Томас Манн цитаты

страница 4

„Война — всего лишь трусливое бегство от проблем мирного времени.“

„Великие художники — великие инвалиды.“

„Театр превращает толпу в народ.“

„Кто поощряет порок, тот оскорбляет тем самым добродетель.“

„Не столько в веру я верю, сколько в доброту, которая и без веры легко обходится.“

„Только смерть способна заставить людей уважать наши страдания; она облагораживает даже самую жалкую нашу хворь.“

„Искусство — самый прекрасный, самый строгий, самый радостный и благой символ извечного, не подвластного рассудку стремления человека к добру, к истине и совершенству.“

„Прошлое — это колодец глубины несказанной. Не вернее ли будет назвать его просто бездонным?
Так будет вернее даже в том случае и, может быть, как раз в том случае, если речь идет о прошлом всего только человека, о том загадочном бытии, в которое входит и наша собственная, полная естественных радостей и сверхъестественных горестей жизнь, о бытии, тайна которого, являясь, что вполне понятно, альфой и омегой всех наших речей и вопросов, делает нашу речь такой пылкой и сбивчивой, а наши вопросы такими настойчивыми. Ведь чем глубже тут копнешь, чем дальше проберешься, чем ниже спустишься в преисподнюю прошлого, тем больше убеждаешься, что первоосновы рода человеческого, его истории, его цивилизации совершенно недостижимы, что они снова и снова уходят от нашего лота в бездонную даль, в какие бы головокружительные глубины времени мы ни погружали его. Да, именно «снова и снова»; ибо то, что не поддается исследованию, словно бы подтрунивает над нашей исследовательской неуемностью, приманивая нас к мнимым рубежам и вехам, за которыми, как только до них доберешься, сразу же открываются новые дали прошлого. Вот так же порой не можешь остановиться, шагая по берегу моря, потому что за каждой песчаной косой, к которой ты держал путь, тебя влекут к себе новые далекие мысы.
Поэтому практически начало истории той или иной людской совокупности, народности или семьи единоверов определяется условной отправной точкой, и хотя нам отлично известно, что глубины колодца так не измерить, наши воспоминания останавливаются на подобном первоистоке, довольствуясь, какими-то определенными, национальными и личными, историческими пределами.“

„Безумие… — понятие достаточно зыбкое, и люди мещанского склада произвольно орудуют им, руководствуясь сомнительными критериями. Границу разумного они проводят наспех и очень близко от себя и своих пошлых убеждений, а все, что находится за нею, объявляют сумасшествием.“

„Разве каждый человек не ошибка, не плод недоразумения? Разве, едва родившись, он не попадает в узилище? Сквозь зарешеченные окна своей индивидуальности человек безнадежно смотрит на крепостные валы внешних обстоятельств, покуда смерть не призовет его к возвращению на родину, к свободе…“

„Что такое, собственно, успех? Это таинственная, необъяснимая сила — осмотрительность, собранность, сознание, что ты воздействуешь на ход жизненных событий уже самим фактом своего существования, вера в то, что жизнь угодливо приспособляется к тебе.“

„Взгляд художника на явления внешней и внутренней жизни отличается от обыкновенного: он более холоден и более страстен.“

„Как больно ранит красота, в какие бездны стыда и страстного отчаяния повергает она человека, без остатка пожирая его мужество, его пригодность к обыденной жизни!“

„Талант есть способность обрести собственную судьбу.“

„Даже сострадание в этом мире невозможно из-за человеческой низости.“

„Совершенство приносит большую радость.“

„В культурном отношении однополая любовь явно так же нейтральна, как и другая; в обеих всё решает индивидуальный случай, обе родят низость и пошлость, и обе способны на нечто высокое.“

„Без стыда оборачивать в свою пользу неблаговидную ситуацию — это и есть жизнеспособность.“

