Михаил Афанасьевич Булгаков цитаты

страница 3

„Вы смеётесь надо мной, потому что я отличаюсь от вас. А я смеюсь над вами, потому что вы не отличаетесь друг от друга.“

„На свете существует только две силы: доллары и литература.“

„Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда. Но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются.“

„Вы судите по костюму? Никогда не делайте этого. Вы можете ошибиться и притом весьма крупно.“

„Счастье как здоровье: когда оно налицо, его не замечаешь.“

„Опять! Ну, теперь стало быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придётся уезжать, но куда спрашивается. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет котёл в паровом отоплении и так далее. Крышка Калабухову.“

„Боже, пропал калабуховский дом!“

„Весь нижний этаж теткиного дома был занят рестораном, и каким рестораном! По справедливости он считался самым лучшим в Москве. И не только потому, что размещался он в двух больших залах со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами, не только потому, что на каждом столике помещалась лампа, накрытая шалью, не только потому, что туда не мог проникнуть первый попавшийся человек с улицы, а еще и потому, что качеством своей провизии Грибоедов бил любой ресторан в Москве,
как хотел, и что эту провизию отпускали по самой сходной, отнюдь не обременительной цене.“

„Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас!“

„Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.“

„Никогда не перестану изумляться красоте моря. Глядя на него, я словно заглядываю к себе в душу, позволяя сознанию многое переосмыслить.“

„Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус!“

„Кто сказал, что нет на свете верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык!“

„Звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле.“

„Преображенский: Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет — не говорите за обедом о большевизме и о медицине. И — боже вас сохрани — не читайте до обеда советских газет.
Борменталь: Гм… Да ведь других нет.
Преображенский: Вот никаких и не читайте. Вы знаете, я произвёл 30 наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствуют себя превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать «Правду», — теряли в весе. […] Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетённое состояние духа.“

„Добрая госпожа, есть дикая страна, вы не знаете её, это — Московия, холодная и страшная страна.“

„Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.“

„Против меня был целый мир — и я один. Теперь мы вдвоем, и мне ничего не страшно.“

„Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!“

„Вы бы, Михаил Афанасьевич, поехали на завод, посмотрели бы…
— Шумно очень на заводе, а я устал, болен, — ответил Булгаков. — Вы отправьте меня лучше в Ниццу!“

„Свежесть бывает только одна — первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!“

„Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, — мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода.“

„А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова добрые
люди""? Ты всех, что ли, так называешь?
- Всех, - ответил арестант, - злых людей нет на свете.“

„Булгаков так описывал жене свои мучения по поводу постановки «Мольера» у Станиславского:
— Представь себе, что на твоих глазах Сереже (сыну Елены от предыдущего брака) начинают щипцами уши завивать и уверяют, что это так и надо, что чеховской дочке тоже завивали, и что ты это полюбить должна.“

„Лягушка тяжело шевельнула головой, и в её потухших глазах были явственны слова: "сволочи вы, вот что…“

„А одиночество - это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость…“

„А одиночество - это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость…“

„Я смотрю на полки и ужасаюсь: кого, кого мне придётся инсценировать завтра? Тургенева, Лескова, Брокгауза-Ефрона? Островского? Но последний, по счастью, сам себя инсценировал, очевидно, предвидя то, что случится со мною в 1929-1931 гг.“

„…это очень дурно, вы меня простите. Бездарно в полной мере! И, кроме того, здесь он пишет «петухи налетали». Петух не летает, Р<удольф> М<аксимыч>!“

„А вы, гусеница в штатском, уж не обер ли вы прокурор?
-Я не гусеница, простите, и отнюдь не обер-прокурор! Я сын знаменитого профессора-идеалиста Голубкова и сам приват-доцент.“

„Я становлюсь серым, растворяюсь в мрачной гуще, как растворяются мои мысли. Сумерки - страшное и значительное время суток. Все гаснет, все мешается.“

„На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он всё равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал…“

„[Главные черты творчества:] …черные и мистические краски (я — мистический писатель), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции… упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране…“

“And now tell me, why is it that you use me words ""good people"" all the time? Do you call everyone that, or what?
- Everyone, - the prisoner replied. - There are no evil people in the world.”

“They have read your novel... and they said only one thing, that, unfortunately, it is not finished. So I wanted to show you your hero. He has been sitting here for about two thousand years, sleeping, but, when the moon is full, he is tormented, as you see, by insomnia. And it torments not only him, but his faithful guardian, the dog. If it is true that cowardice is the most grave vice, then the dog, at least, is not guilty of it. The only thing that brave creature ever feared was thunderstorms. But what can be done, the one who loves must share the fate of the one who is loved.”