Франц Вертфоллен цитаты

страница 20

„Я всегда уважал в тебе твой attitude: oooh, that's the boy that I want.
Не мужчины выбирали тебя - ты их.
Потому что у тебя были глаза.
И достоинство.
Не их ущемленная гордыня лысых обезьян,
но достоинство,
ты выбирала себе людей не "ой, мамочки, кажется, я нравлюсь! Значит, он нравится мне".
Ты просто выбирала лучшего
И добивалась его.“

„Любовь вглядывается чутко. Любовь не вешается на тебя всей своей слизью, но водой морской невесомо поддерживает, обнимая.
Любовь ластится бархатно, как вода Дуная. Как вода австрийских горных озер. Любовь не орет о себе, но шепчет. Любовь не знает страха и выжигает гордыню, ибо антоним смерти любовь, антоним всего, что хило и разлагается от чрезмерной жалости к себе.“

„Если разобраться, старость – это сборище всего, что ты делал неправильно. Люди полагают – можно жить блядью, зажатой на всё, и лишь потому, что ты не со зла зажимался, лишь потому что ты не со зла игнорировал все поступающие сигналы о собственной неполноценности, не со зла не менялся – из ужаса, гордыни и слабости собственной – ну не со зла ж – у тебя всё в конце будет хорошо.
Не будет.
Физика, слава богам, не обладает тупой человеческой жалостью. Ей не важно, зачем ты торчишь в горящем бензине: если ты упорно торчишь в горящем бензине, со зла или не со зла, ты станешь уродом с отваливающимися кусками мяса и сдохнешь. И смерть твоя будет мучительна.“

„ФРАНЦ: Я не жалею. Я и запятой назад не…

АМАЛИЯ: Вот и зря. Значит, будешь жалеть позже. Чем позже, Франц, жалеют, тем меньше можно изменить.“

„На самом деле, лицо красивым делают не сантиметры — соотношения глаз к носу. Ты можешь иметь совсем неплохую генетику, но выглядеть дерьмово или выглядеть так, что всё равно никто тебя не захочет и никто не будет восхищаться тобой, потому что дело не в генетике, дело в твоём вайбе, дело в твоей сути.“

„Глаз, как, впрочем, у всех и всегда, здесь не было почти ни у кого.
Люди прячут свои глаза в анусе из ужаса, во-первых, увидеть себя – со всеми своими убожествами, во-вторых, людей – со всеми их убожествами. А запрятав глаза за сфинктер, эти двуногие лишаются последней возможности отличить уродство от красоты, зато мир их становится куда более «безопасен» и расплывчат, в таком мире они способны лишь смутно ощущать «флюиды», верить гороскопам и вести себя как последние дворняги: о! мне улыбнулись, а! кажется я ему/ей нравлюсь! Ой! тогда оно точно нравится мне, раз я нравлюсь ему!
И ведь если указать этой нездорово повернутой массе – эй! ты ведешь себя, как дворняжка, ты идешь не за тем, что красиво, и сильно, и чисто, ты скачешь хромоногой помойной псиной за первым, кто поманит тебя колбасой. Если сказать им, что они решают? Я отрою глаза, вытяну их из прямой кишки и буду смотреть в себя и в людей? Нет. Они пугаются и пищат – аааа, тогда я вообще ни за кем, ни к кому, тогда я буду один/одна – заявляют они с драматическим разворотом головы и надеждой, что найдется принц/принцесса на белом коне, которые их «спасут» из башни их гордыни и глупости. Принц/принцесса, что будут пробиваться вот к этой тле через все её зажатости, проблемности, уебищности, терпеть все истерики этой тли, чтоб однажды вот эта тля смогла сказать – ой, ты меня так любишь, ты любишь меня любой/любым, оооо, а я тоже, наверное, тебя люблю, раз уж ты единственный, кто так трахается со мной, конечно, невыносимым/невыносимой, но хорошим/хорошей внутри – где-то далеко-далеко внутри под всем моим нескончаемым дерьмищем, гордыней и тупостью.“

