Цитаты из книги

О Летучих Змеях. Неаполь

„При чём тут возраст? Ты всегда в ответе за свои выборы. Если ты в шесть лет суёшь в розетку шпильку, то это закон естественного отбора.“

„Бойся, смертный, неправильных выборов.

Бойся оттолкнуть руку дающую, потому что никогда не знаешь заранее, когда развернется она к тебе с клеймом раскаленным отказа, и будешь брошен ты разлагаться сначала телом, а потом тысячи лет и духом – рисунком на мертвой стене в городе мертвых в темноте мертвой в обездвиженности, отчаянии и бессилии.

И бог больше никогда не услышит тебя.

И дьявол его до тебя не снизойдет.

И только на дне самом безумия, ты, столь ожидавший смерть, столь моливший о ней, и не заметишь, как тебя не станет.“

„Девушка смотрела в тебя, травянистыми глазами крича, что ужас – это не призраки из прошлого, но мертвые, которых тебе так нужно видеть в завтра.

Девушка кричала, что настоящий кошмар – это вот так годами, как все двуногие, отпихивать от себя жизнь, чтоб потом остаться двухмерным наброском на осыпающейся стене и молить тысячи лет создателя о воскрешении, надеясь, что в этот раз всё получится лучше и ты не останешься дурой, упорно старающейся не решать, не думать, не проживать.

Девушка кричала, что настоящий ад – это остаться немым, слепым, глухим в холодной пустоте непроисшествия.

Ад – это остаться только с собой на тысячи лет – снова и снова пересматривая всё, что ты от себя в трусости отпихнул.

Ад для людей – это остаться с собой без малейшей возможности врать.“

„Франц не боялся неизведанного.

Он заглядывал в него осторожно, но твердо. Как хозяин, проходящийся по старым сундукам.“

„Вот! Вот, что это! Декорации! Да – всё пространство вокруг было как попасть за кулисы театра. В жизни ведь всё, что мы видим – это софиты и всматривающаяся в тебя темнота зала, а тут вдруг – прохлада и ты сам – зритель.

Вот оно!

Ты больше не играешь, ты наблюдаешь. И так как актер ты бездарный, наблюдать тебе в сто раз радостнее. Подглядывать.

Только подглядывать – не жить.

Даже не существовать.

Потому что ты и подглядывать не умеешь.

Чтоб уметь хорошо подглядывать – с азартом, с проживанием и сопереживанием, надо хотеть жить, хотеть играть на сцене, а не бежать от неё со всех ног, как бегут люди.

Нужно хотеть информации, а не прятаться от неё за глупые, плоские пыхи формальности.

Но вот ты на секунду – в отслуживших декорациях.

Отшумевших декорациях.“

„И так я понял, что провинциальность – не глупость и чванство, не напыщенность. Это всё – побочные эффекты. Провинциальность – это вымирание. Нехватка жизни. Нехватка сил жить.
Когда городок провинциален – он умирает, тухнет, может живописно и мирненько, а тухнет.
Когда человек провинциален, неважно, сколько энциклопедий он знает – он затхл, убог, бесполезен. Провинциальность – это не привычки или произношение, это желание залезть под корягу и там издохнуть мшистым, осоловелым карпом. Карпом, что если подергивается, то, как водоросля, от течения просто.

– Франц Вертфоллен, "О Летучих Змеях. Неаполь"“

„На первом месте должно стоять не то, против чего ты, а то, ЗА что ты стоишь. Это себе стоит напоминать почаще, иначе легко devenir un très méchant fou (обозленным сумасшедшим – цитата из Рэмбо).

– Франц Вертфоллен, " О Летучих Змеях. Неаполь"“

„Усталость никогда не после, всегда до изменения реальности. До больших вещей больше всего устаешь.

– Франц Вертфоллен, "О Летучих Змеях. Неаполь"“

„Счастье – власть.

Бесспорно.

Но что – счастье?

Сложить мозаику счастья куда сложнее, чем одно короткое слово «вечность».

Вечность можно стоять у свинцовых волн и непозволительно расплывчато ощущать, что власть и счастье там, где ты легко заставляешь людей жить в своей голове – чувствовать мир твоим сердцем и видеть твоими глазами.

