Цитаты о асфальт

„Кутаясь в шаль, Маша дышала в открытую форточку и говорила, что всё это нестерпимо, что нужно уезжать, просто бежать из этого города и из этой страны, спасаться, что здесь вся жизнь ещё идёт по законам первобытного леса, звери должны всё время рычать, показывать всем и вся свою силу, жестокость, безжалостность, запугивать, забивать, загрызать, здесь всё время нужно доказывать, что ты сильнее, зверинее, что любая человечность здесь воспринимается как слабость, отступление, глупость, тупость, признание своего поражения, здесь даже с коляской ты никогда в жизни не перейдёшь улицу, даже на зебре, потому что тот, в машине, сильней, а ты слабее его, немощнее, беззащитнее, и тебя просто задавят, снесут, сметут, размажут по асфальту и тебя и твою коляску, что здесь идёт испокон веков пещерная, свирепая схватка за власть, то тайная, тихая, и тогда убивают потихоньку, из-за спины, вкрадчиво, то открытая, явная, и тогда в кровавое месиво затягиваются все, нигде тогда не спрятаться, не переждать, везде тебя достанет топор, булыжник, мандат, и вся страна только для этой схватки и живёт тысячу лет, и если кто забрался наверх, то для него те, кто внизу — никто, быдло, кал, лагерная пыль, и за то, чтобы остаться там у себя, в кресле, ещё хоть на день, хоть на минуту, они готовы, не моргнув глазом, перерезать глотку, сгноить, забить сапёрными лопатками полстраны, и всё это, разумеется, для нашего же блага, они ведь там все только и делают, что пекутся о благе отечества, и всё это благо отечества и вся эта любовь к человечеству — всё это только дубинки, чтобы перебить друг другу позвоночник, сначала сын отечества бьёт друга человечества обломком трубы по голове, потом друг человечества берёт сына отечества в заложники и расстреливает его под шум заведённого мотора на заднем дворе, потом снова сын отечества выпускает кишки другу человечества гусеницами, и так без конца, никакого предела этой крови не будет, они могут натянуть любой колпак — рай на небесех, рай на земле, власть народа, власть урода, парламент, демократия, конституция, федерация, национализация, приватизация, индексация — они любую мысль, любое понятие, любую идею оскопят, выхолостят, вытряхнут содержимое, как из мешка, набьют камнями, чтобы потяжелее было, и снова начнут махаться, долбить друг дружку, всё норовя по голове, побольнее, и куда пойти? — в церковь? — так у них и церковь такая же, не Богу, но кесарю, сам не напишешь донос, так на тебя донесут, поют осанну тирану, освящают грех, и чуть только кто попытается им напомнить о Христе, чуть только захочет внести хоть крупинку человеческого, так его сразу топором по голове, как отца Меня, всё из-под палки, всё, что плохо лежит, в карман, лучше вообще ничего не иметь, чем дрожать и ждать, что отнимут завтра, всё напоказ, куда ни ткни, всё лишь снаружи, всё обман, а внутри пустота, труха, как сварили когда-то ушат киселя, как засунули его в колодец, чтобы обмануть печенегов, вот мол, смотрите, нас голодом не заморишь, мы кисель из колодца черпаем, так с тех пор десять веков тот кисель и хлебают, всё никак расхлебать не могут, земли же согрешивши которей любо, казнить Бог смертью, ли гладом, ли наведеньем поганых, ли ведром, ли гусеницею, ли инеми казньми, аще ли покаявшеся будем, в нем же ны Бог велить жити, глаголеть бо пророком нам: «Обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, постом и плачем», — да аще сице створим, всех грех прощени будем: но мы на злое ъзращаемся, акы свинья в кале греховнемь присно каляющеся, и тако пребываем, посади цветы — вытопчут, поставь памятник — сбросят, дай деньги на больницу для всех — построит дачу один, живут в говне, пьянстве, скотстве, тьме, невежестве, месяцами зарплату не получают, детям сопли не утрут, но за какую-то японскую скалу удавятся, мол, наше, не замай, а что здесь их? — чьё всё это? — у кого кулаки крепче, да подлости больше, тот всё и захапал, а если у тебя хоть немного, хоть на донышке ещё осталось человеческого достоинства, если тебя ещё до сих пор не сломали, значит, ещё сломают, потому что ни шага ты со своим достоинством здесь не сделаешь, здесь даже просто бросить взгляд на улицу — уже унижение, ты должен стать таким, как они, чтобы чего-то добиться, выть, как они, кусаться, как они, ругаться, как они, пить, как они, здесь всё будто создано, чтобы развращать, тому дай, этому сунь, а не дашь и не сунешь, так останешься, мудак, с носом, сам виноват, кто не умеет давать, тот ничего не получает, кому нечего воровать, тот ничего не имеет, кто хочет просто честно жить и никому не мешать, тот и вздоха не сделает, и если ты, не приведи Господь, не такой, как они, если есть в тебе хоть крупица таланта, ума, желание что-то узнать, открыть, изобрести, написать, сотворить или просто сказать, что ты не хочешь быть среди этих урок, что ты не хочешь принадлежать ни к какой банде, ты сразу станешь у них шибко умным, тебя заплюют, затрут, обольют помоями, не дадут тебе ничего сделать, убьют на дуэли, заставят жрать баланду во Владимирской пересылке, стоять у метро с пачкой сигарет и бутылкой водки, сожгут твою библиотеку, в школе твоего ребёнка затравят прыщавые ублюдки, в армии доведут сына до того, что не только себе пустит пулю в рот, но ещё и пятерых заодно уложит.
— Здесь нечего больше ждать, — повторяла Маша, закрыв глаза, сжимая ладонями виски, — на этой стране лежит проклятие, здесь ничего другого не будет, никогда не будет, тебе дадут жрать, набить пузо до отвала, но почувствовать себя человеком здесь не дадут никогда, жить здесь — это чувствовать себя униженным с утра до ночи, с рождения до смерти, и если не убежать сейчас, то убегать придётся детям, не убегут дети, так убегут внуки. («Взятие Измаила»)“

