Чарльз Диккенс цитаты

страница 2

„Если бы не было плохих людей, не было бы хороших адвокатов.“

„Пусть у тебя будет сердце, которое никогда не ожесточится, и характер, который никогда не испортится, и прикосновение, которое никогда не ранит.“

„Я не знаю ни одного американского джентльмена. Да простит меня Бог, что я употребил эти два слова вместе.“

„Лучшая часть праздника — рассказ о том, как прошел праздник.“

„Любовь — интереснейшая и самая простительная из всех человеческих слабостей.“

„В этом мире пользу приносит каждый, <…> кто облегчает бремя другого человека.“

„Живой человек, лишенный разума, — страшнее, чем мертвец.“

„Моя вера в людей, которые правят, говоря в общем, ничтожна. Моя вера в людей, которыми правят, говоря в общем, беспредельна.“

„Есть ложь, на которой люди, как на светлых крыльях, поднимаются к небу; есть истина, холодная, горькая … которая приковывает человека к земле свинцовыми цепями.“

„Великие люди редко бывают чрезмерно скрупулезны в одежде.“

„Укротите свой аппетит, дорогие мои, и вы победите человеческую природу.“

„…Чересчур хорошая жизнь часто портит характер так же, как чересчур обильная еда портит желудок, и в этих случаях как тело, так и душу с успехом исцеляют лекарства не только неприятные, но даже противные на вкус.“

„Никогда не полагайся на видимость, всегда принимай в расчет только факты. Лучшего правила нет.“

„Ложь откровенная или уклончивая, высказанная или нет, всегда остается ложью.“

„Правда всегда отважна.“

„Не всегда высоко то, что занимает высокое положение, и не всегда низко то, что занимает положение низкое.“

„Годовой доход 20 фунтов при расходе 19 фунтов 96 пенсов — это счастье. Годовой доход 20 фунтов при расходе 20 фунтов 6 пенсов — это нищета.“

„Слёзы — дождь, смывающий земную пыль, что покрывает наши заскорузлые сердца.“

„Первое правило бизнеса — поступай с другим так, как он хотел бы поступить с тобой.“

„Трудолюбие — душа всякого дела и залог благосостояния.“

„Нам дана жизнь с непременным условием храбро защищать ее до последней минуты.“

„Из всех изобретений и открытий в науке и искусствах, из всех великих последствий удивительного развития техники на первом месте стоит книгопечатание.“

„И хотя родина есть только имя, только слово, — оно сильно, сильней самых могущественных заклинаний волшебника, которым повинуются духи.“

„Цивилизация и варварство ведут на поводу наш хвастливый мир.“

„Я никогда бы не смог достичь того, чего достиг, без привычки к пунктуальности и порядку, без прилежания и без решимости полностью сосредоточиться на одной цели.“

„Поддерживай внешний вид, что бы ни делал.“

„Лучшие поручители – это, вне всякого сомнения, деньги и товары.“

„…Литература… обязана быть верной народу, обязана страстно и ревностно ратовать за его прогресс, благоденствие и счастье.“

„Я никогда бы не смог достичь того, чего достиг, без привычки к пунктуальности и порядку, без прилежания и без решимости полностью сосредоточиться на одной цели.“

„Есть моменты, когда невежество есть благо.“

„Когда-то джентльмен и всегда джентльмен.“

„Я ожидаю суждения. Вскоре.“

„Сегодняшняя дорога ничем не отличалась от той, по которой мы ехали вчера. Все те же болота, кустарник и несмолкаемый хор лягушек, невиданно буйная растительность, дышащая гнилостными испарениями земля.“

„День выдался под стать членам адвокатуры при Верховном Канцлерском суде, – в такой-то вот день и подобает им здесь блуждать, как в тумане, и они в числе примерно двадцати человек сегодня блуждают здесь, разбираясь в одном из десяти тысяч пунктов некоей донельзя затянувшейся тяжбы, подставляя ножку друг другу на скользких прецедентах, по колено увязая в технических затруднениях, колотясь головами в защитных париках из козьей шерсти и конского волоса о стены пустословия и по-актерски серьезно делая вид, будто вершат правосудие.“