Тогда это уже не про людей вовсе, а про тебя, который…

Вот именно – который что?

Там столько пунктов!

Не отгораживается от мира.

Не принимает ничего за должное. За незыблемое.

Никогда не теряет своей картины.

Про тебя, который бесстрашен.

Про тебя, для которого не осталось уже ничего неприемлемого.“

„Семейные проблемы – это самые запущенные проблемы.

Особенно у умных людей.

Вылечить от зависимости несравненно легче, чем распутать тернистый клубок травм и обид, нараставший годами.

И тяжело это лишь по одной причине – люди не хотят меняться.

Они истово ненавидят даже крохотные намеки на необходимость самых малых изменений в себе.“

„Сколь редко счастье, когда в твою жизнь хоть как-то попала любовь.

Не те чахоточные выплески случайной нежности, родившейся из биохимии обезьян, но столь воспеваемая, а на деле столь чуждая людям любовь.“

„ЭШЛИ: Я не знаю, что думать о… столь…

Змей приподнял бровь.

Всё он понял.

ЭШЛИ: О столь неумолимой роскоши.

ГЕРБЕРТ: Думайте: это искусство. Вертфоллены – меценаты. Люди думают, что без их денег – глупости, без их духа всё это изобилие стояло б обоссанным местными идиотами, почерневшим, заплесневевшим и разлагающимся каркасом, робко напоминающим обезьянам, что может быть, всё-таки, как-нибудь тем стоит сделать усилие, чтобы жить лучше. Знайте – это искусство. Это то, что должна делать аристократия: напоминать людям – вот как изысканно можно жить.

Вытягивать наши тщедушные душки и тушки из трясин близорукости.

Да, это больше куда, чем искусство – это необходимость.

Без которой человечество загнется куда быстрее, чем без канализации или света.

Тысячелетиями мы жили без того и другого, но вот когда последние лучики красоты и изящества скроются за горизонтом, никакие новейшие технологии не спасут хомо сапиенса от жизни питекантропом.“

„Во избежание сердечных драм не стоит путать галантность с добротой, а любезность с расположением.“

„Вот тебе, молодой император, самое главное
из любых завещаний
любой из бывших и павших
империй –

вот тебе сгустком салюта
всё то, до чего не дотянули –
всё, что вымечтали,
да не смогли достать –

на! доставай.

Лишь бы хватило сердца.

И только тут понимаешь –
у бога вовсе не вечен
запас его сил,
у него вообще нет запасов,
бог – не бурундук – запасаться,
он просто питается
единственным, не тающим
в вечности
средством
с коротким
названием –
любовь.“

„Мы все застреваем в чём-то одном. Как печенье в формочке. Вот ты себя выпек в виде звёздочки, и теперь иное что-либо, даже если ты чувствуешь это что-то иное – тебе его не проявить. Но вот ты – только сегодня ты вскочила там наверху – потрошить! А ты ведь не будешь. Ты и мухи не выпотрошишь. Формочка у тебя уже не та. Печенье легче сломать, чем изменить в форме. Как бы мне, как бы тебе ни хотелось потрошить уродов, мы с тобой об этом только болтаем. Потому что уже пропеклись как… не знаю… дурочки с переулочка.“

„Когда чувствуешь счастье, ты и не можешь представить себе безрадостный мир. И, наоборот, когда счастья нет, ты даже не можешь представить, что ещё недавно оно искрилось в тебе.“

„Жить – это проживать без оглядки то, что разливается по крови.

Не прятать, не отрицать,

а вот оно – всё моё, и моё с излишком!“

„Дышать розой,

мятой

и ликованием.

Которых завтра уже не будет,

но они есть,

вот они тут

сейчас.

Только сейчас.

И надо вобрать их – столько, сколько влезет в моё тесное-тесное сердце.“

„Схватить синее платье, отпороть от него все финтифлюшки – пусть грубо, пусть ножницами, я накину платок.

Схватить сандалии, сумочку с чековой книжкой, и тихо – босой – улизнуть через черный ход.

Ловить отражение в витринах.

Ловить запахи выпечки, взгляды прохожих, солнце.

Чувствовать себя живой!

Вот живой!

Не отгороженной от людей, но –

вот я, люди!“