абсолютно плевать на тебя и других людей, которых он сильно обидел своими неприятными качествами и дурными поступками. А ты тяжело переживаешь, расстраиваешься, нервничаешь, испытываешь душевную боль и горько плачешь. Но раз нехорошие люди плюнули в твою душу и сильно задели тебя своими подлыми поступками, также плюнь на них и живи спокойно. Забудь этих недоброжелателей, которым всё равно на тебя. Ведь твоё здоровье и нервы гораздо важнее, чем переживания и боль.“

„Если циничные люди задели твою душу, назвав твою доброту никчёмным, не обращай на это внимание. Если лицемерные личности стремятся использовать твоё доверие в своих эгоистических целях, прекрати общение с ними и прекрати дело, пока они не истоптали твою доброту и доверие. Будь бдительным и умным, и такие нерадивые люди не смогут задеть твою душу или причинить тебе сердечные страдания.“

„Если вас это задело, значит речь идет именно про вас!

#афоризм“

„Вы когда-нибудь наблюдались у психоаналитика? Поначалу мне было страшно.
Вдруг, думаю, уйдут порывы вдохновения, которые только и делают меня художником, творцом.
Впечатлительный человек воспринимает пятьдесят образов там, где другой уловит не больше семи. Чуткие люди очень ранимы; их легко обидеть, задеть просто потому, что они чуткие.
И чем ты впечатлительнее, тем бесчеловечнее будут с тобой обходиться, оставляя рубцы на всю жизнь. Нельзя раскрываться. Нельзя позволять себе предаваться чувствам, потому что они и без того тебя обкуривают постоянно. Психоанализ помогает. Мне он, во сяком случае, помог. И всё равно, последний восемь- девять лет я прожил очень безалаберно, в каком-то сумбуре.“