Франц Вертфоллен цитаты

страница 19

„А что же вы молчали!
- Я говорил. Говорил, говорил. А кто слышал? И пало зерно на каменистую почву. А потом, одно послушать, а другое – опыт.
- Какого барана мне такой опыт?! Что мне с ним делать? Меня завтра сожрут!
- Обязательно сожрут. Как молока дать. Ты ж первый о том и орешь, а ты о том не ори. Подумай. И скажи – не сожрут. И действуй, чтоб не сожрали. Тогда не сожрут, как пить дать – не сожрут.“

„Вот скажи, как я им дам абсолютную свободу, если их загон – это их голова? Только головы отсекать и остается. Им ведь все чужое нужно: кнут, мозги, пряник – своего-то нет. Видел, что случается в поле с баранами, которые всю жизнь в загоне прожили? Чахнут они там от тоски зеленой – им поле интересно только так, гипотетически – чтобы было куда стремиться.“

„Пока ты учишься, ты будешь неуклюж. И это не страшно.“

„Ищи дальше. Нащупывай себя дальше. Выражай себя дальше.“

„Когда вы несчастливы, надо тем более идти и делать то, что делает вас счастливым.“

„И когда эта неуклюжесть искренна — ты никогда не будешь чувствовать за неё испанский стыд. Потому что искренность открывает вообще все двери на самом деле. Это такая редкая вещь, ее надо в себе взращивать.“

„Вы боитесь того, чего вы даже описать не можете“

„«Каждый из вас должен обладать ответственностью чтобы себе не позволять быть лишним человеком»“

„«Когда ты по-настоящему кого-то любишь, ты очень хочешь чтобы этот человек был счастлив. Когда ты по-настоящему кого-то любишь, ты наоборот стремишься к гармонии, никогда ни к разрушению»“

„От того, насколько вы находитесь «в состоянии поиска» или нет, зависит ваш успех. Вообще счастье. Ваши отношения с людьми. Насколько вы становитесь умнее и очаровательнее или костенеете внутренне.

А нам, людям, сложно быть всегда в состоянии поиска, поскольку в нашей жизни есть ряд проблем, которые несут за собой ряд определенных негативных эмоций. Хорошо, если мы поступающие эмоции можем разбирать и «раскладывать по полочкам», а не отпихивать их.

Франц Вертфоллен "Шот Жизни"“

„Людьми вас делает протягивание сердца на ладошках“

„О, ужас! А ведь это и есть старость. Незаметная деградация воли, внимания, хватки. И в чем отличие людей от жаб? Жабы позволяют сварить их заживо, если медленно, и люди соглашаются с медленной деградацией – хуже, не замечают.“

„Несчастнейший Оскар Уайльд, жаль,
что он умер, так и не узнав, как, по- настоящему, должен выглядеть
декаданс.

Декаданс – это пляски юности,
власти, смерти в зоне концлагеря с
девушками в одних духах и перьях, и
чтоб обязательно накрахмаленные
манжеты без запонок разлетались.“

„Все не встреченные лицом страхи повисают над тобой дамокловым мечом“

„Всегда говорите то, что лежит у вас на сердце. Вы не можете продвинуться вперёд никак, если вы не формулируете и не говорите то, что лежит у вас на сердце. Потому что это единственное, что у вас по-настоящему есть.“

„«Талант и гениальность — это просто разные степени открытости миру. Талант — это открытость к какому-то очень конкретному делу. Гениальность — это ещё большая открытость информации, касающейся определённой сферы»“

„«Когда вы оба способны брать ответственность за друг друга, работать за двоих, вправлять мозги, тогда и будет любовь, нежность, красота».“

„Победа – это простая математическая задачка. Уравнение.
Не удача, не судьба. Это расчет и действия. Всё так просто.“

„Все не встреченные лицом страхи повисают над тобой дамокловым мечом“

„Джанни фантастически быстро лепил. Все, что стояло у него во дворе – баловство. У него всегда было с десяток заказов плюс всё, что он лепил для себя. Экстаз святой Катерины, к примеру. Он играл с материалами – дерево, бронза, мрамор, гранит. Он заставлял металл выглядеть как камень, камень, как дерево, дерево превращал в бронзу, но так тоже – баловался. Он всегда лепил в полный рост.