„Я историю расскажу. Притчу. О Ханселе. Вот Хансель, вот тринадцатый век, когда прусов орден крестил. Хансель очень любит орден, очень любит Христа, меня – ландмайстера своего очень любит. Я даю ему людей и отправляю отстроить мне на соединении двух рек крепость. Это очень важное место, прибыльное, можно хорошее богатство поднять на одной переправе только. Проходит время. Я не могу каждый день с Ханселем созваниваться. Допустим переправа эта очень далеко в языческих землях. Там не только крепость отстроить нужно, там всю инфраструктуру продумать надо, налогообложение, пошлины – вот это всё. Еще и прусы дикие нападают, их тоже надо усмирять. И ничего тут во времени не отодвинешь, ты не скажешь диким прусам, что прут резать тебя – подождите, я тут сейчас с пошлинами разберусь, потом повоюем. Торговцам ты тоже не скажешь – эй, вы тут пока заморозьтесь, я с прусами разберусь, и до вас руки дойдут. Проходит пять лет, я, наконец, добираюсь до Ханселя. Что я вижу? Четыре дохлые свиньи, сопливых теток и чахлый частокольчик. Почему? А потому что у Ханселя всё – фюрер, всё – мы. Мы – орден, мы – фюрер, но не я, Хансель, сделаю. Потому что он научиться хотел. А его что-то и не научили – как это крепости строить, налоги организовывать, людей собирать, он же в орден учиться пришел, а его не научили. Предложений от меня товарищи ждут? Вы когда об организации шестидесяти миллионов говорите, не о фюрере думать надо и не о партии, и не о том, что вас когда-нибудь фея крестная научит. Своей башкой думать надо. И если мне кто из вас говорить будет: нам с тобой, Франц, так там планы должны быть или хотя бы зачатки планов, а не энтузиазм пусть твердый, но голый. Не «мы с тобой, а теперь ну-ка давай, я жду от тебя предложений». Вот такое у меня предложение – это первый шаг. Потому что если я буду что-то строить, то не таких людях, не на Ханселях. Ясно?“

„Любовь – это галлюцинации на двоих, из которых ты заставляешь жить все миллиарды людей на планетке. И любовь тебе в этом – топливо.“

„Какой самый высокодоходный ресурс?

Знание.

Умения.

И особенно - интеллект. Его производство не стоит вам и цента - он либо есть, либо нет. А вот продавать его можно за миллионы.“

„Крепостное право появилось не потому что были злые-злые барыни,
истязающие красавиц мухами и навозом, а потому, что люди НЕ ХОТЯТ сами за себя
отвечать. ОНИ НЕ СПОСОБНЫ. Для этого требуется куда больше внутренних ресурсов, чем
у них есть.“

„Читать, господа — не глазами по строчкам, и не "на вкус и на цвет", "каждый видит свое"… читать — это себя структурировать, каждая книга стоящая — это операция хирургическая над собой.“

„Ты перестаёшь чувствовать себя маленьким ничтожеством, когда ни один человек не может тебе сказать что-либо, что ты бы от себя прятал.

С этого момента ты становишься очень уверенным и свободным человеком, вот это самая основа уверенности в себе.

Не всякие "мастер-классики", когда вы там ходите и долбитесь, как дятел, об утверждения: "Я хорош, я люблю себя". Уверенность в себе начинается там, где вы принимаете: "Хей! Вот мой пункт А". Когда вы честны с собой, и кто бы в вас не заглянул, он бы не смог сказать вам ничего, что бы вас потрясло, потому что вы в принципе слышите правду и готовы работать с ней.“

„В отношениях будут случаться моменты, когда другой человек фейлит или когда фейлишь ты. И оба случая одинаково болезненны, потому что, когда тебе действительно важен человек, тебе больно, что ты фейлишь.
Нужно всё это признать и с этим работать. Менять другого человека и меняться самому. Это единственное, что здесь работает.

Но вы не хотите этого делать, потому что вы претенциозные пни, которые хотят, чтобы всё в вашей жизни сразу было идеально. А если все в жизни будет идеально, зачем вам жить?
Что это за жизнь такая? Ты тогда кто? Просто аскарида в монокле, которой ничего больше делать не надо.“

„Да не бывает никаких контрактов, кроме контракта сердца.“

„Глаз, как, впрочем, у всех и всегда, здесь не было почти ни у кого.
Люди прячут свои глаза в анусе из ужаса, во-первых, увидеть себя – со всеми своими убожествами, во-вторых, людей – со всеми их убожествами. А запрятав глаза за сфинктер, эти двуногие лишаются последней возможности отличить уродство от красоты, зато мир их становится куда более «безопасен» и расплывчат, в таком мире они способны лишь смутно ощущать «флюиды», верить гороскопам и вести себя как последние дворняги: о! мне улыбнулись, а! кажется я ему/ей нравлюсь! Ой! тогда оно точно нравится мне, раз я нравлюсь ему!
И ведь если указать этой нездорово повернутой массе – эй! ты ведешь себя, как дворняжка, ты идешь не за тем, что красиво, и сильно, и чисто, ты скачешь хромоногой помойной псиной за первым, кто поманит тебя колбасой. Если сказать им, что они решают? Я отрою глаза, вытяну их из прямой кишки и буду смотреть в себя и в людей? Нет. Они пугаются и пищат – аааа, тогда я вообще ни за кем, ни к кому, тогда я буду один/одна – заявляют они с драматическим разворотом головы и надеждой, что найдется принц/принцесса на белом коне, которые их «спасут» из башни их гордыни и глупости. Принц/принцесса, что будут пробиваться вот к этой тле через все её зажатости, проблемности, уебищности, терпеть все истерики этой тли, чтоб однажды вот эта тля смогла сказать – ой, ты меня так любишь, ты любишь меня любой/любым, оооо, а я тоже, наверное, тебя люблю, раз уж ты единственный, кто так трахается со мной, конечно, невыносимым/невыносимой, но хорошим/хорошей внутри – где-то далеко-далеко внутри под всем моим нескончаемым дерьмищем, гордыней и тупостью.“

„Джанни фантастически быстро лепил. Все, что стояло у него во дворе – баловство. У него всегда было с десяток заказов плюс всё, что он лепил для себя. Экстаз святой Катерины, к примеру. Он играл с материалами – дерево, бронза, мрамор, гранит. Он заставлял металл выглядеть как камень, камень, как дерево, дерево превращал в бронзу, но так тоже – баловался. Он всегда лепил в полный рост.

Святая Катерина у него кружилась. Церковь всегда ставит своих святых статично, а у него мрамор её робы расплескивался, разлетался вечерним платьем – роскошью тканей. Из-под убора у святой Катерины выбивались кудри и вились по щекам, по губам приоткрытым, идеальной формы губам, обвивали слезы – мраморные, но столь настоящие, что ты верил – они прозрачны, солены и горячи. Слезы мокрили ей губы, глаза были закрыты, веки легки – как крылья летучей мыши. Как крылья летучей мышки – трепетны, ты верил – вздрагивают веки у святой Катерины в экстазе. И вся фигура из тяжелого мрамора была невесома – вот-вот взлетит. Затанцует по воздуху.

Джанни лепил Катерину со Штази. Но столь великолепной я видел Штази лишь раз – в Италии на скале. Штази в тяжелом халате после вечернего заплыва с полотенцем на волосах, Штази шампанское ударило в сердце, нам по шестнадцать, сумерки липли к нам фиолетовой сахарной ватой. Штази, зацелованная, летняя, кружилась под песни Герберта – в боли, ярости, счастье. В боли от ужаса осознания, что, возможно, она никогда не потянет больше такую открытость, ей никогда не будет так хорошо. В ярости, что детство уходит, что мы с Гербертом соревновались за прозрачную девочку, но теперь она не поспевает за нами. И ей уже никогда не поспеть. В ярости, боли, что это последние лучи солнца, когда она для нас – центр. В счастье – а как без счастья на скалах Италии, когда ты вызываешь легкое опьянение у господа и наисветлейшего из воинов его? Как без счастья?“

„Я историю расскажу. Притчу. О Ханселе. Вот Хансель, вот тринадцатый век, когда прусов орден крестил. Хансель очень любит орден, очень любит Христа, меня – ландмайстера своего очень любит. Я даю ему людей и отправляю отстроить мне на соединении двух рек крепость. Это очень важное место, прибыльное, можно хорошее богатство поднять на одной переправе только. Проходит время. Я не могу каждый день с Ханселем созваниваться. Допустим переправа эта очень далеко в языческих землях. Там не только крепость отстроить нужно, там всю инфраструктуру продумать надо, налогообложение, пошлины – вот это всё. Еще и прусы дикие нападают, их тоже надо усмирять. И ничего тут во времени не отодвинешь, ты не скажешь диким прусам, что прут резать тебя – подождите, я тут сейчас с пошлинами разберусь, потом повоюем. Торговцам ты тоже не скажешь – эй, вы тут пока заморозьтесь, я с прусами разберусь, и до вас руки дойдут. Проходит пять лет, я, наконец, добираюсь до Ханселя. Что я вижу? Четыре дохлые свиньи, сопливых теток и чахлый частокольчик. Почему? А потому что у Ханселя всё – фюрер, всё – мы. Мы – орден, мы – фюрер, но не я, Хансель, сделаю. Потому что он научиться хотел. А его что-то и не научили – как это крепости строить, налоги организовывать, людей собирать, он же в орден учиться пришел, а его не научили. Предложений от меня товарищи ждут? Вы когда об организации шестидесяти миллионов говорите, не о фюрере думать надо и не о партии, и не о том, что вас когда-нибудь фея крестная научит. Своей башкой думать надо. И если мне кто из вас говорить будет: нам с тобой, Франц, так там планы должны быть или хотя бы зачатки планов, а не энтузиазм пусть твердый, но голый. Не «мы с тобой, а теперь ну-ка давай, я жду от тебя предложений». Вот такое у меня предложение – это первый шаг. Потому что если я буду что-то строить, то не таких людях, не на Ханселях. Ясно?“

„Но все люди не до конца понимают, что выбирают.

Еще точнее – никто никогда не понимает до конца, что выбирает.

Все просто делают выбор – ежесекундно. И ежесекундно нужно выбирать правильно.

И ты либо встаешь за свой выбор, либо отсасываешь.“

„Но они же пугаются! Они – люди – даже когда ты им четко готов задать алгоритм, тебе им еще надо сопельки вытереть – у тебя получится, ты сможешь, давай! А то они валятся на спину трупами сусликов – «ыыы, я не могу, жена, дети, призрак еврейской прабабушки. Вдруг я облажаюсь, и все скажут, что я дебил, нет я не смогу никогда». И не могут! Потому что ленятся, суки, усилие над собой сделать и смочь.“

„Но они же пугаются! Они – люди – даже когда ты им четко готов задать алгоритм, тебе им еще надо сопельки вытереть – у тебя получится, ты сможешь, давай! А то они валятся на спину трупами сусликов – «ыыы, я не могу, жена, дети, призрак еврейской прабабушки. Вдруг я облажаюсь, и все скажут, что я дебил, нет я не смогу никогда». И не могут! Потому что ленятся, суки, усилие над собой сделать и смочь.“

„И здесь не в словах, Кэтти, дело, но в ощущении, видении том внутреннем, когда всякая неуравновешенность, грусть, тоска, злость, зависть – выбор. И выбор уродливый, потому что неосознаваемый и неосознанный, выбор
из слабости, неспособности внутренней на счастье“

„Ребенком еще доставал нянек – как, как можно горгон, хульдр, лис, ундин бояться, что за кастраты вообще Землю одни населяют?! Когда надо так, безумнейше надо, наоборот, на колени упасть – жри мое сердце, великолепное существо! Пусть, пусть будет мне больно, как сладко. Не дрогну. Никогда, демоненок, никогда не жалел я жалкой бордовой тряпки, что вы называете сердцем“

„Ты никогда не эволюционируешь в стороне от жизни, это никогда не «ты себя в сторонке вырастил, стал таким идеальным».

Фак, вы растёте, когда вы вовлекаетесь в жизнь, взаимодействуете с жизнью, принимаете решения. Это куча маленьких решений каждый день, куча моментов, где вы не позволяете себе «ступор мозговины», и когда вы отвечаете себе на вопросы. Вот так ты и растёшь.

Никто не идеальный. Но кто-то растёт, а кто-то сидит на попе и ждёт, когда это с ним случится.“

„Что означает фраза: «В одну реку не войдёшь дважды?» Жизнь меняется. Все твои достижения, которые случились с тобой вчера, какими огромными они ни были – это всё мусор сегодня.
И это единственное, на самом деле, как можно жить.

Каждый день надо жить с нуля. Единственное, что тебе важно – это то, чему ты научился, добиваясь вещей. Это кем ты стал. Это удовольствие, которое ты мог получать в процессе.“

„Результаты в вашей жизни зависят от вашей рутины. На что вы способны в вашей рутине. Что вы делаете с каждым вашим днём. Ваши маленькие выборы.“

„Ни у кого и никогда не было идеальной семьи. Ни у кого и никогда нет идеального прошлого без травм.“

„Нехер реальность отрицать — работай, меняй её, а не бегай от неё. Всё. Чем больше вы сопротивляетесь реальности, чем больше вы сопротивляетесь просто необходимости брать и менять себя, брать и менять свою жизнь, тем больше вы будете страдать.“

