Томас Манн цитаты

страница 2

„Война — всего лишь трусливое бегство от проблем мирного времени.“

„Великие художники — великие инвалиды.“

„Театр превращает толпу в народ.“

„Кто поощряет порок, тот оскорбляет тем самым добродетель.“

„Не столько в веру я верю, сколько в доброту, которая и без веры легко обходится.“

„Только смерть способна заставить людей уважать наши страдания; она облагораживает даже самую жалкую нашу хворь.“

„Искусство — самый прекрасный, самый строгий, самый радостный и благой символ извечного, не подвластного рассудку стремления человека к добру, к истине и совершенству.“

„Прошлое — это колодец глубины несказанной. Не вернее ли будет назвать его просто бездонным?
Так будет вернее даже в том случае и, может быть, как раз в том случае, если речь идет о прошлом всего только человека, о том загадочном бытии, в которое входит и наша собственная, полная естественных радостей и сверхъестественных горестей жизнь, о бытии, тайна которого, являясь, что вполне понятно, альфой и омегой всех наших речей и вопросов, делает нашу речь такой пылкой и сбивчивой, а наши вопросы такими настойчивыми. Ведь чем глубже тут копнешь, чем дальше проберешься, чем ниже спустишься в преисподнюю прошлого, тем больше убеждаешься, что первоосновы рода человеческого, его истории, его цивилизации совершенно недостижимы, что они снова и снова уходят от нашего лота в бездонную даль, в какие бы головокружительные глубины времени мы ни погружали его. Да, именно «снова и снова»; ибо то, что не поддается исследованию, словно бы подтрунивает над нашей исследовательской неуемностью, приманивая нас к мнимым рубежам и вехам, за которыми, как только до них доберешься, сразу же открываются новые дали прошлого. Вот так же порой не можешь остановиться, шагая по берегу моря, потому что за каждой песчаной косой, к которой ты держал путь, тебя влекут к себе новые далекие мысы.
Поэтому практически начало истории той или иной людской совокупности, народности или семьи единоверов определяется условной отправной точкой, и хотя нам отлично известно, что глубины колодца так не измерить, наши воспоминания останавливаются на подобном первоистоке, довольствуясь, какими-то определенными, национальными и личными, историческими пределами.“

„Безумие… — понятие достаточно зыбкое, и люди мещанского склада произвольно орудуют им, руководствуясь сомнительными критериями. Границу разумного они проводят наспех и очень близко от себя и своих пошлых убеждений, а все, что находится за нею, объявляют сумасшествием.“

„Разве каждый человек не ошибка, не плод недоразумения? Разве, едва родившись, он не попадает в узилище? Сквозь зарешеченные окна своей индивидуальности человек безнадежно смотрит на крепостные валы внешних обстоятельств, покуда смерть не призовет его к возвращению на родину, к свободе…“

„Что такое, собственно, успех? Это таинственная, необъяснимая сила — осмотрительность, собранность, сознание, что ты воздействуешь на ход жизненных событий уже самим фактом своего существования, вера в то, что жизнь угодливо приспособляется к тебе.“

„Взгляд художника на явления внешней и внутренней жизни отличается от обыкновенного: он более холоден и более страстен.“

„Как больно ранит красота, в какие бездны стыда и страстного отчаяния повергает она человека, без остатка пожирая его мужество, его пригодность к обыденной жизни!“

„Талант есть способность обрести собственную судьбу.“

„Даже сострадание в этом мире невозможно из-за человеческой низости.“

„Совершенство приносит большую радость.“

„В культурном отношении однополая любовь явно так же нейтральна, как и другая; в обеих всё решает индивидуальный случай, обе родят низость и пошлость, и обе способны на нечто высокое.“

„Без стыда оборачивать в свою пользу неблаговидную ситуацию — это и есть жизнеспособность.“

„Время не имеет никаких делений или отметок, указывающих на его течение; ни гром, ни молнии, ни рёв труб не оповещает о наступлении Нового года. Даже когда начинается новое столетие, лишь только мы, смертные, звоним в колокола и стреляем из пистолетов.“

„Антикоммунизм — величайшая глупость XX века.“

„Облекать сны в слова и рассказывать их почти невозможно, потому что не так важна самая суть сна, - ее-то именно и можно выразить, - как его аромат и флюид, тот непередаваемый дух ужаса или счастья (или того и другого сразу), которым он пропитан и которым порой наполняет душу сновидца еще долгое время спустя.“

„Ох уж мне это человечество! Его духовное развитие не поспевает за техническими его успехами, далеко отстаёт от них.“

„Искусство — священный факел, милосердно освещающий все устрашающие глубины, все постыдные и скорбные пропасти бытия; искусство — божественный огонь, данный миру, дабы тот в искупительном сострадании вспыхнул и исчез вместе со всем своим позором и мукой.“

„Страсть, объектом которой мы становимся, не будучи сами ею затронуты, может внушить (…) холодность и пренебрежение, ведущие к попранию чужих чувств. — из «Признания авантюриста Феликса Круля»“

„Молодость обычно слишком молода для юности. — из «Признания авантюриста Феликса Круля»“

„Радость предвкушения, как всегда бывает, осталась самой большой радостью, — потому что всё хорошее приходит с опозданием, когда ты уже не можешь ему радоваться.“

„Держи время! Стереги его любой час, любую минуту. Без надзора оно ускользнет, словно ящерица. Освещай каждый миг честным, достойным свершением! Дай ему вес, значение, свет.“

„Внешние, видимые, осязаемые знаки и символы счастья, расцвета появляются тогда, когда на самом деле всё уже идёт под гору. Для того, чтобы стать зримыми, этим знакам потребно время, словно свету звезды — ведь мы не знаем, гаснет она или совсем угасла в тот миг, когда светит нам всего ярче.“