Святая Катерина у него кружилась. Церковь всегда ставит своих святых статично, а у него мрамор её робы расплескивался, разлетался вечерним платьем – роскошью тканей. Из-под убора у святой Катерины выбивались кудри и вились по щекам, по губам приоткрытым, идеальной формы губам, обвивали слезы – мраморные, но столь настоящие, что ты верил – они прозрачны, солены и горячи. Слезы мокрили ей губы, глаза были закрыты, веки легки – как крылья летучей мыши. Как крылья летучей мышки – трепетны, ты верил – вздрагивают веки у святой Катерины в экстазе. И вся фигура из тяжелого мрамора была невесома – вот-вот взлетит. Затанцует по воздуху.

Джанни лепил Катерину со Штази. Но столь великолепной я видел Штази лишь раз – в Италии на скале. Штази в тяжелом халате после вечернего заплыва с полотенцем на волосах, Штази шампанское ударило в сердце, нам по шестнадцать, сумерки липли к нам фиолетовой сахарной ватой. Штази, зацелованная, летняя, кружилась под песни Герберта – в боли, ярости, счастье. В боли от ужаса осознания, что, возможно, она никогда не потянет больше такую открытость, ей никогда не будет так хорошо. В ярости, что детство уходит, что мы с Гербертом соревновались за прозрачную девочку, но теперь она не поспевает за нами. И ей уже никогда не поспеть. В ярости, боли, что это последние лучи солнца, когда она для нас – центр. В счастье – а как без счастья на скалах Италии, когда ты вызываешь легкое опьянение у господа и наисветлейшего из воинов его? Как без счастья?“

„Глупо ждать предвкушений будущего, когда оно – вот. Его нет. Это просто наша картинка мира.“

„Не становится ли каждый, кто влезает на трибуну перед десятками миллионов, немного мессией?

О, эта трибуна не привлекает меня.

Гипнотизирует. Как какая-то страшная неизбежность.

Те несчастные, что по зрячести своей, вынуждены принимать власть.

Вынуждены проращивать сквозь себя волю к власти.

Так, господин Ницше?

Вот у вас-то воли такой и не наблюдалось.

Вы, как Макиавелли, тихонько сопели за свои столом, описывая реальность для лучших, чем вы.

Для тех, кто тверже, смелей и юней сердцем.

Хоть греки сказали бы – печенью.

Нет, волю к власти сквозь себя не проращивают. Вообще нет такой глупости, как воля к власти.

Есть просто необходимость работать с миром и вставать за то, что тебе дорого. Защищать тех, от кого тебе хорошо. Вот и всё.“

„ВЛАДИМИР ЮРЬЕВИЧ: Вы, кажется, неплохо разбираетесь в земных удовольствиях.
ФРАНСУА: Владимир Юрьевич, обидно жить на свете белом и не разбираться в его удовольствиях.“

„Но и определение "взрослый человек" ему тоже не подходило. В нем не было мужиковатости — той тяжести челюсти, тела и разума, которые чувствуются в большинстве мужчин, перешагнувших 21 год. Байрон или Оскар Уайльд видели мужскую красоту вот так: подсушенно, большеглазо и декадентно изящно. И с какой-то неуловимой, непозволительной роскошью. Вы надевали на него артикул за номером Б-15, стандартную голубую больничную пижаму, а она тут же выглядела как одежда на Дэнди с иллюстрации Phillips, чья одна бабочка к смокингу стоит 10-ти твоих зарплат.“

„Было волшебное ощущение капсулы времени,
временной петли,
где все мягко и славно, как плюш в борделе–
ничего ни с кем страшного уже никогда не случится.
Как кусочек мира над миром.
Олимп.
Но не где у богов своя жизнь и смешные, затхленькие трагедии.
Олимп как средоточие всего, что под ним.
Как что-то, что сводит всё воедино, концентрирует в одну точку – коммунистов, куртизанок, бриллианты, Ленина, изумруды, шампанское, Шумер и Ирландию, Сахару, наследников старых германских корон, янки…
Нет больше времен,
расстояний.
И страха нет.
Есть мозаика мира,
как мозаика красоты.
Олимп, как дом бога.
Дом создателя звезд.“

„Божественность – это умение владеть, концентрировать времена и пространства в слепящие, не переживаемые для кротообразных, ослепительные, что миллиарды солнц, точки.“

„И она наслаждалась собой.
Еще больше – его вниманием.
Он – как его вниманием наслаждаются,
мягкостью обволакивающей,
золотистостью
мира.
Если для Лайзы не существовало войны,
для этих двоих сейчас существовала лишь германская идиллия лета,
которую так и хотелось писать.“

„Джанни фантастически быстро лепил. Все, что стояло у него во дворе – баловство. У него всегда было с десяток заказов плюс всё, что он лепил для себя. Экстаз святой Катерины, к примеру. Он играл с материалами – дерево, бронза, мрамор, гранит. Он заставлял металл выглядеть как камень, камень, как дерево, дерево превращал в бронзу, но так тоже – баловался. Он всегда лепил в полный рост.

