Цитаты о говно

„Любит народ наш всякое говно.“

„Всю жизнь всеми своими действиями — и творчеством, и всем прочим — пытаешься доказать себе, что ты — не говно. Что ты — МОЖЕШЬ. Что ты «ХОРОШИЙ». Понимаешь, о чем я говорю? У меня постоянно так — доказываешь-доказываешь, что чего-то стоишь, что имеешь право на бытие, вылазишь-вылазишь из этого дерьма, и тут твои же близкие или сама реальность возьмет да и даст тебе понять: «ДА ТЫ ЖЕ — ГОВНО, ПАРЕНЬ!» Тут у меня тормоза и срываются.“

„Я выступаю уже 15 лет, и публика постоянно меняется. Мне нравится, что приходит молодёжь. Это значит, что мы не постарели. Это та, простите за цитирование Гребенщикова, «молодая шпана», которая, может, и не сотрёт нас с лица земли, однако непременно придёт нам на смену. По Фрейду или по Юнгу, это дети тех «новых русских», которые начали всю эту перестройку, всю эту лажу, всё это говно. Это люди, которые таким способом дистанцируются от своих родителей.
Когда-то я жил в московской заднице — на улице Красногвардейской — и мне нужно было попасть в центр. А учитывая ужасные пробки, я поехал на метро. Естественно, меня сразу узнали — мальчишки с ирокезами, на вид, извиняюсь, — абсолютные ***ища, страшные, дикие зверята в кожанках а ля Эксплойтед. Они подошли и первым же вопросом шокировали меня — о Юкио Мисиме. Неожиданно выяснилось, что они читали намного больше романов и каких-то рассказов Юкио Мисимы, чем я, и стали расспрашивать об особенностях его прозы — этим ребятам было по 15-16 лет! Потом зашёл разговор о Голдинге, Борисе Виане. Про «Осень в Пекине» — какой перевод лучший, какой худший… Это дети говорят о таком, понимаете? Я вышел и голову почесал: в таком возрасте я ещё Достоевского штудировал, а эти уже начитанные максимально и размышляют об авторском построении предложений и нюансах перевода. О Рюноскэ…“

„КПСС было говно, а это [«Единая Россия»] — трижды говно.“

„Мне моя брезгливость дорога,
мной руководящая давно:
даже чтобы плюнуть во врага,
я не набираю в рот говно.“

„Чтобы выделится из серой массы, не обязательно красить волосы в красный цвет и носить кольцо в носу. Достаточно просто не быть говном.“

„Человек привык себя спрашивать: кто я? Там, учёный, американец, шофёр, еврей, иммигрант… А надо бы всё время себя спрашивать: не говно ли я?“

