Цитаты о овраг

„Глухая неприязнь, разделяющая дома Эронсов и Бёрков, глубже оврага, через который дети прыгают на канате, привязанном к ветке старой яблони.“

„Прошлое живет своей тихой и отдельной жизнью. Оно похоже на дикий куст орешника на склоне глубокого оврага, по дну которого течет холодный прозрачный ручей.“

„Долго думали, гадали, топографы все писали на большом листу. Чисто вписано в бумаги, да забыли про овраги, а по ним ходить!“

„Пути сообщения в Отсего, за исключением больших дорог, были в те времена не лучше лесных тропинок. Огромные деревья подступали к самым колеям и не пропускали солнечных лучей, а медленность испарений и толстый слой растительных остатков, покрывавший всю почву, делали ее довольно зыбкой. Бугры и овраги, огромные корни выдававшиеся над землей, частые пни не только затрудняли проезд, но даже делали его небезопасным. Эти многочисленные препятствия, которые испугали бы непривычного человека, не смущали, однако, местных жителей, спокойно предоставлявших лошадям пробираться по неровному пути.
Во многих местах только отметки на деревьях да иногда пень сосны, срубленной у самых корней, разбегавшихся на семь метров во все стороны, указывали дорогу.“

„Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной…“

„Всё равно истины нет на свете или, быть может, она и была в каком-нибудь растении или в героической твари, но шёл дорожный нищий и съел то растение или растоптал гнетущуюся низом тварь, а сам умер затем в осеннем овраге, и тело его выдул ветер в ничто.“

„В оврагах еще март, а на пригорках уже апрель. Сорвешь высохший и пустой серый стебелек, подуешь в него, и из отверстия вылетят остатки холодного зимнего воздуха. Прижмешь ухо к теплой от солнца березе и слушаешь, как кипит и бурлит в глубине ствола сладкий сок, как мало-помалу начинают зеленеть еще бесцветные после долгой зимы молекулы хлорофилла, как внутри миллиардов клеток бешено суетятся триллионы митохондрий, ядер и каких-то совершенно незаметных даже в самый сильный микроскоп пузырьков и соринок без всякого названия, как клетки делятся, делятся, делятся день и ночь без устали для того, чтобы проклюнулись смолистые почки, которые будут набухать до тех пор, пока не лопнут с треском и не брызнет во все стороны новорожденная листва.“

„Звезда над кронами дерев
Сгорит, чуть-чуть не долетев. И ветер дует… Но не так,
Чтоб ели рухнули в овраг. И ливень хлещет по лесам,
Но, просветлев, стихает сам. Кто, кто так держит мир в узде,
Что может птенчик спать в гнезде?“

„Национальная идея нужна не людям, а идеологам. Идеологи нужны по большому счету только самим себе. Лихорадочные поиски национальной идеи — самый яркий симптом болезни общества. Но общество выздоравливает не потому, что эту идею находят. Скорее происходит прямо наоборот — о необходимости такой идеи забывают, когда общество выздоравливает. Как-то я спросил одного шведа: «Какая у вас в Швеции национальная идея?» Он пожал плечами и ответил: «Живут люди». Пока наши начальники не допрут до похожей национальной идеи, нас всегда будет кидать из оврага в овраг.“

„На одном и том же месте продолжаются преступно проводимые атаки, а как следствие тупости и недисциплинированности горе-организаторов, люди расплачиваются тысячами жизней, не принеся Родине пользы. Если Вы хотите, чтобы Вас оставили в занимаемых должностях, я требую: Прекратить преступные атаки в лоб населенного пункта; Прекратить атаки в лоб на высоты с хорошим обстрелом; Наступать только по оврагам, лесам и малообстреливаемой местности… Исполнение донести мне к 24.00 27.1.“

„Вот вам один эпизод, и заметьте — отраднейший. В 1850 г., когда меня препровождали из Орской крепости в Новопетровское укрепление, это было в октябре месяце, в Гурьеве-городке я на улице поднял свежую вербовую палку и привез ее в укрепление, и на гарнизонном огороде воткнул ее в землю, да и забыл про нее; весною уже огородник напомнил мне, сказавши, что моя палка растет. Она действительно ростки пустила, я ну ее поливать, а она — расти, и в настоящее время она будет вершков шесть толщины в диаметре и по крайней мере сажени три вышины, молодая и роскошная; правда, я на нее и воды немало вылил, зато теперь, в свободное время и с позволения фельдфебеля, жуирую себе в ее густой тени. Нынешнее лето думаю нарисовать ее, разумеется, втихомолку. Она уже так толста и высока, что под карандашом Калама мог бы выйти из нее прекраснейший этюд. Вот вам один-единственный отрадный эпизод из моей монотонной, безотрадной жизни.
Верба моя часто напоминает мне легенду о раскаявшемся разбойнике. В дремучем лесу спасался праведный отшельник, и в том же дремучем лесу свирепствовал кровожадный разбойник. Однажды приходит он с своей огромной дубиной, окованной железом, к отшельнику и просит у него исповеди, а не то, говорит, убью, если не исповедуешь меня. Делать нечего, смерть не свой брат, праведник струсил и принялся, с Божьего помощью, исповедывать кровожадного злодея. Но грехи его были так велики и ужасны, что он не мог сейчас же наложить на него эпитимию и просил у грешника сроку три дня для размышления и молитвы. Разбойник ушел в лес и через три дня возвратился. Ну что, говорит, старче Божий, придумал ли ты что-нибудь хорошее? Придумал, отвечал праведник, и вывел его из лесу в поле на высокую гору, вбил, как кол, страшную дубину в землю и велел грешнику носить ртом воду из глубокого оврага и поливать свою ужасную палицу, и тогда, говорит, отпустятся тебе грехи твои, когда из этого смертоносного орудия вырастет дерево и плод принесет. Сказавши это, праведник ушел в свою келью спасаться, а грешник принялся за работу. Прошло несколько лет, схимник забыл уже про своего духовного сына. Однажды он в хорошую погоду вышел из лесу в поле погулять; гуляет в поле и в раздумье подошел к горе; вдруг он почувствовал чрезвычайно приятный запах, похожий на дулю. Праведник соблазнился этим запахом и пошел отыскивать фруктовое дерево. Долго ходил он около горы, а запах делался все сильнее и сильнее; вот он взошел на гору — и что же представляется его изумленному взору?“

„Можно было бы сказать множество слов, «одно умнее другого», о том, какое отношение имеет химия к нашей жизни, к моей жизни. Но я скажу только вот о чем: наш дом на юго-западе Москвы стоит поблизости от проспекта Вернадского. Здесь у проспекта Вернадского есть до сих пор лишь одна сторона. И пока другая еще не воздвигнута, из окон домов его видны поля, земля, закаты, звезды, овраги, далекие новостройки. Я люблю ходить по проспекту Вернадского. Я часто думаю о Вернадском, особенно о последних годах его жизни, когда он сосредоточил внимание на химии живого вещества и говорил о том, что мы переживаем новое геологическое эволюционное изменение биосферы, входим в ионосферу и что идеалы нашей демократии идут в унисон «со стихийным геологическим процессом и с законами природы, отвечают ионосфере.»“

„Земля на дне глубокого оврага почти не замерзает, в отличие от окружающей почвы. Греют только глубокие мысли.“

„Часто к цели ведет неизвестная дорога по незнакомой местности. И здесь по прямой может быть и рукой подать, а придется идти по дну оврага или обходить его.“

„От нее оставалось лишь легчайшее фиалковое веяние, листопадное эхо той нимфетки, на которую я наваливался с такими криками в прошлом; эхо на краю красного оврага, с далеким лесом под белесым небом, с бурыми листьями, запрудившими ручей, с одним последним сверчком в сухом бурьяне…“