„На полу огромной грудой, напоминающей трон, были сложены жареные индейки, гуси, куры, дичь, свиные окорока, большие куски говядины, молочные поросята, гирлянды сосисок, жареные пирожки, плумпудинги, бочонки с устрицами, горячие каштаны, румяные яблоки, сочные апельсины, ароматные груши, громадные пироги с ливером и дымящиеся чаши с пуншем, душистые пары которого стлались в воздухе, словно туман.“

„Каким превосходным доказательством могущества одеяния явился юный Оливер Твист! Закутанный в одеяло, которое было доселе единственным его покровом, он мог быть сыном дворянина и сыном нищего; самый родовитый человек едва ли смог бы определить подобающее ему место в обществе. Но теперь, когда его облачили в старую коленкоровую рубашонку, пожелтевшую от времени, он был отмечен и снабжен ярлыком и сразу занял свое место — приходского ребенка, сироты из работного дома, смиренного колодного бедняка, проходящего свой жизненный путь под градом ударов и пощечин, презираемого всеми и нигде не встречающего жалости.“

„Что, если мы прибережём Ничтожество для памятников, звёзд и орденов, отдадим ему чины, звания, пенсии без заслуг, а настоящее дело поручим Человеку?“

„Печальная правда состоит в том, что даже у великих людей имеются бедные родственники.“

„Что касается моего искусства, то я наслаждаюсь им так же, как самый восторженный из моих читателей; и чувство ответственности овладевает мною всякий раз, когда я беру в руки перо.“

“Mrs. Joe was a very clean housekeeper, but had an exquisite art of making her cleanliness more uncomfortable and unacceptable than the dirt itself. Cleanliness is next to Godliness, and some people do the same by religion.”

“…vices are sometimes only virtues carried to excess!”

“Pip, dear old chap, life is made of ever so many partings welded together…”

“It is said that the children of the very poor are not brought up, but dragged up.”

“Compeyson's business was the swindling, hand writing forging, stolen bank-note passing, and such-like. All sorts of traps as Compeyson could set with his head, and keep his own legs out of and get the profits from and let another man in for, was Compeyson's business. He'd no more heart than a iron file he was as cold as death, and he had the head of the Devil afore mentioned.”

“He is a gentleman of strict conscience, disdainful of all littleness and meanness and ready on the shortest notice to die any death you may please to mention rather than give occasion for the least impeachment of his integrity. He is an honourable, obstinate, truthful, high-spirited, intensely prejudiced, perfectly unreasonable man.”

“He is not, as he forcibly remarks, ‘one of those fortunate men who, if they were to dive under one side of a barge stark–naked, would come up on the other with a new suit of clothes on, and a ticket for soup in the waistcoat–pocket:’ neither is he one of those, whose spirit has been broken beyond redemption by misfortune and want. He is just one of the careless, good–for–nothing, happy fellows, who float, cork–like, on the surface, for the world to play at hockey with: knocked here, and there, and everywhere: now to the right, then to the left, again up in the air, and anon to the bottom, but always reappearing and bounding with the stream buoyantly and merrily along.”

“Money and goods are certainly the best of references.”

“Wherever religion is resorted to as a strong drink, and as an escape from the dull, monotonous round of home, those of its ministers who pepper the highest will be the surest to please. They who strew the Eternal Path with the greatest amount of brimstone, and who most ruthlessly tread down the flowers and leaves that grow by the wayside, will be voted the most righteous; and they who enlarge with the greatest pertinacity on the difficulty of getting into heaven will be considered, by all true believers, certain of going there: though it would be hard to say by what process of reasoning this conclusion is arrived at.”

“Oh, dear no, miss," he said. "This is a London particular." I had never heard of such a thing. "A fog, miss," said the young gentleman. "Oh, indeed!”

“We are not rich in the bank, but we have always prospered and we have quite enough. I never walk out with my husband but I hear the people bless him. I never lie down at night, but I know that in the course of that day he has alleviated pain and soothed some fellow creature in the time of need. Is not this to be rich?”

“Time was," he said, "when it was well to watch even your rising little star, and know in what quarter there were clouds, to shadow you if needful. But a planet has arisen, and you are lost in its light.”

“It’s my old girl that advises. She has the head. But I never own to it before her. Discipline must be maintained.”