„Из говна, конечно, можно сделать конфетку. Но это будет конфетка из говна.“

„Кутаясь в шаль, Маша дышала в открытую форточку и говорила, что всё это нестерпимо, что нужно уезжать, просто бежать из этого города и из этой страны, спасаться, что здесь вся жизнь ещё идёт по законам первобытного леса, звери должны всё время рычать, показывать всем и вся свою силу, жестокость, безжалостность, запугивать, забивать, загрызать, здесь всё время нужно доказывать, что ты сильнее, зверинее, что любая человечность здесь воспринимается как слабость, отступление, глупость, тупость, признание своего поражения, здесь даже с коляской ты никогда в жизни не перейдёшь улицу, даже на зебре, потому что тот, в машине, сильней, а ты слабее его, немощнее, беззащитнее, и тебя просто задавят, снесут, сметут, размажут по асфальту и тебя и твою коляску, что здесь идёт испокон веков пещерная, свирепая схватка за власть, то тайная, тихая, и тогда убивают потихоньку, из-за спины, вкрадчиво, то открытая, явная, и тогда в кровавое месиво затягиваются все, нигде тогда не спрятаться, не переждать, везде тебя достанет топор, булыжник, мандат, и вся страна только для этой схватки и живёт тысячу лет, и если кто забрался наверх, то для него те, кто внизу — никто, быдло, кал, лагерная пыль, и за то, чтобы остаться там у себя, в кресле, ещё хоть на день, хоть на минуту, они готовы, не моргнув глазом, перерезать глотку, сгноить, забить сапёрными лопатками полстраны, и всё это, разумеется, для нашего же блага, они ведь там все только и делают, что пекутся о благе отечества, и всё это благо отечества и вся эта любовь к человечеству — всё это только дубинки, чтобы перебить друг другу позвоночник, сначала сын отечества бьёт друга человечества обломком трубы по голове, потом друг человечества берёт сына отечества в заложники и расстреливает его под шум заведённого мотора на заднем дворе, потом снова сын отечества выпускает кишки другу человечества гусеницами, и так без конца, никакого предела этой крови не будет, они могут натянуть любой колпак — рай на небесех, рай на земле, власть народа, власть урода, парламент, демократия, конституция, федерация, национализация, приватизация, индексация — они любую мысль, любое понятие, любую идею оскопят, выхолостят, вытряхнут содержимое, как из мешка, набьют камнями, чтобы потяжелее было, и снова начнут махаться, долбить друг дружку, всё норовя по голове, побольнее, и куда пойти? — в церковь? — так у них и церковь такая же, не Богу, но кесарю, сам не напишешь донос, так на тебя донесут, поют осанну тирану, освящают грех, и чуть только кто попытается им напомнить о Христе, чуть только захочет внести хоть крупинку человеческого, так его сразу топором по голове, как отца Меня, всё из-под палки, всё, что плохо лежит, в карман, лучше вообще ничего не иметь, чем дрожать и ждать, что отнимут завтра, всё напоказ, куда ни ткни, всё лишь снаружи, всё обман, а внутри пустота, труха, как сварили когда-то ушат киселя, как засунули его в колодец, чтобы обмануть печенегов, вот мол, смотрите, нас голодом не заморишь, мы кисель из колодца черпаем, так с тех пор десять веков тот кисель и хлебают, всё никак расхлебать не могут, земли же согрешивши которей любо, казнить Бог смертью, ли гладом, ли наведеньем поганых, ли ведром, ли гусеницею, ли инеми казньми, аще ли покаявшеся будем, в нем же ны Бог велить жити, глаголеть бо пророком нам: «Обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, постом и плачем», — да аще сице створим, всех грех прощени будем: но мы на злое ъзращаемся, акы свинья в кале греховнемь присно каляющеся, и тако пребываем, посади цветы — вытопчут, поставь памятник — сбросят, дай деньги на больницу для всех — построит дачу один, живут в говне, пьянстве, скотстве, тьме, невежестве, месяцами зарплату не получают, детям сопли не утрут, но за какую-то японскую скалу удавятся, мол, наше, не замай, а что здесь их? — чьё всё это? — у кого кулаки крепче, да подлости больше, тот всё и захапал, а если у тебя хоть немного, хоть на донышке ещё осталось человеческого достоинства, если тебя ещё до сих пор не сломали, значит, ещё сломают, потому что ни шага ты со своим достоинством здесь не сделаешь, здесь даже просто бросить взгляд на улицу — уже унижение, ты должен стать таким, как они, чтобы чего-то добиться, выть, как они, кусаться, как они, ругаться, как они, пить, как они, здесь всё будто создано, чтобы развращать, тому дай, этому сунь, а не дашь и не сунешь, так останешься, мудак, с носом, сам виноват, кто не умеет давать, тот ничего не получает, кому нечего воровать, тот ничего не имеет, кто хочет просто честно жить и никому не мешать, тот и вздоха не сделает, и если ты, не приведи Господь, не такой, как они, если есть в тебе хоть крупица таланта, ума, желание что-то узнать, открыть, изобрести, написать, сотворить или просто сказать, что ты не хочешь быть среди этих урок, что ты не хочешь принадлежать ни к какой банде, ты сразу станешь у них шибко умным, тебя заплюют, затрут, обольют помоями, не дадут тебе ничего сделать, убьют на дуэли, заставят жрать баланду во Владимирской пересылке, стоять у метро с пачкой сигарет и бутылкой водки, сожгут твою библиотеку, в школе твоего ребёнка затравят прыщавые ублюдки, в армии доведут сына до того, что не только себе пустит пулю в рот, но ещё и пятерых заодно уложит.
— Здесь нечего больше ждать, — повторяла Маша, закрыв глаза, сжимая ладонями виски, — на этой стране лежит проклятие, здесь ничего другого не будет, никогда не будет, тебе дадут жрать, набить пузо до отвала, но почувствовать себя человеком здесь не дадут никогда, жить здесь — это чувствовать себя униженным с утра до ночи, с рождения до смерти, и если не убежать сейчас, то убегать придётся детям, не убегут дети, так убегут внуки. («Взятие Измаила»)“

