Франц Вертфоллен цитаты
страница 19

Франц Вертфоллен pодился в Алматы. Когда ему было девять лет, семья переехала в Париж, где он и окончил университет по специальности «Информация и коммуникации». Работал в штаб-квартире UNESCO.

В 2010 году состоялась премьера его спектакля «О кузнечиках». В 2013 году вышла первая книга – «Автопортрет».

У господина Вертфоллена две литературных вселенных: «Безделушка» и «Тескатлипока и огонь».

Другие имена Франц Вертфоллен
Франц Вертфоллен: 1097   цитат 740   Нравится

Франц Вертфоллен цитаты

„Все не встреченные лицом страхи повисают над тобой дамокловым мечом“

Источник: Из книги «Записки Фотографа при рабовладельческим строе»

„Все не встреченные лицом страхи повисают над тобой дамокловым мечом“

Источник: из книги "Записки фотографа при рабовладельческом строе"

„Джанни фантастически быстро лепил. Все, что стояло у него во дворе – баловство. У него всегда было с десяток заказов плюс всё, что он лепил для себя. Экстаз святой Катерины, к примеру. Он играл с материалами – дерево, бронза, мрамор, гранит. Он заставлял металл выглядеть как камень, камень, как дерево, дерево превращал в бронзу, но так тоже – баловался. Он всегда лепил в полный рост.

Святая Катерина у него кружилась. Церковь всегда ставит своих святых статично, а у него мрамор её робы расплескивался, разлетался вечерним платьем – роскошью тканей. Из-под убора у святой Катерины выбивались кудри и вились по щекам, по губам приоткрытым, идеальной формы губам, обвивали слезы – мраморные, но столь настоящие, что ты верил – они прозрачны, солены и горячи. Слезы мокрили ей губы, глаза были закрыты, веки легки – как крылья летучей мыши. Как крылья летучей мышки – трепетны, ты верил – вздрагивают веки у святой Катерины в экстазе. И вся фигура из тяжелого мрамора была невесома – вот-вот взлетит. Затанцует по воздуху.

Джанни лепил Катерину со Штази. Но столь великолепной я видел Штази лишь раз – в Италии на скале. Штази в тяжелом халате после вечернего заплыва с полотенцем на волосах, Штази шампанское ударило в сердце, нам по шестнадцать, сумерки липли к нам фиолетовой сахарной ватой. Штази, зацелованная, летняя, кружилась под песни Герберта – в боли, ярости, счастье. В боли от ужаса осознания, что, возможно, она никогда не потянет больше такую открытость, ей никогда не будет так хорошо. В ярости, что детство уходит, что мы с Гербертом соревновались за прозрачную девочку, но теперь она не поспевает за нами. И ей уже никогда не поспеть. В ярости, боли, что это последние лучи солнца, когда она для нас – центр. В счастье – а как без счастья на скалах Италии, когда ты вызываешь легкое опьянение у господа и наисветлейшего из воинов его? Как без счастья?“

Источник: из книги "Внезапное руководство по работе с людьми"

„Не становится ли каждый, кто влезает на трибуну перед десятками миллионов, немного мессией?

О, эта трибуна не привлекает меня.

Гипнотизирует. Как какая-то страшная неизбежность.

Те несчастные, что по зрячести своей, вынуждены принимать власть.

Вынуждены проращивать сквозь себя волю к власти.

Так, господин Ницше?

Вот у вас-то воли такой и не наблюдалось.

Вы, как Макиавелли, тихонько сопели за свои столом, описывая реальность для лучших, чем вы.

Для тех, кто тверже, смелей и юней сердцем.

Хоть греки сказали бы – печенью.

Нет, волю к власти сквозь себя не проращивают. Вообще нет такой глупости, как воля к власти.

Есть просто необходимость работать с миром и вставать за то, что тебе дорого. Защищать тех, от кого тебе хорошо. Вот и всё.“

Источник: из книги "Внезапное руководство по работе с людьми"

„Джанни фантастически быстро лепил. Все, что стояло у него во дворе – баловство. У него всегда было с десяток заказов плюс всё, что он лепил для себя. Экстаз святой Катерины, к примеру. Он играл с материалами – дерево, бронза, мрамор, гранит. Он заставлял металл выглядеть как камень, камень, как дерево, дерево превращал в бронзу, но так тоже – баловался. Он всегда лепил в полный рост.

Святая Катерина у него кружилась. Церковь всегда ставит своих святых статично, а у него мрамор её робы расплескивался, разлетался вечерним платьем – роскошью тканей. Из-под убора у святой Катерины выбивались кудри и вились по щекам, по губам приоткрытым, идеальной формы губам, обвивали слезы – мраморные, но столь настоящие, что ты верил – они прозрачны, солены и горячи. Слезы мокрили ей губы, глаза были закрыты, веки легки – как крылья летучей мыши. Как крылья летучей мышки – трепетны, ты верил – вздрагивают веки у святой Катерины в экстазе. И вся фигура из тяжелого мрамора была невесома – вот-вот взлетит. Затанцует по воздуху.

Джанни лепил Катерину со Штази. Но столь великолепной я видел Штази лишь раз – в Италии на скале. Штази в тяжелом халате после вечернего заплыва с полотенцем на волосах, Штази шампанское ударило в сердце, нам по шестнадцать, сумерки липли к нам фиолетовой сахарной ватой. Штази, зацелованная, летняя, кружилась под песни Герберта – в боли, ярости, счастье. В боли от ужаса осознания, что, возможно, она никогда не потянет больше такую открытость, ей никогда не будет так хорошо. В ярости, что детство уходит, что мы с Гербертом соревновались за прозрачную девочку, но теперь она не поспевает за нами. И ей уже никогда не поспеть. В ярости, боли, что это последние лучи солнца, когда она для нас – центр. В счастье – а как без счастья на скалах Италии, когда ты вызываешь легкое опьянение у господа и наисветлейшего из воинов его? Как без счастья?“

Источник: из книги "Внезапное руководство по работе с людьми"

„А вот если взять ближний план, ты видишь, как люди различаются. Какие разные отпечатки оставляют они на сетчатке господа. Такой один Гиля с его робостью и вдумчивостью, с его открытостью и благодарностью, с его способностью на счастье – какую палитру он может дать!

Как важно это, и как сложно научить Гилю, способного на счастье, счастью. Научить любить. Как божественно умение небрежно разбрасывать бриллианты искренности и восторга так, как делает то Вакх. Когда любое существо, хоть каплю способное на жизнь, рядом с ним цветет. Куда сложнее сделать счастливым одного человека хотя бы на день – счастливым абсолютно, искренне, хрустящим таким счастьем, чем спасти в теории, на клочке бумажки, какие-то гипотетические безличные миллионы муравьев.

Если Гилька и умрет, он умрет полюбившим жизнь, не горьким и озлобленным, не задыхающимся от зоба жалости к себе, а легким и звонким. Как он сам сказал – «Джон, теперь у меня есть будущее, мне не страшно умирать. У меня есть настоящее будущее». И когда ты смотришь в искрящие глаза чахоточного ребенка, потерявшего всех в концлагере, а он смеется своей шутке, подражая Францу – откидывая голову назад, перенимая его интонации, смеется с, наконец, распахнутым миру сердцем, господи! вот чудо твоё! Вы волшебник, господин Вертфоллен. Вы – Серафим.“

Источник: Из книги «Заурядные письма священника своей мертвой жене»