„Когда надежды сбываются, всё лучшее остается позади.“

„Поэта рождает не дар творческого вымысла, а дар одухотворения.“

„Праздновать прошлое приятно, когда радуешься настоящему и будущему. — роман «Будденброки»“

„Прекрасно писать, продолжал он, развивая свою мысль, это почти то же, что прекрасно мыслить, а от такой мысли уже недалеко и до прекрасного деяния. Всякая нравственность и нравственное совершенствование родятся из духа литературы,
ибо он является одновременно выражением чувства человеческого достоинства, гуманности и политики.Да, это одно, одна и та же сила, та же идея, и все это воплощено в одном слове. Какое же это слово?“

„Но цивилизованный человеческий дух, называть его буржуазным или просто цивилизованным, остается бессильны перед ощущением сверхъестественного.“

„То, что мы есть, то, что мы можем и что имеем, кажется нам жалким, серым, недостаточным и скучным; а на то, что не мы, на то, чего мы не можем, чего не имеем, мы глядим с тоскливой завистью, которая становится любовью, — хотя бы уже из боязни стать ненавистью.“

„В одиночестве, только собственными силами, в поте лица своего, пока не поздно, надо разрешить загадку, достичь полной готовности к смерти или уйти из этого мира в отчаянии.“

„Ревность — сильное чувство, оно толкает человека на действия, пусть неправильные, сумасбродные, но захватывающие его целиком, раскрепощающие его душу.“

„Разум — ещё не высшее в этом мире.“

„Скромность замечательных людей, которая часто кажется нам поразительной, во многом объясняется именно тем, что они, как правило, мало знают о самих себе, редко думают о своем «Я» и по праву чувствуют себя обыкновенными людьми.“

“It is love, not reason, that is stronger than death.”

“Tolerance becomes a crime when applied to evil.”

“Solitude produces originality, bold and astonishing beauty, poetry. But solitude also produces perverseness, the disproportianate, the absurd and the forbidden.”

“No man remains quite what he was when he recognizes himself.”

“War is only a cowardly escape from the problems of peace.”

“There are so many different kinds of stupidity, and cleverness is one of the worst.”

“There is only one real misfortune: to forfeit one's own good opinion of oneself. Lose your complacency, once betray your own self-contempt and the world will unhesitatingly endorse it.”

“I know I am talking nonsense, but I’d rather go rambling on, and partly expressing something I find it difficult to express, than to keep on transmitting faultless platitudes.”

“He probably was mediocre after all, though in a very honorable sense of that word.”

“A harmful truth is better than a useful lie.”

“Yes, they are carnal, both of them, love and death, and therein lies their terror and their great magic!”

“I stand between two worlds, am at home in neither, and in consequence have rather a hard time of it.”

“Distance in a straight line has no mystery. The mystery is in the sphere.”

“All interest in disease and death is only another expression of interest in life.”

“He thought what a fine thing it was that people made music all over the world, even in the strangest settings – probably even on polar expeditions.”

“I tell them that if they will occupy themselves with the study of mathematics they will find in it the best remedy against the lusts of the flesh.”

“Thought that can merge wholly into feeling, feeling that can merge wholly into thought - these are the artist's highest joy.”

“Technology and comfort - having those, people speak of culture, but do not have it.”

“Only love, and not reason, yields kind thoughts.”

“What good would politics be, if it didn’t give everyone the opportunity to make moral compromises.”

“We do not fear being called meticulous, inclining as we do to the view that only the exhaustive can be truly interesting.”

“Order and simplification are the first steps toward the mastery of a subject — the actual enemy is the unknown.”

“The days began to fly now, and yet each one of them was stretched by renewed expectations and swollen with silent, private experiences. Yes, time is a puzzling thing, there is something about it that is hard to explain.”

“It seemed that at the end of the lecture Dr. Krokowski was making propaganda for psycho-analysis; with open arms he summoned all and sundry to come unto him. "Come unto me," he was saying, though not in those words, " come unto me, all ye who are weary and heavy-laden." And he left no doubt of his conviction that all those present were weary and heavy-laden. He spoke of secret suffering, of shame and sorrow, of the redeeming power of the analytic. He advocated the bringing of light into the unconscious mind and explained how the abnormality was metamorphosed into the conscious emotion; he urged them to have confidence; he promised relief.”

“The ancients adorned their sarcophagi with the emblems of life and procreation, and even with obscene symbols; in the religions of antiquity the sacred and the obscene often lay very close together. These men knew how to pay homage to death. For death is worthy of homage as the cradle of life, as the womb of palingenesis.”

“I love and reverence the Word, the bearer of the spirit, the tool and gleaming ploughshare of progress.”

“Hans Castorp loved music from his heart; it worked upon him much the same way as did his breakfast porter, with deeply soothing, narcotic effect, tempting him to doze.”

“The new hero-type favored by Aschenbach, and recurring in his books in a multiplicity of individual variants, had already been remarked upon at an early stage by a shrewd commentator, who had described his conception as that of “an intellectual and boyish manly virtue, that of a youth who clenches his teeth in proud shame and stands calmly on as the swords and spears pass through his body … the figure of Saint Sebastian is the most perfect symbol if not of art in general, then certainly of the kind of art in question.”

“There were profound reasons for his attachment to the sea: he loved it because as a hard-working artist he needed rest, needed to escape from the demanding complexity of phenomena and lie hidden on the bosom of the simple and tremendous; because of a forbidden longing deep within him that ran quite contrary to his life’s task and was for that very reason seductive, a longing for the unarticulated and immeasurable, for eternity, for nothingness. To rest in the arms of perfection is the desire of any man intent upon creating excellence; and is not nothingness a form of perfection?”