„Однажды Завадский закричал Раневской из зала: «Фаина, вы своими выходками сожрали весь мой замысел!». «То-то у меня чувство, как будто наелась говна», — достаточно громко пробурчала Фаина. «Вон из театра!» — крикнул мэтр. Раневская, подойдя к авансцене, ответила ему: «Вон из искусства!!»“

„Я вас лично позову к нам в команду, чтобы мы с вами вместе были в этом творческом говне.“

„В нашей компании, например, было такое ёмкое понятие «ПРОТЕСТ». Из соображений его и рассматривалось любое творчество и событие — старое, новое, — вообще. Либо в нём есть «ПРОТЕСТ» (за что можно получить), либо — нет. Тогда этому и цена — говно. Исходя из этого и предпринимались любые действия. С одной стороны, это очень упрощало жизнь и творчество. С другой, окончание всего — и жизни, и творчества, было очень рядом, на волоске. Поэтому я и воспринимаю то время как погребально-праздничный фейерверк, праздник бунта, собственной свободы вопреки всему и печальной ВОЙНЫ, детской и звериной.“

„По мне же человек — изначально это НИЧТО, это — говно в проруби, кукиш в кармане. Однако он может, способен вырасти до Великих Над небесий, до Вечности — если за его спиной образуется, встанет, скажем, Вечная Идея, Вечная Истина, Вечная система ценностей, координат — как угодно. То есть вся ценность индивидуума равна ценности идеи, которую он олицетворяет, за которую он способен помереть — даже не так… — без которой ему НЕ ЖИТЬ. Тут уж разговор не об идее даже, а о СУЩНОСТИ, которая выше всех идей, которую, скорее всего, и не выбираешь даже. Истинное, НАСТОЯЩЕЕ (мне просто нравится это слово) для меня есть то, что НЕТЛЕННО, непреходяще — то, что СВОБОДНО. Чем шире, свободнее идея — тем она и истинней.“

„Фаина Георгиевна, как ваши дела? — Вы знаете, милочка, что такое говно? Так оно по сравнению с моей жизнью — повидло.“

„Люби своих друзей, но не греши,
Хваля их чересчур или зазря:
Не сами по себе мы хороши,
А фону из говна благодаря.“

„Всё пройдёт.. Видишь, у меня ж прошло.. Сколько это всё говно проходило, сколько нервов и воспоминаний, как осколками по пальцам.. Всё пройдёт. Просто пришло время осточертения.. Это путь.
Это путь через мечту — в реальность, через реальность — в надежды, из надежд — в возможности, потом обратно в надежды, потом далёкий звук шанса, потом опять реальность, сигареты, сигареты, кофе, реальность.. Такой круг.. И потом… Потом ещё немного реальности, надежды переходят в улыбку, в грустную улыбку, в воспоминания.. Потом безнадёжность. Скучная безнадёжность. Но всё равно мысли, мысли, мысли, мысли и сигареты. Потом молчание. Ещё молчание.. Даже пусть намеренное молчание, назло. Но так надо.. По-прежнему мысли, мысли с воспоминаниями, уже без надежды.. Просто мысли.. Потом совсем молчание. И вот оно…. Осточертение. Когда в голове одно слово — За*бло. Надоело, скучно, хватит. Хватит!.. Руками своими не трожь, нет тебя! И всё.. Нет. Ничего нет. Состояние — лени и пофигизма.. Мысли — касаются уже тебя самого и окружающего.. Того, что сейчас, а не того, что там.. Пусть это всё не волнует.. Пусть это всё пофигу. Но это есть начало.. Это есть возвращение в начало..“

„Кому то дано превращать воду в вино, а кому то воздух в углекислый газ и пищу в говно“