Святая Катерина у него кружилась. Церковь всегда ставит своих святых статично, а у него мрамор её робы расплескивался, разлетался вечерним платьем – роскошью тканей. Из-под убора у святой Катерины выбивались кудри и вились по щекам, по губам приоткрытым, идеальной формы губам, обвивали слезы – мраморные, но столь настоящие, что ты верил – они прозрачны, солены и горячи. Слезы мокрили ей губы, глаза были закрыты, веки легки – как крылья летучей мыши. Как крылья летучей мышки – трепетны, ты верил – вздрагивают веки у святой Катерины в экстазе. И вся фигура из тяжелого мрамора была невесома – вот-вот взлетит. Затанцует по воздуху.

Джанни лепил Катерину со Штази. Но столь великолепной я видел Штази лишь раз – в Италии на скале. Штази в тяжелом халате после вечернего заплыва с полотенцем на волосах, Штази шампанское ударило в сердце, нам по шестнадцать, сумерки липли к нам фиолетовой сахарной ватой. Штази, зацелованная, летняя, кружилась под песни Герберта – в боли, ярости, счастье. В боли от ужаса осознания, что, возможно, она никогда не потянет больше такую открытость, ей никогда не будет так хорошо. В ярости, что детство уходит, что мы с Гербертом соревновались за прозрачную девочку, но теперь она не поспевает за нами. И ей уже никогда не поспеть. В ярости, боли, что это последние лучи солнца, когда она для нас – центр. В счастье – а как без счастья на скалах Италии, когда ты вызываешь легкое опьянение у господа и наисветлейшего из воинов его? Как без счастья?“

„Ирландские свитера, запах старого дерева, запах виски, месса воскресная, запах пороха, крови, бойня в квартире и бойня, откуда привозят туши на задний двор мясной лавки, куда ходят крайне развязные британские фермерши.

Камин и беседы. И библия, ужины, почти насильно скармливаемые, чтоб назавтра было из чего строить мышцы.

Монтаж картинок в моей голове.

Монтаж скал ирландских на итальянской скале.

И всё – о любви.

Всё – о яхтах, музыке, удовольствии.

Нет.

Блаженстве.

И благодарности. Я тишайше благодарен вам, Colin the Butcher, sir.

I’ll play it hard and live it light.

И усталость во мне – наслаждение.“

„«Это такое счастье, когда ты можешь кого-то любить. Это такая редкость, когда среди всех орков находится что любить, чему отдаваться душой, сердцем и телом»“

„«Страшно, когда ты любил, но не проявил, и человек даже об этом не узнал; сделал соответствующие выборы, и ты остался в *опе»“

„И здесь не в словах, Кэтти, дело, но в ощущении, видении том внутреннем, когда всякая неуравновешенность, грусть, тоска, злость, зависть – выбор. И выбор уродливый.“

„Я верю в действия. Но больше всего я верю, что есть существа — невероятно редкие, но которых так надо искать — что превращают твой мир — не наполненный и по-человечески бесполезный — в сияние бриллиантов или галактик, разбрасываемых легкой рукой, пьяной от счастья, от желания красоты“

„Я верю в действия. Но больше всего я верю, что есть существа — невероятно редкие, но которых так надо искать — что превращают твой мир — не наполненный и по-человечески бесполезный — в сияние бриллиантов или галактик, разбрасываемых легкой рукой, пьяной от счастья, от желания красоты“

„Как ты думаешь, другие люди тоже живут так пессимистично? Когда ты сначала веришь и
предчувствуешь самое худшее?
Не то, чтоб живешь в ожидании катастрофы, но… или вера моя не сильна?
Говорил же Иисус про деревья и рыб, что они уповают на Господа и все у них хорошо.
Выходит, я недостаточно уповаю, что не могу поверить в реальность без подтверждений — и у фюрера все хорошо, и у людей.
По каким причинам должно что-либо быть плохо?
По тем, что это — Земля, и все — люди.
Разве нужны помимо этой ещё какие-либо причины?“

„А вот если взять ближний план, ты видишь, как люди различаются. Какие разные отпечатки оставляют они на сетчатке господа. Такой один Гиля с его робостью и вдумчивостью, с его открытостью и благодарностью, с его способностью на счастье – какую палитру он может дать!