„Ты не: "сосредоточенный, умный, восприимчивый, действенный". Ты — это просто глаголы. Сталкиваясь с ситуацией, ты сосредотачиваешься, ты делаешь, ты воспринимаешь.“

„Вам нужно учится получаться удовольствие не от прилагательных "молодец", "талантливая ", "умный мальчик", а вам нужно учится получать удовольствие от рутины».“

„Всё великое, что ты делаешь, когда ты по-настоящему начинаешь включать голову и разбираться, так ты это делаешь, чтобы найти себе тех людей, с которыми тебе счастливо.“

„21 век - про инициативу“

„Людей убеждают твои выборы и твои действия — это самое базовое правило воспитания.“

„21 век — про инициативу.“

„Нет низкой самооценки — есть мозг, который знает, сколько выборов ты факапишь.“

„Когда молодые люди задаются вопросом: «А чем я хочу заниматься раз и навсегда?» Это неверный вопрос. Нечем.

Потому что в 21 веке ты будешь заниматься таким разным количеством вещей за свою жизнь.

«Чем я хочу заниматься прямо сейчас?» – это более верный вопрос. Но на самом деле, это тот вопрос, который ведёт тебя к счастью, как и самый сложный вопрос: «С кем я хочу этим заниматься?»

Дело не в том, чем ты будешь заниматься, дело в том, с кем. Потому что это «с кем», куда тебе важнее.“

„Жизнь у тебя настолько яркая, насколько ты широко и глубоко позволяешь себе чувствовать.“

„Из самых тёмных моментов вытаскивает понимание, что это просто ты сделал недостаточно, и что ты был о себе слишком высокого мнения. И тогда тебе становится легче дышать, вставать и делать. И уже через дело менять реальность которая тебя не нравится, на реальность которой ты наслаждаешься.“

„Люди, которые становятся вам важны, они то вам становятся такими, потому что эти люди задают вообще смысл какой-то в вашей жизни. Потому через контакт с ними вы уже получаете что-то очень ценное: и это стержень, понимание мира, и ещё это вайб.

Ещё вы можете получать от людей будущее. И вот тогда эти люди становятся очень ценными. Но чтобы стать важными им, нужно идти вовлекаться и делать. Вот и всё.“

„Когда ты говоришь "Да, это для меня не просто. Я чувствую отчаяние, злость, чувствую бессилие…" Когда ты это проговариваешь — тебе становится свободно внутри.“

„«А за что же всё-таки любят? За сердцевину, за выборы, которые делает человек, за то, как он чувствует мир»“

„Хотите результат? Вы делаете те шаги, которые ведут вас к этому результату. Если нужно сделать 100 шагов — значит нужно сделать все 100. И если в бушующем океане нужно доплыть до берега 100 метров — значит тебе нужно проплыть 100 метров. И к берегу, а не в другую сторону. Вот так.

Если ты плывёшь сто метров вниз топориком, то нечего удивляться, что ты закончишь кормом для водорослей, даже не для рыб.“

„Желание того, чтобы вас любили — это желание любить самому, больше выражать эмоций, ярче их чувствовать.“

„«Любовь — это желание каждый день соблазнять».“

„Ты никогда не отказываешься от вещей, потому что у тебя на них нет времени. Когда ты отказываешься от вещей — это потому что ты на них зажат.“

„Если ты ревнуешь — это прежде всего твой мозг, который тебе говорит о твоей недостаточности. Кричит о твоей недостаточности, как человека, и о твоей неточности разговора с партнёром.

Если ты хорошо чувствуешь человека и ваши отношения живые, то там в принципе не будет ревности.“

„Каждое место даёт ровно то, что ты можешь взять с этого места“

„«Любовь начинается с базовой искренности с собой».“

„«Быть в моменте» — это слышать себя: что ты чувствуешь, что твой мозг о мире говорит. Слышать, формулировать себе это и действовать соответствующее.“

„Люди, можно справиться с любимыми негативными эмоциями.

Нет никаких негативных эмоций, которые могут переломить вам хребет при условии, что вы эти негативные эмоции проживаете и доискиваетесь до причин этих негативных эмоций. То есть вы не зажимаетесь на них креветкой и не начинаете отрицать, а вы вглядываетесь в себя, раскладываете себе по полочкам, что вы чувствуете. И самое главное, что заставляет вас себя так чувствовать.

С таким подходом нет никаких страшных негативных эмоций. Есть просто эмоции радостные, не всегда радостные, которые вам рассказывают, что вам дальше делать с вашей жизнью.“