„Пить нужно в удовольствие, а не в говно.“

„Не прыгая с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в говне
совместно с веком.“

„Вот интересная черта у людей: пока не признано другими — это говно. А когда признано — это да.“

„Тот, кто давным-давно
Курит, пьет и таскается,
Тот быстренько превращается,
И пусть он не обижается,
Простите, в говным-говно.“

„Женщина есть жертва новейшего общества. Честь женщины общественное мнение относит к ее ***, а совсем не к душе, как будто бы не душа, а тело может загрязниться. Помилуйте, господа, да тело можно обмыть, а душу ничем не очистишь. Замужняя женщина любит тебя от мужа, но не дает тебе – она честна в глазах общества; она дает тебе – и честь ее запятнана: какие киргизкайсацкие понятия! ты имеешь право иметь от жены сто любовниц – тебя будут осуждать, но чести не лишат, а женщина не имеет этого права, да почему же это, г**нюки, подлые и бездушные резонеры, мистики пиэтисты поганые, говно человечества? Женщина тогда ***ь, когда предлагает тело свое без любви, и замужняя женщина, не любящая мужа, есть ***ь; напротив, женщина, которая в жизнь свою дает 500 человекам не из выгод, а хотя бы по сладострастию, есть честная женщина, и уж, конечно, честнее многих женщин, которые, кроме глупых мужей своих, никому не дают. Странная идея, которая могла родиться только в головах каннибалов – сделать… престолом чести: если у девушки… цела – честна, если нет – бесчестна.“

„Жить бы мне
в такой стране,
чтобы ей гордиться!..
Только мне
в большом говне
довелось родиться. Не помог
России Бог,
царь или республика.
Наш народ
ворует, пьет,
гадит из-за рублика. Обмануть,
предать, надуть,
обокрасть — как славно-то!
Страшен путь
во мрак и жуть,
Родина державная. Сколько лет
все нет и нет
жизни человеческой.
Мчат года.
Всегда беда
над тобой, Отечество.“

„Ибо вдруг в некий ослепительный момент осознал, что все это звуковое нагромождение 80-х — даже наилучшие образцы оных (Joy Division, например, или Scars) — кучка кала по сравнению с теми же Love, Doors, MC5, Stooges, Screamin Jay Hawkins’ом, Troggs, Hendrix’ом, Barrett’ом… да с теми же Shocking Blue! Все это — и панк 80-х, и шумовая сцена, и Birthday Party, PIL всяческие — все это НЕНАСТОЯЩЕЕ. За всем этим, кроме распухших амбиций и умственно-технических вывертов, нету ничего. Это все — кукольное, по большому счету, хотя и были (да и всегда есть) исключения — Dead Kennedys, к примеру, или Dressed Up Animals. А тогда, в 60-е, особенно в Штатах (Англия все-таки страна по территории тщедушная, а это немало, на самом деле, означает), — любая самая дерьмовая команда, типа St. John Green или Crome Syrcus — каждой нотой доказывала, что все не зря. Послушаешь, и так и хочется сказать что-нибудь типа: Это — так. А главное, что даже формально (о содержании и энергии я просто молчу!) все, что натужно и пыхтя выскребали по сусекам Ники Кейвы, Сюкси, Лидоны, Смиты, Страммеры и им подобные, — все это с говном содержится и в Velvet Underground, и в 13th Floor Elevators, и в Seeds, и у Kim’а Fowley, и в техасских гаражниках, и в детройтских.“

„У каждого из нас есть такой чемоданчик с говном, так ведь? И мы берем его с собой, куда бы ни отправились.“

„Брей жопу чтобы говно не цеплялось“

„Кал и гной есмь, окаянной — прямое говно! отвсюду воняю — душею и телом. Хорошо мне жить с собаками да со свиниями в конурах: так же и оне воняют, что и моя душа, злосмрадною вонею. Да свиньи и псы по естеству, а я от грехов воняю, яко пес мертвой.“

„Ко мне в номер постучала группа игроков. До девяти утра мы обсуждали то, что произошло… Те, кто там был, то есть футболисты и я, четко осознавали свой уровень. Мы все в один голос произнесли фразу: «Мы говно». Эту данность надо принять, потому что это важная точка отсчета. Как у алкоголиков.“

