Ги де Мопассан цитаты

страница 2

„Война — варварство, когда нападают на мирного соседа, но это священный долг, когда защищают Родину.“

„Неблагодарный сын хуже чужого: это преступник, так как сын не имеет права быть равнодушным к матери.“

„Сколько раз я замечал влияние жилища на характер и настроение! Бывают комнаты, в которых всегда чувствуешь себя дураком; в других, напротив, всегда бываешь в ударе. Одни нагоняют тоску, хотя бы они были светлые, белые с позолотой; другие почему-то веселят, несмотря на спокойные тона обивки. У нашего глаза, как и у сердца, есть свои пристрастия и глубокие антипатии, в которые мы часто не бываем посвящены, но все же они воздействуют на наше настроение тайно, украдкой. Общий стиль обстановки, гармония мебели и стен непосредственно влияют на нашу духовную природу, как лесной, горный или морской воздух действует на природу физическую.“

„Чтобы любовь была настоящей, она, по-моему, должна перевернуть сердце, мучительно скрутить нервы, опустошить мозг, она должна быть — как бы выразиться? — полна опасностей, даже ужасна, почти преступна, почти святотатственна; она должна быть чем-то вроде предательства; я хочу сказать, что она должна попирать священные преграды, законы, братские узы; когда любовь покойна, лишена опасностей, законна, разве это настоящая любовь?“

„Религии — все до одной — нелепы: их мораль рассчитана на детей, их обещания эгоистичны и чудовищно глупы.“

„Когда приходит любовь, душа наполняется неземным блаженством. А знаешь, почему? Знаешь, отчего это ощущение огромного счастья? Только от того, что мы воображаем, будто пришёл конец одиночеству.“

„Те, кому не довелось испытать поэтическую любовь, выбирают женщину, как выбирают котлету в мясной лавке, не заботясь ни о чем, кроме качества мяса.“

„Когда один из друзей женится, то дружбе конец, навсегда конец. Ревнивая любовь женщины, подозрительная, беспокойная и плотская любовь, не терпит прямодушной, бодрой привязанности, той доверчивой привязанности и ума и сердца, какая существует между двумя мужчинами.“

„Мы знаем, что любовь сильна, как смерть; зато хрупка, как стекло.“

„Человек часто делает ошибки. Более того, он всю жизнь только и занимается тем, что делает ошибки.“

„Женщины — это взрослые дети, зрелость ума их приостанавливается на восемнадцатом году жизни, они пусты и ограниченны, их стремление к несправедливости, их «инстинктивное коварство и непреодолимая склонность ко лжи» — основной порок женской натуры.“

„Писатель может сделать только одно: честно наблюдать правду жизни и талантливо изображать её; всё прочее — бессильные потуги старых ханжей.“

„Жизнь! Не так уж она хороша, но и не так плоха, как многим думается.“

„Жанна смотрела вдаль, на безбрежную, волнистую водную гладь, которая, казалось, дремала под звездами.В эти часы отдохновения природы после захода солнца в воздухе разливались все запахи земли. Жасмин, обвивавший окна нижнего этажа, непрестанно струил свой резкий аромат, который смешивался с более легким благоуханием распускавшихся листьев.
Медленные дуновения ветра приносили крепкий запах соленого воздуха и липкие испарения морских водорослей.Девушка, сияющая от счастья, полной грудью вдыхала воздух, и деревенская тишина успокаивала ее, как свежая ванна.Все животные, просыпающиеся с наступлением вечера и таящие свою безвестную жизнь в тиши ночей, наполняли полутьму безмолвным оживлением. Огромные птицы беззвучно парили в воздухе, как пятна, как тени; жужжание невидимых насекомых едва касалось уха; по росистой траве и по песку пустынных дорог мчались немые погони. Лишь несколько меланхолических жаб посылали к луне свой короткий и однообразный стон. Жанне казалось, что сердце ее расширяется, что оно полно неясных звуков, как и этот светлый вечер, что оно вдруг закишело тысячью бродяжнических желаний, как у тех ночных животных, чей шорох ее окружал. Что-то роднило ее с этой живой поэзией; и в мягкой белизне ночи она ощущала нечеловеческий трепет, биение едва уловимых надежд, что-то похожее на дуновение счастья.“

„Гений – это человек, который рождается в провинции, чтобы умереть в Париже.“

„Всякий стоящий у государственной власти обязан избегать войны точно так же, как капитан корабля избегает крушения.“

„Не надо войны, не надо… Давайте-ка лучше работать, мыслить, искать. Единственная настоящая слава — это слава труда. Война — удел варваров.“

„Мужчина, преодолевший длительное сопротивление женщины, больше всего ценит не её добродетель, а своё собственное упорство.“