„Время не имеет никаких делений или отметок, указывающих на его течение; ни гром, ни молнии, ни рёв труб не оповещает о наступлении Нового года. Даже когда начинается новое столетие, лишь только мы, смертные, звоним в колокола и стреляем из пистолетов.“

„Антикоммунизм — величайшая глупость XX века.“

„Облекать сны в слова и рассказывать их почти невозможно, потому что не так важна самая суть сна, - ее-то именно и можно выразить, - как его аромат и флюид, тот непередаваемый дух ужаса или счастья (или того и другого сразу), которым он пропитан и которым порой наполняет душу сновидца еще долгое время спустя.“

„Ох уж мне это человечество! Его духовное развитие не поспевает за техническими его успехами, далеко отстаёт от них.“

„Искусство — священный факел, милосердно освещающий все устрашающие глубины, все постыдные и скорбные пропасти бытия; искусство — божественный огонь, данный миру, дабы тот в искупительном сострадании вспыхнул и исчез вместе со всем своим позором и мукой.“

„Страсть, объектом которой мы становимся, не будучи сами ею затронуты, может внушить (…) холодность и пренебрежение, ведущие к попранию чужих чувств. — из «Признания авантюриста Феликса Круля»“

„Молодость обычно слишком молода для юности. — из «Признания авантюриста Феликса Круля»“

„Радость предвкушения, как всегда бывает, осталась самой большой радостью, — потому что всё хорошее приходит с опозданием, когда ты уже не можешь ему радоваться.“

„Держи время! Стереги его любой час, любую минуту. Без надзора оно ускользнет, словно ящерица. Освещай каждый миг честным, достойным свершением! Дай ему вес, значение, свет.“

„Внешние, видимые, осязаемые знаки и символы счастья, расцвета появляются тогда, когда на самом деле всё уже идёт под гору. Для того, чтобы стать зримыми, этим знакам потребно время, словно свету звезды — ведь мы не знаем, гаснет она или совсем угасла в тот миг, когда светит нам всего ярче.“

„Когда надежды сбываются, всё лучшее остается позади.“

„Поэта рождает не дар творческого вымысла, а дар одухотворения.“

„Праздновать прошлое приятно, когда радуешься настоящему и будущему. — роман «Будденброки»“

„Прекрасно писать, продолжал он, развивая свою мысль, это почти то же, что прекрасно мыслить, а от такой мысли уже недалеко и до прекрасного деяния. Всякая нравственность и нравственное совершенствование родятся из духа литературы,
ибо он является одновременно выражением чувства человеческого достоинства, гуманности и политики.Да, это одно, одна и та же сила, та же идея, и все это воплощено в одном слове. Какое же это слово?“

„Но цивилизованный человеческий дух, называть его буржуазным или просто цивилизованным, остается бессильны перед ощущением сверхъестественного.“

„То, что мы есть, то, что мы можем и что имеем, кажется нам жалким, серым, недостаточным и скучным; а на то, что не мы, на то, чего мы не можем, чего не имеем, мы глядим с тоскливой завистью, которая становится любовью, — хотя бы уже из боязни стать ненавистью.“

„В одиночестве, только собственными силами, в поте лица своего, пока не поздно, надо разрешить загадку, достичь полной готовности к смерти или уйти из этого мира в отчаянии.“

„Ревность — сильное чувство, оно толкает человека на действия, пусть неправильные, сумасбродные, но захватывающие его целиком, раскрепощающие его душу.“

„Разум — ещё не высшее в этом мире.“

„Скромность замечательных людей, которая часто кажется нам поразительной, во многом объясняется именно тем, что они, как правило, мало знают о самих себе, редко думают о своем «Я» и по праву чувствуют себя обыкновенными людьми.“

“How strange a vehicle it is, coming down unchanged from times of old romance, and so characteristically black, the way no other thing is black except a coffin — a vehicle evoking lawless adventures in the plashing stillness of night, and still more strongly evoking death itself, the bier, the dark obsequies, the last silent journey!”

