Цитаты о квартал

„Бог не любит актеров. Это должно идти от души. Я, наверное, не должен был вам этого говорить, я противоречу сам себе, но есть один пример анонимной благотворительности в моем квартале по отношению к старым людям. Когда идет снег, я расчищаю их дорожки, а они не знают, что это я. Я не хочу, чтобы меня похлопали по плечу, я просто привожу пример. Однажды мне будет 75, и кто-нибудь сделает это для меня. Я, наверное, заплачу от умиления.“

„Вавилондон, у моих пацанов работы нет
Ворованные кеды Лакост и футболка Моторхед,
Мода бред, имидж ничто, но голод всё -
Вчера кассир и полотер, нынче в поло-shirt.
Пусть и самую малость, но я постоянно пытаюсь
Из кварталов, где хаос, вылезть из подвала в пентахус“

„- Нам повезло, почти все в сборе,- шепнул Бриссенден Мартину,- Вот Нортон и Гамильтон. Пойдемте к ним. Стивенса, к сожалению, пока нет. Идемте. Я начну разговор о монизме, и вы увидите, что с ними будет.
Сначала разговор не вязался, но Мартин сразу же мог оценить своеобразие и живость ума этих людей. У каждого из них были свои определенные воззрения, иногда противоречивые, и, несмотря на свой юмор и остроумие, эти люди отнюдь не были поверхностны. Mapтин заметил, что каждый из них (независимо от предмета беседы) проявлял большие научные познания и имел твердо и ясно выработанные взгляды на мир и на общество. Они ни у кого не заимствовали своих мнений; это были настоящие мятежники ума, и им чужда была всякая пошлость. Никогда у Морзов не слыхал Мартин таких интересных разговоров и таких горячих споров. Казалось, не было в мире вещи, которая не возбуждала бы в них интереса. Разговор перескакивал с последней книги миссис Гемфри Уорд на новую комедию Шоу, с будущего драмы на воспоминания о Мансфилде. Они обсуждали, хвалили или высмеивали утренние передовицы, говорили о положении рабочих в Новой Зеландии, о Генри Джемсе и Брандере Мэтью, рассуждали о политике Германии на Дальнем Востоке и экономических последствиях желтой опасности, спорили о выборах в Германии и о последней речи Бебеля, толковали о последних начинаниях и неполадках в комитете объединенной рабочей партии, и о том, как лучше организовать всеобщую забастовку портовых грузчиков.
Мартин был поражен их необыкновенными познаниями во всех этих делах. Им было известно то, что никогда не печаталось в газетах, они знали все тайные пружины, все нити, которыми приводились в движение марионетки. К удивлению Мартина, Мэри тоже принимала участие в этих беседах и при этом проявляла такой ум и знания, каких Мартин не встречал ни у одной знакомой ему женщины.
Они поговорили о Суинберне и Россетти, после чего перешли на французскую литературу. И Мэри завела его сразу в такие дебри, где он оказался профаном. Зато Мартин, узнав, что она любит Метерлинка, двинул против нее продуманную аргументацию, послужившую основой "Позора солнца".
Пришло еще несколько человек, и в комнате стало уже темно от табачного дыма, когда Бриссенден решил, наконец, начать битву.
- Тут есть свежий материал для обработки, Крейз, -сказал он, - зеленый юноша с розовым лицом, поклонник Герберта Спенсера. Ну-ка, попробуйте сделать из него геккельянца.
Крейз внезапно встрепенулся, словно сквозь него пропустили электрический ток, а Нортон сочувственно посмотрел на Мартина и ласково улыбнулся ему, как бы обещая свою защиту.
Крейз сразу напустился на Мартина, но Нортон постепенно начал вставлять свои словечки, и, наконец, разговор превратился в настоящее единоборство между ним и Крейзом. Мартин слушал, не веря своим ушам, ему казалось просто немыслимым, что он слышит все это наяву - да еще где, в рабочем квартале, к югу от Мар-кет-стрит. В этих людях словно ожили все книги, которые он читал. Они говорили с жаром и увлечением, мысли возбуждали их так, как других возбуждает гнев или спиртные напитки. Это не была сухая философия печатного слова, созданная мифическими полубогами вроде Канта и Спенсера. Это была живая философия спорщиков, вошедшая в плоть и кровь, кипящая и бушующая в их. речах. Постепенно и другие вмешались в спор, и все следили за ним с напряженным вниманием, дымя папиросами.“