Как важно это, и как сложно научить Гилю, способного на счастье, счастью. Научить любить. Как божественно умение небрежно разбрасывать бриллианты искренности и восторга так, как делает то Вакх. Когда любое существо, хоть каплю способное на жизнь, рядом с ним цветет. Куда сложнее сделать счастливым одного человека хотя бы на день – счастливым абсолютно, искренне, хрустящим таким счастьем, чем спасти в теории, на клочке бумажки, какие-то гипотетические безличные миллионы муравьев.

Если Гилька и умрет, он умрет полюбившим жизнь, не горьким и озлобленным, не задыхающимся от зоба жалости к себе, а легким и звонким. Как он сам сказал – «Джон, теперь у меня есть будущее, мне не страшно умирать. У меня есть настоящее будущее». И когда ты смотришь в искрящие глаза чахоточного ребенка, потерявшего всех в концлагере, а он смеется своей шутке, подражая Францу – откидывая голову назад, перенимая его интонации, смеется с, наконец, распахнутым миру сердцем, господи! вот чудо твоё! Вы волшебник, господин Вертфоллен. Вы – Серафим.“

„Божественность – это умение владеть, концентрировать времена и пространства в слепящие, не переживаемые для кротообразных, ослепительные, что миллиарды солнц, точки.“

„Гениальность и талант – это просто степени открытости информации, когда ты готов работать с информацией, а не сидеть и греть попой диван и обижаться, что тебе что-то сложно встать, что за плевок у тебя не получается дворца на пустыре.“

„Гениальность там, где ты не боишься ошибиться, где у тебя есть азарт строить вещи, как у маленького малыша, который строит башенки из Лего.“

„Как найти себя? Никак. Не надо себя искать, себя надо строить. Ты строишь себя через взаимодействие с миром. Маленькими шагами в реальности, а не где-то в параллельном мире своих несбывшихся планов. Ты строишь себя каждый день своими выборами.“

„Ты хочешь помогать тем, кто способен добавлять в этот мир красоты своим сердцем.
Иначе красоты в мир не добавить. Только с включенным сердцем у тебя появляются те краски, которые делают жизнь красивее.“

„Да не бывает никаких контрактов, кроме контракта сердца.“

„«Мрак» — это чувство всегда из нежелания работать.

Тебе приходят мысли — ты не хочешь их заканчивать.

Тебе приходят эмоции — ты хочешь их игнорировать.

Вот откуда это всё проистекает.“

„Любой результат в жизни – это просто математическая последовательность очень чётких действий. Всё, что вам нужно сделать – это, ошибаясь, найти правильную последовательность. Это так просто.“

„Как ты ищешь себя? Ты просто пробуешь себя в самых разных сферах. Ты изначально белый лист бумаги — в буквальном смысле. На тебе поместится всё, что угодно — ты можешь быть и жнец, и жрец, и на дуде игрец, и программист, и, господи, веб-дизайнер, и художник, и музыкант — ты можешь быть всем. Твой мозг способен на всё — это же великолепно! Представляете, какая у каждого из вас мощнейшая машинка в черепе? Это самый крутой искусственный интеллект вообще. У каждого из вас — фантастическая вещь просто.“

„Любой результат в жизни – это просто математическая последовательность очень чётких действий. Всё, что вам нужно сделать – это, ошибаясь, найти правильную последовательность. Это так просто.“

„То, что держит тебя действительно заинтересованным в жизни, то, что даёт тебе силы делать, гореть — это люди. С этой точки зрения у тебя ничего никогда не было и не будет кроме семьи. Держись за неё. Орден, семья — это то, что стоит любых мучений, любых пробиваний потолков.“

„Ваше стеснение — это никогда не вопрос стеснения кого-то. Это ваше нежелание вставать за вашу правду и ваши личные ограничения в мозгах.“

„«Когда ты становишься тем человеком, который выстроил уже что-то большое и функционирующее, это всегда приходит с болью и пахотой. Когда ты прошёл через это, через попискивание человечков, о том как ты замечателен, тебе так всё равно, потому что тебе больше не нужны никакие гарантии. Ты знаешь сколько конкретно крови и пота ты пролил, чтобы добиться того, чего ты добился»“