„Слова любви всегда одинаковы, — всё зависит от того, из чьих уст они исходят.“

„Пробудились все водяные твари; лягушки бешено квакали, и время от времени справа или слева раздавалась та короткая однообразная и печальная нота, которую возносят к звездам медные голоса жаб.“

„… от Канн, где царит тщеславие, и до Монако, где царит рулетка, в эти края приезжают лишь для того, чтобы пускать пыль в глаза или разоряться, и под этим прекрасным небом, в этом саду цветущих роз и апельсиновых деревьев, люди выставляют напоказ свое пошлое чванство, глупые претензии, низкие вожделения, обнажая натуру человеческую во всем ее раболепии, невежестве, наглости и алчности.“

„Когда вам надоест женщина, не надо покидать её. «Не покидать её! — скажете вы. — А как же быть со следующей?» — «Не покидайте ни одну из них, сударь!»“

„Женщины бывают до бесконечности верны или, точнее, до бесконечности навязчивы.“

„Стремление к радости, к счастью упорно, неистребимо, оно пустило глубокие корни в нашей душе.“

„Влюбчивые люди подобны пьянице: кто пил — будет пить; кто любил — будет любить.“

„За прудом тянулся вдаль большой лес. Вдруг сквозь молодую листву высоких деревьев показалась луна. Медленно поднявшись из-за ветвей, которые вырисовывались на ее диске, она выплыла на небо и, затмив сияние звезд, стала изливать на мир тот меланхолический свет,
в котором реют светлые грезы, столь дорогие мечтателям, поэтам, влюбленным.
Молодые люди сначала глядели на луну, затем, поддаваясь сладкому очарованию ночи, очарованию мерцающего освещения газонов и кустов, тихими шагами вышли из дому и стали прохаживаться вдоль большой светлой лужайки до пруда, блестевшего в темноте.“

„В эти часы отдохновения природы после захода солнца в воздухе разливались все запахи земли.
Жасмин, обвивавший окна нижнего этажа, непрестанно струил свой резкий аромат, который смешивался с более легким благоуханием распускавшихся листьев. Медленные дуновения ветра приносили крепкий запах соленого воздуха и липкие испарения морских водорослей.
Девушка, сияющая от счастья, полной грудью вдыхала воздух, и деревенская тишина успокаивала ее, как свежая ванна.“

„В небе пылало июльское солнце; весь воздух, казалось, пропитан был жгучим весельем; ни малейшее дуновение ветерка не нарушало покоя листвы ив и тополей.“

„Был великолепный день, один их тех июльских желтых и синих дней, когда хочется сказать, что жара струится дождем. Обширный пляж, усеянный людьми, пестрел женскими туалетами и напоминал цветник, а рыбачьи лодки с бурыми парусами, почти неподвижные на синей воде,
отражавшей их вверх ногами, казалось, дремали на солнышке, таком ярком в десять часов утра.
Они стояли против деревянной набережной — одни близко, другие подальше, а иные совсем далеко, — не шевелясь, словно разомлели в истоме летнего дня, словно им лень было выйти в открытое море или хотя бы вернуться в порт.“

„Я шел, спускаясь в темные коридоры и потом опять поднимаясь наверх. Я был один; я кричал, мне не отвечали; я был один в этом обширном, в запутанном, как лабиринт, доме.“

„Хүмүүс бий болсон үеэсээ эхлэн үүрд ганцаардан хоригдсон хоригдол болсон зүрх сэтгэл цохилон байдаг бүрхэвчийг нэвтлэн урахыг хий дэмий цөхрөлтгүй оролдон, гар хөл, уруул ам, харц, тачаадан дагжсан нүцгэн биеэрээ, янаглалд сульдсан хайр сэтгэлээрээ дараа нь бас л хаягдан ганцаардах өөр нэгэнд амьдралыг өгөх гэж хий дэмий хүч тавьдaг.“

„Кто не уважает себя, тот — несчастен, но зато тот, кто слишком доволен собой, — глуп.“

„Среди французских романистов он стоит рядом с Золя, подобному тому как среди художников рядом с Рембрандтом стоит Вермеер Дельфтский… Винсент ван Гог“

“Night was a very different matter. It was dense, thicker than the very walls, and it was empty, so black, so immense that within it you could brush against appalling things and feel roaming and prowling around a strange, mysterious horror.”

“There is only one good thing in life, and that is love. And how you misunderstand it! how you spoil it! You treat it as something solemn like a sacrament, or something to be bought, like a dress.”

“You have the army of mediocrities followed by the multitude of fools. As the mediocrities and the fools always form the immense majority, it is impossible for them to elect an intelligent government.”

“Broad daylight does not encourage the apprehension of horror.”

“Great minds that are healthy are never considered geniuses, while this sublime qualification is lavished on brains that are often inferior but are slightly touched by madness.”