„У нас не было института звёзд. В нас не вкладывали, и мы прорастали, как растения через асфальт. Лучшие западные актёры в итоге становятся бриллиантами. Русские же таланты так и остаются необработанными алмазами.“

„Такси на скорости разрезает горячий ночной воздух, трасса одинока, свободна. На асфальте застыли тени утомленных деревьев. Меня подмывает открыть дверь, выброситься с заднего сиденья на бегущую раскаленную дорогу. Совершить что-то безумное, необъяснимое, чтобы выпасть отсюда, где без тебя не то чтобы никак, без тебя — незачем.“

„От своего города я требую: асфальта, канализации и горячей воды. Что касается культуры, то культурен я сам.“

„Выбираешь любовь.
Даже не думая о любви. И не о ком думать. И даже не хочется думать о ком-то — лучше о чём-то. О факте любви.
Просто выбираешь любовь.
И не можешь при вопросе объяснить — что это значит.
Да и не надо объяснять. Грустно? Нет.
Наоборот, в этом величайшая ирония, доступная узкому кругу людей. Можно сколько угодно спорить и не верить — но это тем не менее правда.
И вдруг начинаешь понимать Бродского.
Нет, понимать — плохое слово… Жить! Начинаешь жить. Живёшь. Видишь. Чувствуешь. Подсмеиваешься. Живёшь. Слышишь. Говоришь. Живёшь. Куришь. Кофе. Кофе. Лестница на втором этаже института. Три человека, которые живут с тобой одним и тем же. Которые понимают каждый взлёт твоей брови. Которые тоже живут. И тоже подсмеиваются. Куришь. И кофе. И бессознательное изучение асфальта. Здесь и сейчас.“

„Не будет у нас долговечного асфальта и ухоженных газонов. А герои всегда найдутся!“