„Как ваша жизнь, Фаина Георгиевна? — Я вам ещё в прошлом году говорила, что говно. Но тогда это был марципанчик.“

„Поэт, который всю жизнь поёт про говно… Человеческое говно…“

„Такое ощущение, что в голову этого человека закидали говна разных сортов, а потом все это смачно встряхнули и одно от другого отличить нельзя, вот такой поток мыслей у этого человека!“

„Я люблю рок-н-ролл. Это невероятная революционная форма самовыражения, способная изменить человека так, что он сам себя перестает узнавать. Впрочем, я вынужден признать: в рок-н-ролле очень много говна. Очень.“

„Я помню чувство, блядь, когда твои фанаты на всю хату включили альбом, будто я ассенизатор, которому за год выдали всю зарплату говном.“

„Ваша визитка — говно.“

„Сокровищница жизни как морское дно:
Богатств не счесть, но всё лишь единицам достаётся.
Само наверх всплывает разве что говно,
А вот за жемчугом Вам ой как понырять придётся.“

„Не знаю я моя ли тут вина
Моя страна совсем совсем больна
Не отличает героев от подонков
Не отличает красавцев от уродов
Не отличают добро от зла
Не отличает сахар от говна
Вместо Кремля там уличный туалет
На нём красуется большая буква Z“

„Если на говно насыпать сахарную пудру — то это будет сахарная пудра с говном“

„Он царь Мидас наоборот: к чему ни прикоснется, все превращает в говно.“

„Решающие матчи, а у нас там говно в воротах будет стоять.“

„Говна на ложке сберегли
Для одуревшего Антошки.“

„Пусть меня заботы рвут на части,
пусть я окружён говном и суками,
всё же поразительное счастье —
мучиться прижизненными муками.“

„Зрители должны понимать, что к ним относятся пренебрежительно, кормят говном на лопате. Сколько молодежных фильмов о потере девственности нужно посмотреть, пока до вас дойдет: «Черт! Кажется, здесь есть какая-то формула.»“

„Есть некие правила, которыми я не буду пренебрегать. С друзьями не крутят романы. Друзей не присваивают. Друзей не подозревают в говне. Скажи спасибо за друзей богу. Друзья даны нам для радости и поддержки в трудный час (которую мы вернем в срок, не по долгу, а потому что это сделает нас счастливыми).“

„Если говно присыпать пудрой, мы получим говно, присыпанное пудрой.“

„Мы живем в говне, и друг перед другом делаем вид, что это гладиолус. Ми живемо у лайні і робимо вигляд, що це — гладіолуси.“