“In the kingdom of the blind the one-eyed man is king.”

“We love our mother unknowingly, and only realize how deep-rooted that love is at the ultimate separation.”

“We live always under the weight of the old and odious customs … of our barbarous ancestors.”

“Any government has as much of a duty to avoid war as a ship's captain has to avoid a shipwreck.”

“Legitimized love always despises its easygoing brother.”

“With women there is neither caste nor rank, for beauty, grace and charm take the place of family and birth. Natural ingenuity, instinct for what is elegant, a supple mind are their sole hierarchy, and often make of women of the people the equals of the very greatest ladies.
Mathilde suffered ceaselessly, feeling herself born to enjoy all delicacies and all luxuries.”

“A man forced to spend his life without ever having the right, without ever finding the time, to shut himself up all alone, no matter where, to think, to reflect, to work, to dream? Ah! my dear boy, a key, the key of a door which one can lock — this is happiness, mark you, the only happiness!”

“Since governments take the right of death over their people, it is not astonishing if the people should sometimes take the right of death over governments.”

“They held up to admiration all those women who from time to time have arrested the victorious progress of conquerors, made of their bodies a field of battle, a means of ruling, a weapon; who have vanquished by their heroic caresses hideous or detested beings, and sacrificed their chastity to vengeance and devotion.
All was said with due restraint and regard for propriety, the effect heightened now and then by an outburst of forced enthusiasm calculated to excite emulation.
A listener would have thought at last that the one role of woman on earth was a perpetual sacrifice of her person, a continual abandonment of herself to the caprices of a hostile soldiery.
The two nuns seemed to hear nothing, and to be lost in thought. Boule de Suif also was silent.”

“What would have happened if she had not lost that necklace? Who knows? who knows? How strange and changeful is life! How small a thing is needed to make or ruin us!”

“Military men are the scourges of the world.”

“I have come to the conclusion that the bed comprehends our whole life; for we were bom in it, we live in it, and we shall die in it.”

“Let them respect my convictions, and I will respect theirs!”

“That was perhaps the only woman I have ever loved — no — that I ever should have loved. Ah, well! who can tell? Circumstances rule one. And then — and then — all passes.”

“There are in France some fifty thousand young men of good birth and fairly well off who are encouraged to live a life of complete idleness. They must either cease to exist or must come to see that there can be no happiness, no health even, without regular daily labor of some sort … The need of work is in me.”

“The count uttered several rather risky witticisms, but so tactfully were they said that his audience could not help smiling. Loiseau in turn made some considerably broader jokes, but no one took offence; and the thought expressed with such brutal directness by his wife was uppermost in the minds of all: "Since it's the girl's trade, why should she refuse this man more than another?"”

“No one looked at her, no one thought of her. She felt herself swallowed up in the scorn of these virtuous creatures, who had first sacrificed, then rejected her as a thing useless and unclean.”

“In the cold light of the morning they almost bore a grudge against the girl for not having secretly sought out the Prussian, that the rest of the party might receive a joyful surprise when they awoke. What more simple?
Besides, who would have been the wiser? She might have saved appearances by telling the officer that she had taken pity on their distress. Such a step would be of so little consequence to her.
But no one as yet confessed to such thoughts.”

“At first no one spoke. Boule de Suif dared not even raise her eyes. She felt at once indignant with her neighbors, and humiliated at having yielded to the Prussian into whose arms they had so hypocritically cast her.”

“I was hard hit. I wanted to ask this little girl to marry me. If we had passed eight days together, I should have done so! How weak and incomprehensible a man sometimes is!”

“Let us protest and let us be angry, let us be indignant, or let us be enthusiastic, Schopenhauer has marked humanity with the seal of his disdain and of his disenchantment.
A disabused pleasure-seeker, he overthrew beliefs, hopes, poetic ideals and chimeras, destroyed the aspirations, ravaged the confidence of souls, killed love, dragged down the chivalrous worship of women, crushed the illusions of hearts, and accomplished the most gigantic task ever attempted by scepticism. He spared nothing with his mocking spirit, and exhausted everything. And even to-day those who execrate him seem to carry in their own souls particles of his thought.”

“I took the book from him reverently, and I gazed at these forms incomprehensible to me, but which revealed the immortal thoughts of the greatest shatterer of dreams who had ever dwelt on earth.”

“I did not love her, I did not even know her. And for all that, I was touched and conquered. I wanted to save her, to sacrifice myself for her, to commit a thousand follies! Strange thing! How does it happen that the presence of a woman overwhelms us so? Is it the power of her grace which enfolds us? Is it the seduction of her beauty and youth, which intoxicates one like wine?
Is it not rather the touch of Love, of Love the Mysterious, who seeks constantly to unite two beings, who tries his strength the instant he has put a man and a woman face to face?”