„Нет той изюминки, интриги, что тянет за собой вперед; читаешь две страницы книги – и сразу видишь: не попрет; сигналит чуткий, свой, сугубый детектор внутренних пустот; берешь ладонь, целуешь в губы и тут же знаешь: нет, не тот. В пределах моего квартала нет ни одной дороги в рай; и я устала. Так устала, что хоть ложись да помирай.“

„Шестой брак для католика — не шутка. С другой стороны, квартал, в котором я рос, славился тем, что похороны там случались куда чаще, чем свадьбы. С тех пор свадьбы кажутся мне единственной защитой против смерти.“

„Европа – самый настоящий учебник по истории цивилизации. Под открытым небом. Почерневшие камни древних домов, четкая геометрия старых кварталов, изящество рисунков тех или иных зданий. Такое в Америке увидишь не часто. Америка, США – страна молодая. А тут – та же Италия, что ни квартал, то машина времени. Кажется, вот здесь, по этим каменистым улочкам, ходил Цезарь или Нерон. Или Наполеон, если речь идёт о Франции.“

„Мимо них медленно проехала патрульная машина. Трое темноволосых подростков, стоявших на углу, отступили в темноту. Когда машина скрылась из вида, они снова появились. Они излучали энергию, как какие-нибудь мелкие гангстеры in spe. Каспер почувствовал внезапную радость от того, что космос стремится к созданию уравновешенной целостности. Стоит только построить квартал для приличной публики и очистить его от чужеродных элементов, как тут же из всех углов начинает вылезать тьма.“

„Душу народа познают не в городе, так как новые кварталы разных городов мало чем отличаются. Асфальт — он и в Египте асфальт. «Хочешь познать поэта — побывай на его родине» (Гёте). Хочешь познать страну — побывай на сельской свадьбе, потому что лишь там природа сливается с самобытностью человеческого духа, а душа народа кодируется в песне.“

„Китайский квартал (фильм)“

„Мужчина любит получать удовольствие и не любит ждать, а женщина на месте удовольствия затевает строительство жилого квартала, потому что в её случае затронуто целое в его страшной и угрожающей совокупности. Женщина и мир её чувств — факт малоприятный.“

„В ночь на 23 февраля 1928 года, в Париже, в нищенском отеле нищенского квартала, открыв газ, покончила с собой писательница Нина Ивановна Петровская. Писательницей называли её по этому поводу в газетных заметках. Но такое прозвание как-то не вполне к ней подходит. По правде сказать, ею написанное было незначительно и по количеству, и по качеству. То небольшое дарование, которое у неё было, она не умела, а главное — вовсе и не хотела «истратить» на литературу. Однако в жизни литературной Москвы, между 1903-1909 гг., она сыграла видную роль. Её личность повлияла на такие обстоятельства и события, которые с её именем как будто вовсе не связаны. Однако, прежде, чем рассказать о ней, надо коснуться того, что зовётся духом эпохи. История Нины Петровской без этого непонятна, а то и не занимательна.“

„До Утрилло я не знал, что с виду такие однообразные кварталы прекрасны красотой свежей и почти таинственной. Я бродил по улицам Монмартра, я смотрел на «Лапэн ажиль» взволнованно, как того заслуживает место встреч стольких художников, но пластическая и живописная красота Монмартра ускользала от меня. Мне её дал Утрилло.“

„Виски, лёд, черное пятно Централ-парка из окон, белый рояль,
захмелевшая Элис мяукает под переборы клавиш,
ты снимаешь с меня галстук, запонки,
пахнешь сигарами,
голова пустая,
голова расслабленная –
we have more than all –
always had it.
We’re blessed.
И это как ртуть, как свинец – попав в кровь – никогда и ничем – не вывести больше.
Не вывести это счастье.
Влажный Бейрут на моих ключицах.
Случайно – опять квартал «фонарей».
Ползти по извилистой улочке, «бабочки» облепляют машину – дешевый парфюм, надежда в глазах.
Лунная ночь.
Опьяненность Нью-Йорком в Бейруте.
I might have loved you, Alice.
I might even love you now.
I might.