„…Словно тогда жизнь была ярче. Деревья были зеленее, цветы красочнее, асфальт светлее.“

„Если уж трава пробивается сквозь асфальт, любовь может ожидать вас где угодно!“

„Кутаясь в шаль, Маша дышала в открытую форточку и говорила, что всё это нестерпимо, что нужно уезжать, просто бежать из этого города и из этой страны, спасаться, что здесь вся жизнь ещё идёт по законам первобытного леса, звери должны всё время рычать, показывать всем и вся свою силу, жестокость, безжалостность, запугивать, забивать, загрызать, здесь всё время нужно доказывать, что ты сильнее, зверинее, что любая человечность здесь воспринимается как слабость, отступление, глупость, тупость, признание своего поражения, здесь даже с коляской ты никогда в жизни не перейдёшь улицу, даже на зебре, потому что тот, в машине, сильней, а ты слабее его, немощнее, беззащитнее, и тебя просто задавят, снесут, сметут, размажут по асфальту и тебя и твою коляску, что здесь идёт испокон веков пещерная, свирепая схватка за власть, то тайная, тихая, и тогда убивают потихоньку, из-за спины, вкрадчиво, то открытая, явная, и тогда в кровавое месиво затягиваются все, нигде тогда не спрятаться, не переждать, везде тебя достанет топор, булыжник, мандат, и вся страна только для этой схватки и живёт тысячу лет, и если кто забрался наверх, то для него те, кто внизу — никто, быдло, кал, лагерная пыль, и за то, чтобы остаться там у себя, в кресле, ещё хоть на день, хоть на минуту, они готовы, не моргнув глазом, перерезать глотку, сгноить, забить сапёрными лопатками полстраны, и всё это, разумеется, для нашего же блага, они ведь там все только и делают, что пекутся о благе отечества, и всё это благо отечества и вся эта любовь к человечеству — всё это только дубинки, чтобы перебить друг другу позвоночник, сначала сын отечества бьёт друга человечества обломком трубы по голове, потом друг человечества берёт сына отечества в заложники и расстреливает его под шум заведённого мотора на заднем дворе, потом снова сын отечества выпускает кишки другу человечества гусеницами, и так без конца, никакого предела этой крови не будет, они могут натянуть любой колпак — рай на небесех, рай на земле, власть народа, власть урода, парламент, демократия, конституция, федерация, национализация, приватизация, индексация — они любую мысль, любое понятие, любую идею оскопят, выхолостят, вытряхнут содержимое, как из мешка, набьют камнями, чтобы потяжелее было, и снова начнут махаться, долбить друг дружку, всё норовя по голове, побольнее, и куда пойти? — в церковь? — так у них и церковь такая же, не Богу, но кесарю, сам не напишешь донос, так на тебя донесут, поют осанну тирану, освящают грех, и чуть только кто попытается им напомнить о Христе, чуть только захочет внести хоть крупинку человеческого, так его сразу топором по голове, как отца Меня, всё из-под палки, всё, что плохо лежит, в карман, лучше вообще ничего не иметь, чем дрожать и ждать, что отнимут завтра, всё напоказ, куда ни ткни, всё лишь снаружи, всё обман, а внутри пустота, труха, как сварили когда-то ушат киселя, как засунули его в колодец, чтобы обмануть печенегов, вот мол, смотрите, нас голодом не заморишь, мы кисель из колодца черпаем, так с тех пор десять веков тот кисель и хлебают, всё никак расхлебать не могут, земли же согрешивши которей любо, казнить Бог смертью, ли гладом, ли наведеньем поганых, ли ведром, ли гусеницею, ли инеми казньми, аще ли покаявшеся будем, в нем же ны Бог велить жити, глаголеть бо пророком нам: «Обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, постом и плачем», — да аще сице створим, всех грех прощени будем: но мы на злое ъзращаемся, акы свинья в кале греховнемь присно каляющеся, и тако пребываем, посади цветы — вытопчут, поставь памятник — сбросят, дай деньги на больницу для всех — построит дачу один, живут в говне, пьянстве, скотстве, тьме, невежестве, месяцами зарплату не получают, детям сопли не утрут, но за какую-то японскую скалу удавятся, мол, наше, не замай, а что здесь их? — чьё всё это?“

