„Я сознаюсь, что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением. В моём сознании был создан образ очень осторожного, сосредоточенного в себе фанатика, деспота, завистливого, подозрительного монополизатора власти. <…> Я ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринёра и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин. Но я вынужден был признать, что под его руководством Россия была не только сверхтиранизирована и приведена в упадок, она была отрегулирована и возрождается. <…> Все смутные слухи, все подозрения для меня перестали существовать навсегда, после того, как я поговорил с ним несколько минут. <…> Однако ум Сталина был почти так же ограничен, ограничен в доктринах Ленина и Маркса, как и умы выдрессированных сотрудников британской разведки и дипломатии (о которых я уже отозвался весьма нелестно). Он был точно таким же негибким. <…> Иногда мне хотелось сдвинуть его с неприступных позиций, и иногда это, кажется, удавалось, но как только Сталин чувствовал под ногами зыбкую почву, он находил опору в какой-нибудь испытанной временем фразе и продолжал отстаивать свои ортодоксальные взгляды. <…> Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нём нет ничего тёмного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснить его огромную власть в России.“

— Герберт Джордж Уэллс , книга Experiment in Autobiography

I confess that I approached Stalin with a certain amount of suspicion and prejudice. A picture had been built up in my mind of a very reserved and self-centred fanatic, a despot without vices, a jealous monopolizer of power. <…> I still expected to meet a ruthless, hard—possibly doctrinaire—and self-sufficient man at Moscow; a Georgian highlander whose spirit had never completely emerged from its native mountain glen. Yet I had had to recognize that under him Russia was not being merely tyrannized over and held down; it was being governed and it was getting on. <…> All such shadowy undertow, all suspicion of hidden emotional tensions, ceased for ever, after I had talked to him for a few minutes. <…> But Stalin was almost as much a trained mind, trained in the doctrines of Lenin and Marx, as those governess-trained minds of the British Foreign Office and diplomatic service, of which I have already written so unkindly. He was as little adaptable. <…> Sometimes I seemed to get him moving as I wanted him to move, but directly he felt he was having his feet shifted, he would clutch at some time-honoured phrase and struggle back to orthodoxy. <…> I have never met a man more candid, fair and honest, and to these qualities it is, and to nothing occult and sinister, that he owes his tremendous undisputed ascendency in Russia.
гл. 9, 9; перевод с англ. яз., Wells, H.G. (1934), Experiment in Autobiography, New-York, p. 685-690.
Опыт автобиографии (1934)
Источник: Experiment in Autobiography by H. G. Wells, 1934 http://www.gutenberg.ca/ebooks/wellshg-autobiography/wellshg-autobiography-00-h-dir/wellshg-autobiography-00-h.html

Взято из Wikiquote. Последнее обновление 29 июня 2022 г. История

Темы

мужчины , человек , ум , сотрудник , фраза , руководство , нога , упадок , слух , почвы , россия , опора , дух , руководство , фанатик , качество , минут , позиция , власть , сознание , долина , родные , образ , зыбка , разведка , доктрина , подозрение , взгляд , предубеждение , ноги , грузин