— Франц Вертфоллен, "Заметки для Штази. Ливан"“

„Виски, лёд, черное пятно Централ-парка из окон, белый рояль,
захмелевшая Элис мяукает под переборы клавиш,
ты снимаешь с меня галстук, запонки,
пахнешь сигарами,
голова пустая,
голова расслабленная –
we have more than all –
always had it.
We’re blessed.
И это как ртуть, как свинец – попав в кровь – никогда и ничем – не вывести больше.
Не вывести это счастье.
Влажный Бейрут на моих ключицах.
Случайно – опять квартал «фонарей».
Ползти по извилистой улочке, «бабочки» облепляют машину – дешевый парфюм, надежда в глазах.
Лунная ночь.
Опьяненность Нью-Йорком в Бейруте.
I might have loved you, Alice.
I might even love you now.
I might.

— Франц Вертфоллен, "Заметки для Штази. Ливан"“

„В старом квартале, ночь дождливая, золотая нить фонарей, есть Ззависимость от камина, не распахивайте дверей.“

„Никогда не забуду рабочий день в Herald Tribune в день гибели Джона Кеннеди.
Меня вместе с другими сотрудниками отправили проводить опросы людей на улицах.
Первыми встретились итальянцы, и они уже высчитали, что Кеннеди убили Тонги, и мне стало ясно, что они враждебно относятся к китайцам, потому что китайцы начали переселяться из Китайского квартала в Маленькую Италию. А китайцы думали, что это дела мафии, а украинцы – что пуэрториканцев. А пуэрториканцы думали, что это дело рук евреев.
Все нашли козла отпущения. Я вернулся в Herald Tribune и, отпечатав материал, передал его на редактуру.“

„Поскольку территория Манхэттена конечна, а количество его кварталов установлено раз и навсегда, город не может расти и развиваться традиционным образом.
А значит, план городского развития не в состоянии предписать ему какую-то конкретную, навечно определенную архитектурную конфигурацию. Он только предполагает: что бы ни случилось на Манхэттене, это что-то обязательно произойдет в одном из 2028 кварталов решетки.Таким образом, любая новая форма городской жизни внутри квартала может возникнуть, только заместив собой предыдущую. Город становится мозаикой из эпизодов разной продолжительности, соперничающих друг с другом при посредничестве манхэттенской решетки.“

„Когда город начинает разрастаться, расти вширь от окраин, центр его, составляющий раньше его славу, бросают, если можно так выразиться, на произвол времени.
И вот стены домов начинают темнеть, уже чувствуется здесь запустение; по мере того, как арендная плата падает,в эти квартиры переселяются люди менее состоятельные, и на месте процветающих когда-то фирм заводится мелкая торговля. Центральные кварталы всё ещё слишком добротны, чтобы их обрекли на снос, но в то же время уж очень несовременны - они больше никого не привлекают. Кроме того, людская энергия уже устремилась к новым начинаниям - к строительству крупных торговых центров за городской чертой, к кинотеатрам на открытом воздухе, к новым жилым кварталам с широкими газонами и отштукатуренным зданиями школ, где наши детки утверждаются в своём невежестве.“

„Когда город начинает разрастаться, расти вширь от окраин, центр его, составляющий раньше его славу, бросают, если можно так выразиться, на произвол времени.
И вот стены домов начинают темнеть, уже чувствуется здесь запустение; по мере того, как арендная плата падает,в эти квартиры переселяются люди менее состоятельные, и на месте процветающих когда-то фирм заводится мелкая торговля. Центральные кварталы всё ещё слишком добротны, чтобы их обрекли на снос, но в то же время уж очень несовременны - они больше никого не привлекают. Кроме того, людская энергия уже устремилась к новым начинаниям - к строительству крупных торговых центров за городской чертой, к кинотеатрам на открытом воздухе, к новым жилым кварталам с широкими газонами и отштукатуренным зданиями школ, где наши детки утверждаются в своём невежестве.“