“It often happens that an old family, with traditions that are entirely practical, sober and bourgeois, undergoes in its declining days a kind of artistic transfiguration.”

“Speech is civilization itself. The word, even the most contradictory word, preserves contact — it is silence which isolates.”

“The beautiful word begets the beautiful deed.”

“A man’s dying is more the survivors’ affair than his own.”

“He remembered the dissolute adventures in which his senses, his nervous system and his mind had indulged; he saw himself corroded by irony and intellect, laid waste and paralyzed by insight, almost exhausted by the fevers and chills of creation, helplessly and contritely tossed to and fro between gross extremes, between saintly austerity and lust — oversophisticated and impoverished, worn out by cold, rare artificial ecstasies, lost, ravaged, racked and sick — and he sobbed with remorse and nostalgia.”

“Here and there, among a thousand other peddlers, are slyly hissing dealers who urge you to come along with them to allegedly "very beautiful" girls, and not only to girls. They keep at it, walk alongside, praising their wares until you answer roughly. They don't know that you have resolved to eat nothing but rice just to escape from sexuality!”

“That daily the night falls; that over stresses and torments, cares and sorrows the blessing of sleep unfolds, stilling and quenching them; that every anew this draught of refreshment and lethe is offered to our parching lips, ever after the battle this mildness laves our shaking limbs, that from it, purified from sweat and dust and blood, strengthened, renewed, rejuvenated, almost innocent once more, almost with pristine courage and zeal we may go forth again — these I hold to be the benignest, the most moving of all the great facts of life.”

“Only he who desires is amiable and not he who is satiated.”

“What we call National-Socialism is the poisonous perversion of ideas which have a long history in German intellectual life.”

“Never had he felt the joy of the word more sweetly, never had he known so clearly that Eros dwells in language.”

“The writer’s joy is the thought that can become emotion, the emotion that can wholly become a thought.”

“Asia surrounds us — wherever one’s glance rests, a Tartar physiognomy.”

“As a science of the unconscious it is a therapeutic method, in the grand style, a method overarching the individual case. Call this, if you choose, a poet’s utopia.”

“In certain respects, particularly economically, National-Socialism is nothing but bolshevism. These two are hostile brothers of whom the younger has learned everything from the older, the Russian excepting only morality.”

“O scenes of the beautiful world! Never have you presented yourself to more appreciative eyes.”

“What a wonderful phenomenon it is, carefully considered, when the human eye, that jewel of organic structures, concentrates its moist brilliance on another human creature!”

“Only indifference is free. What is distinctive is never free, it is stamped with its own seal, conditioned and chained.”

“This was Venice, the flattering and suspect beauty — this city, half fairy tale and half tourist trap, in whose insalubrious air the arts once rankly and voluptuously blossomed, where composers have been inspired to lulling tones of somniferous eroticism.”

“An art whose medium is language will always show a high degree of critical creativeness, for speech is itself a critique of life: it names, it characterizes, it passes judgment, in that it creates.”

“Disease makes men more physical, it leaves them nothing but body.”

“How else is the famous short story ‘A study in Abjection’ to be understood but as an outbreak of disgust against an age indecently undermined by psychology.”

“I have always been an admirer. I regard the gift of admiration as indispensable if one is to amount to something; I don’t know where I would be without it.”

“Beer, tobacco, and music,” he went on. “Behold the Fatherland.”

“Love as a force contributory to disease.”

“They sang their mysterious duo, sang of their nameless hope, their death-in-love, their union unending, lost forever in the embrace of night’s magic kingdom. O sweet night, everlasting night of love! Land of blessedness whose frontiers are infinite!”

“Six months at most after they get here, these young people — and they are mostly young who come — have lost every idea they had, except flirtation and temperature.”

“Paradox is the poisonous flower of quietism, the iridescent surface of the rotting mind, the greatest depravity of all.”

“Human reason needs only to will more strongly than fate, and she is fate.”