“I don't care whether I am a Minx or a Sphinx.”

“The bearings of this observation lays in the application on it.”

“My guiding star always is, Get hold of portable property.”

“I used to sit, think, think, thinking, till I felt as lonesome as a kitten in a wash–house copper with the lid on.”

“If the people at large be not already convinced that a sufficient general case has been made out for Administrative Reform, I think they never can be, and they never will be…. Ages ago a savage mode of keeping accounts on notched sticks was introduced into the Court of Exchequer, and the accounts were kept, much as Robinson Crusoe kept his calendar on the desert island. In the course of considerable revolutions of time, the celebrated Cocker was born, and died; Walkinghame, of the Tutor's Assistant, and well versed in figures, was also born, and died; a multitude of accountants, book-keepers and actuaries, were born, and died. Still official routine inclined to these notched sticks, as if they were pillars of the constitution, and still the Exchequer accounts continued to be kept on certain splints of elm wood called "tallies." In the reign of George III an inquiry was made by some revolutionary spirit, whether pens, ink, and paper, slates and pencils, being in existence, this obstinate adherence to an obsolete custom ought to be continued, and whether a change ought not to be effected.
All the red tape in the country grew redder at the bare mention of this bold and original conception, and it took till 1826 to get these sticks abolished. In 1834 it was found that there was a considerable accumulation of them; and the question then arose, what was to be done with such worn-out, worm-eaten, rotten old bits of wood? I dare say there was a vast amount of minuting, memoranduming, and despatch-boxing on this mighty subject. The sticks were housed at Westminster, and it would naturally occur to any intelligent person that nothing could be easier than to allow them to be carried away for fire-wood by the miserable people who live in that neighbourhood. However, they never had been useful, and official routine required that they never should be, and so the order went forth that they were to be privately and confidentially burnt. It came to pass that they were burnt in a stove in the House of Lords. The stove, overgorged with these preposterous sticks, set fire to the panelling; the panelling set fire to the House of Lords; the House of Lords set fire to the House of Commons; the two houses were reduced to ashes; architects were called in to build others; we are now in the second million of the cost thereof, the national pig is not nearly over the stile yet; and the little old woman, Britannia, hasn't got home to-night…. The great, broad, and true cause that our public progress is far behind our private progress, and that we are not more remarkable for our private wisdom and success in matters of business than we are for our public folly and failure, I take to be as clearly established as the sun, moon, and stars.”

“I am the only child of parents who weighed, measured, and priced everything; for whom what could not be weighed, measured, and priced, had no existence.”

“I want to know what it says," he answered, looking steadily in her face. "The sea Floy, what is it that it keeps on saying?”

“That's the state to live and die in!…R-r-rich!”

“Throughout life, our worst weaknesses and meannesses are usually committed for the sake of the people we most despise.”

“If any one were to ask me what in my opinion was the dullest and most stupid spot on the face of the Earth, I should decidedly say Chelmsford.”

“In love of home, the love of country has its rise.”

“I wish I were Commander in Chief of India. The first thing I would do to strike that Oriental race with amazement (not in the least regarding them as if they lived in the Strand, London, or at Camden Town), should be to proclaim to them in their language, that I considered my Holding that appointment by the leave of God, to mean that I should do my utmost to exterminate the Race upon whom the stain of the late cruelties rested; and that I begged them to do me the favor to observe that I was there for that purpose and no other, and was now proceeding, which all convenient dispatch and merciful swiftness of execution, to blot it out of mankind and raze it off the face of the earth.”

“Resisting the slow touch of a frozen finger tracing out my spine.”

“No one is useless in this world,' retorted the Secretary, 'who lightens the burden of it for any one else.”

“"Papa is a preferable mode of address," observed Mrs General. "Father is rather vulgar, my dear. The word Papa, besides, gives a pretty form to the lips. Papa, potatoes, poultry, prunes, and prism are all very good words for the lips: especially prunes and prism. You will find it serviceable, in the formation of a demeanour, if you sometimes say to yourself in company — on entering a room, for instance — Papa, potatoes, poultry, prunes and prism, prunes and prism.”

“There is a wisdom of the Head, and … there is a wisdom of the Heart.”