„Душу народа познают не в городе, так как новые кварталы разных городов мало чем отличаются. Асфальт — он и в Египте асфальт. «Хочешь познать поэта — побывай на его родине» (Гёте). Хочешь познать страну — побывай на сельской свадьбе, потому что лишь там природа сливается с самобытностью человеческого духа, а душа народа кодируется в песне.“

„А я иду, но не с тобой об асфальт стираю кроссы.“

„Как призрак порчи и починки,
Объевший веточки мечтам,
Асфальта алчного личинкой
Смолу котлами пьет почтамт.
Но за разгромом и ремонтом,
К испугу сомкнутых окон,
Червяк спокойно и дремотно
По закоулкам ткет кокон.“

„В чёрный суглинок, в болото, в песок, в камень, в асфальт или в ковёр каждый человек глубоко пускает корни для того, чтобы назвать это место своим домом.“

„Это [плевок] выглядело так, как если бы на улице лопнул асфальт и из трещины вылез гангстер.“

„В сознании обывателя булыжник как оружие пролетариата ещё не превратился в кусок асфальта в руке хипстера.“

„Я почти полностью опередил эту машину после апекса поворота. До этого я обогнал Corvette и Ferrari со стикером класса Pro – они боролись друг с другом, и мне показалось, что Ferrari, ехавшая впереди, тоже была из этого класса, и только поравнявшись с ней, понял, что за рулём любитель. Я не был обеспокоен, думал, что соперник останется слева – казалось, он так и собирается поступить, но, начав торможение, я почувствовал удар в левое крыло.
Машину начало разворачивать, она взлетела в воздух и перевернулась. Это был неконтролируемый полёт, я знал, что барьеры расположены достаточно близко и на такой скорости я врежусь в них через мгновение. Контакт был жестким, я почувствовал сильный удар по спине, когда машина приземлилась на асфальт колёсами. Глаза были закрыты, руки убраны с руля – спустя ещё полсекунды машина врезалась в барьер.
Я открыл глаза, понял, что жив, хотя чувствовал боль. Я попробовал пошевелиться – ноги работали. Я понимал, что должен оставаться в машине, особенно с учётом боли в пояснице, но почувствовал некоторую панику и клаустрофобию – мне хотелось выбраться наружу. Я ударил по открытой двери, аккуратно вылез и понял, что должен вытянуться, поэтому облокотился на машину, пока не прибыли медики.“

„Зима сегодня с осенью смешалась,
И как прохожий, мимо проходя.
Достала снег и бросила. И жалость,
Монетками в сырую ночь летя,
Упавши на асфальт, смирялась. Ты падал, пустоход и пустомеля -
Первейший снег, и в лужах уплывал,
И плакал, а свихнувшееся время
Тебя вгоняло в сырости металл,
Чтоб чем-то сбросилось безделье.“

„Как-то я выходила из своего отеля в Нью-Йорке, когда меня начала преследовать женщина-папарацци, которая вдруг споткнулась обо что-то и упала, разбив губу об асфальт. Я подбежала к ней и спросила: «Вы в порядке?», а она тем временем не переставала меня фотографировать.“

„Бег — это моё хобби, в котором постепенно повышалась динамика. Сначала я проходил небольшие расстояния и думал: «О, у меня получилось! Как здорово!» Но чем больше я это делал, тем интереснее становилось поднимать планку — больше, сложнее, в непривычных условиях. Когда было жарко — хотелось испытать себя в условиях холода, находился в тайге — тянуло в пустыню или в скалы, тренировался на Кавказе — думал об Альпах. […] Это началось в 2008 году. Тогда я был классическим легкоатлетом, боролся за секунды и минуты, хотел установить личные рекорды на асфальте. Но на этом покрытии я стал травмироваться, и мой тренер посоветовал сменить его на пересечённую местность. Мне рассказали про горный марафон «Конжак», трек вокруг Аннапурны и Эльбрус. Я ушёл на грунт — и меня затянуло, обратно уже не вернулся“