„Кутаясь в шаль, Маша дышала в открытую форточку и говорила, что всё это нестерпимо, что нужно уезжать, просто бежать из этого города и из этой страны, спасаться, что здесь вся жизнь ещё идёт по законам первобытного леса, звери должны всё время рычать, показывать всем и вся свою силу, жестокость, безжалостность, запугивать, забивать, загрызать, здесь всё время нужно доказывать, что ты сильнее, зверинее, что любая человечность здесь воспринимается как слабость, отступление, глупость, тупость, признание своего поражения, здесь даже с коляской ты никогда в жизни не перейдёшь улицу, даже на зебре, потому что тот, в машине, сильней, а ты слабее его, немощнее, беззащитнее, и тебя просто задавят, снесут, сметут, размажут по асфальту и тебя и твою коляску, что здесь идёт испокон веков пещерная, свирепая схватка за власть, то тайная, тихая, и тогда убивают потихоньку, из-за спины, вкрадчиво, то открытая, явная, и тогда в кровавое месиво затягиваются все, нигде тогда не спрятаться, не переждать, везде тебя достанет топор, булыжник, мандат, и вся страна только для этой схватки и живёт тысячу лет, и если кто забрался наверх, то для него те, кто внизу — никто, быдло, кал, лагерная пыль, и за то, чтобы остаться там у себя, в кресле, ещё хоть на день, хоть на минуту, они готовы, не моргнув глазом, перерезать глотку, сгноить, забить сапёрными лопатками полстраны, и всё это, разумеется, для нашего же блага, они ведь там все только и делают, что пекутся о благе отечества, и всё это благо отечества и вся эта любовь к человечеству — всё это только дубинки, чтобы перебить друг другу позвоночник, сначала сын отечества бьёт друга человечества обломком трубы по голове, потом друг человечества берёт сына отечества в заложники и расстреливает его под шум заведённого мотора на заднем дворе, потом снова сын отечества выпускает кишки другу человечества гусеницами, и так без конца, никакого предела этой крови не будет, они могут натянуть любой колпак — рай на небесех, рай на земле, власть народа, власть урода, парламент, демократия, конституция, федерация, национализация, приватизация, индексация — они любую мысль, любое понятие, любую идею оскопят, выхолостят, вытряхнут содержимое, как из мешка, набьют камнями, чтобы потяжелее было, и снова начнут махаться, долбить друг дружку, всё норовя по голове, побольнее, и куда пойти? — в церковь? — так у них и церковь такая же, не Богу, но кесарю, сам не напишешь донос, так на тебя донесут, поют осанну тирану, освящают грех, и чуть только кто попытается им напомнить о Христе, чуть только захочет внести хоть крупинку человеческого, так его сразу топором по голове, как отца Меня, всё из-под палки, всё, что плохо лежит, в карман, лучше вообще ничего не иметь, чем дрожать и ждать, что отнимут завтра, всё напоказ, куда ни ткни, всё лишь снаружи, всё обман, а внутри пустота, труха, как сварили когда-то ушат киселя, как засунули его в колодец, чтобы обмануть печенегов, вот мол, смотрите, нас голодом не заморишь, мы кисель из колодца черпаем, так с тех пор десять веков тот кисель и хлебают, всё никак расхлебать не могут, земли же согрешивши которей любо, казнить Бог смертью, ли гладом, ли наведеньем поганых, ли ведром, ли гусеницею, ли инеми казньми, аще ли покаявшеся будем, в нем же ны Бог велить жити, глаголеть бо пророком нам: «Обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, постом и плачем», — да аще сице створим, всех грех прощени будем: но мы на злое ъзращаемся, акы свинья в кале греховнемь присно каляющеся, и тако пребываем, посади цветы — вытопчут, поставь памятник — сбросят, дай деньги на больницу для всех — построит дачу один, живут в говне, пьянстве, скотстве, тьме, невежестве, месяцами зарплату не получают, детям сопли не утрут, но за какую-то японскую скалу удавятся, мол, наше, не замай, а что здесь их? — чьё всё это?“

„Когда в стране народ бесправный
И кушает говно с экранов
И просит дать ещё говна
Эта страна обречена!“

„Нам всем нравится мир, где существа достаточно развиты для того, чтоб строгая социальная иерархия ощущалась, как равноправие. Мы все хотим мира, где ты искренне можешь уважать соседа своего, потому что сосед этого достоин. Он не претендует пустым говном на твое уважение, когда даже кола не заслуживает, а он способен на тепло, тепла не боится и открыт тебе, как ты открыт ему. Мы все хотим мира, населенного достойными существами. Только я в упор не могу увидеть, как деление по национальному признаку способно к такому привести. И если вы мне позволите, я считаю, что время, когда ты устанавливал законы лишь для своего королевства, осталось далеко в прошлом. Даже в тринадцатом веке это было уже не так. Сегодня, когда у нас есть трансатлантическая телефонная связь, самолеты, радио, кинематограф, ты должен устанавливать моральные законы для человечества в целом. Фюрер активно работает с Японией. Японцы тоже националисты. Они тоже убеждены, что высшая раса должна быть ростом не более метра шестидесяти, лунолика, узкоглаза и черна волосами, что уголь. Черные говорят: ты очень хорош для белого. Все — нацисты и расисты. Все — каждое человеческое существо, потому что каждый кулик будет орать, что его болото — единственно не болото. Если ты хочешь быть над этим всем, ты должен от них отличаться. Они должны мерить себя по тебе, они не будут этого делать, если ты такой же кулик, который так же истерично нахваливает свое болото.“

„Сочинил я тут как-то поэзию
Ну, поэму в стихах, очень длинную
Там Онегин, Татьяна.. Да, Пушкин я
Да, да он, