„Я расскажу вам, как разбогатеть на Уолл Стрит: будьте осторожным, когда другие жадничают. Будьте жадными, когда другие осторожничают.“

„Уолл-Стрит — это единственное место на земле, где люди, приезжающие на роллс-ройсах, слушают советы тех, кто приехал на метро.“

„Почему мое визуальное пространство заполняют агитпостеры партий и реклама шампанского? Чем они лучше стрит-арта? Тонкость линий и мастерство артистов стрит-арта иногда доходят до уровня музейного искусства. Раз я плачу налоги, то хочу и выбирать, что видеть на улицах, — я хочу видеть стрит-арт.“

„Я провел тридцать три года и четыре месяца на действительной военной службе в составе самой маневренной военной силы этой страны - Корпуса морской пехоты. Я служил во всех офицерских званиях от второго лейтенанта до генерал-майора. И в течение этого периода я проводил большую часть своего времени в качестве высококлассного вышибалы для Большого бизнеса, для Уолл-стрит и для банкиров. Короче говоря, я был рэкетиром, гангстером капитализма.“

„До начала выборов мне казалось, что на Даунинг-стрит выстроится очередь из претендентов, а я буду там чем-то вроде предмета мебели“

„"Я провел 33 года и четыре месяца на действительной военной службе и в течение этого периода большую часть своего времени я проводил в качестве вышибалы для Большого бизнеса, для Уолл-стрит и банкиров. Короче говоря, я был рэкетиром, гангстером капитализма. Я помог сделать Мексику и особенно Тампико безопасной для американских нефтяных интересов в 1914 году. Я помог сделать Гаити и Кубу достойным местом для сбора доходов мальчиками из National City Bank. Я помог изнасиловать полдюжины центральноамериканских республик в интересах Уолл-стрит. Я помог очистить Никарагуа для Международного банковского дома братьев Браун в 1902-1912 годах. Я обеспечил доступ к свету в Доминиканской Республике для американских сахарных интересов в 1916 году. Я помог сделать Гондурас ручным для американских фруктовых компаний в 1903 году. В Китае в 1927 году я помог сделать так, чтобы "Стандард Ойл" продолжала свой путь беспрепятственно. Оглядываясь назад, я мог бы дать Аль Капоне несколько подсказок. Лучшее, что он мог сделать, это вести свою дельца в трех районах. Я же действовал на трех континентах".“

„Хамместрит — один из экономических двигателей, которые не дают стране скиснуть. Говоря Хамместрит, я подразумеваю того газетчика на Кинг-стрит, где поляки ищут работу.“

„Любой человек, которого когда-либо кто-либо хоть как-либо находят красивым — неважно, как он к этому пришёл: выдрессировал, это профессиональное или какое-то ещё — это должен быть человек, который способен на взаимодействие с живыми людьми, который способен что-то отдавать живым людям.

Когда смотришь за Марго Робби, она вся такая девочка next door, девочка-соседка, даже когда старается играть какую-то очень сексуальную девушку в «Волке с Уолл-стрит». У Марго Робби есть какое-то присутствие в моменте. Ты знаешь, что она способна прекрасно тебя слышать и что она тебя всё равно видит. Пусть не полностью, но гораздо больше, чем это делают среднестатистические люди.“

„- Нам повезло, почти все в сборе,- шепнул Бриссенден Мартину,- Вот Нортон и Гамильтон. Пойдемте к ним. Стивенса, к сожалению, пока нет. Идемте. Я начну разговор о монизме, и вы увидите, что с ними будет.
Сначала разговор не вязался, но Мартин сразу же мог оценить своеобразие и живость ума этих людей. У каждого из них были свои определенные воззрения, иногда противоречивые, и, несмотря на свой юмор и остроумие, эти люди отнюдь не были поверхностны. Mapтин заметил, что каждый из них (независимо от предмета беседы) проявлял большие научные познания и имел твердо и ясно выработанные взгляды на мир и на общество. Они ни у кого не заимствовали своих мнений; это были настоящие мятежники ума, и им чужда была всякая пошлость. Никогда у Морзов не слыхал Мартин таких интересных разговоров и таких горячих споров. Казалось, не было в мире вещи, которая не возбуждала бы в них интереса. Разговор перескакивал с последней книги миссис Гемфри Уорд на новую комедию Шоу, с будущего драмы на воспоминания о Мансфилде. Они обсуждали, хвалили или высмеивали утренние передовицы, говорили о положении рабочих в Новой Зеландии, о Генри Джемсе и Брандере Мэтью, рассуждали о политике Германии на Дальнем Востоке и экономических последствиях желтой опасности, спорили о выборах в Германии и о последней речи Бебеля, толковали о последних начинаниях и неполадках в комитете объединенной рабочей партии, и о том, как лучше организовать всеобщую забастовку портовых грузчиков.
Мартин был поражен их необыкновенными познаниями во всех этих делах. Им было известно то, что никогда не печаталось в газетах, они знали все тайные пружины, все нити, которыми приводились в движение марионетки. К удивлению Мартина, Мэри тоже принимала участие в этих беседах и при этом проявляла такой ум и знания, каких Мартин не встречал ни у одной знакомой ему женщины.
Они поговорили о Суинберне и Россетти, после чего перешли на французскую литературу. И Мэри завела его сразу в такие дебри, где он оказался профаном. Зато Мартин, узнав, что она любит Метерлинка, двинул против нее продуманную аргументацию, послужившую основой "Позора солнца".
Пришло еще несколько человек, и в комнате стало уже темно от табачного дыма, когда Бриссенден решил, наконец, начать битву.
- Тут есть свежий материал для обработки, Крейз, -сказал он, - зеленый юноша с розовым лицом, поклонник Герберта Спенсера. Ну-ка, попробуйте сделать из него геккельянца.
Крейз внезапно встрепенулся, словно сквозь него пропустили электрический ток, а Нортон сочувственно посмотрел на Мартина и ласково улыбнулся ему, как бы обещая свою защиту.
Крейз сразу напустился на Мартина, но Нортон постепенно начал вставлять свои словечки, и, наконец, разговор превратился в настоящее единоборство между ним и Крейзом. Мартин слушал, не веря своим ушам, ему казалось просто немыслимым, что он слышит все это наяву - да еще где, в рабочем квартале, к югу от Мар-кет-стрит. В этих людях словно ожили все книги, которые он читал. Они говорили с жаром и увлечением, мысли возбуждали их так, как других возбуждает гнев или спиртные напитки. Это не была сухая философия печатного слова, созданная мифическими полубогами вроде Канта и Спенсера. Это была живая философия спорщиков, вошедшая в плоть и кровь, кипящая и бушующая в их. речах. Постепенно и другие вмешались в спор, и все следили за ним с напряженным вниманием, дымя папиросами.“