„После двух проигранных партий я понял: если не внесу каких-то изменений, если не вмешаюсь в ход матча как тренер, то будут очередные 0:3 безо всяких вариантов. И я сделал такой выбор, сознательно идя на риск. Конечно, сейчас легко говорить, что этот ход повлиял на судьбу финала. Но представьте на секунду, если бы идея не сработала. Журналисты закатали бы меня в асфальт!“

„Дети, выросшие на асфальте, часто становятся космополитами. Оторванный от родной почвы народ превращается в сброд“

„…Белое облако плывет по ярко-синему небу. Красиво… Я не знаю, что меня ожидает — тень на асфальте или луч света… Вспомнить бы молитву, да раскаяться за нелепые погрешности, но меня в этот переходный момент окружают ничтожные (по сравнению, с вселенскими) мыслишки… Пожать руку своему другу. Просить прощение у девушки, которая отдала мне свою молодость, а я ею бездумно воспользовался. Беречь время. Уважать дни. Не рассуждать об истинах, а делать добро. Гулять по улицам и любоваться природой. Только сейчас мне раскрываются простые, человеческие желания, благодаря которым я мог ощутить счастье…“

„Фонари разбрасывают тени деревьев и проводов на асфальте, укутанном белоснежной материей. Мне жалко ступать на искусно выплетенные небесами хрупкие снежинки. Всё вокруг выглядит таким чистым и невинным, что уже один мой след кажется кощунственным. Каждый раз, когда под ногами раздается скрип, я ощущаю, как переламываются хребты тысячи маленьких телец…“

„Под окнами признанье на асфальте.
Пустое. Кто-то по уши, а мне смывать его.
Прозрачный белый мел сохранит лишь случай,
Любые пошлости на стенах гораздо живучей.“

„Розовые очки падают с глаз и разбиваются о холодный грязный асфальт, разлетевшись вокруг миллиардом льдинок, кажется, еще хранящих в себе отпечаток той иллюзии, которой на самом деле никогда не существовало в этом мире, а только лишь в воображении.“

„Ища свой путь, мы идем по асфальту дорог окружающих и спотыкаемся, когда сворачиваем на свою или когда окружающие кладут полотно своей дороги, пересекая или частично накладывая на нашу.“

„Если вы видите на проезжей части выступающую из под асфальта кладку кирпичей, то не обольщайтесь, что это проступило старинное мощение, это всего лишь заплатка — асфальтовая нехватка.“

„Она чувствовала, как теряет связь с реальностью, но не могла остановить необратимый процесс. Корни грез все глубже прорастали в действительность. Граница между сном и явью день за днем тускнела и затиралась, словно нарисованная мелом на асфальте, заставляя Алису сомневаться в подлинности происходящего.“

„На асфальте букет…
Мои чувства разбиты.
Не помог "бронежилет",
Настройки душевные сбиты!“

„Пока жизнь не ударит человека головой об асфальт, не ждите от него должных перемен.“

„Лето в столице, асфальт раскалённый от зноя дымится,
В вагоне метро на меня глядят жарой изнурённые лица.
Ночами не спится, от комариных укусов не скрыться,
И сколько бы ты не выпил воды, тебе всё равно не напиться.“

„В кембриджском здании Цирка освещение было тускло-желтым, и оттуда, где стоял Мэндел,
а именно с третьего этажа магазина одежды, казалось, Что влажный асфальт блестит, как дешевая позолота.“

„Мы дышали воздухом абсолютного счастья, вечного покоя и мира, - писал он. - И мы задумались. Не лучше ли жить в неведении: не зная ни асфальта, ни щебня, ни автомобилей, ни телефонов, ни телевизоров? Не лучше ли жить в благодати, не ведая обо всём этом?“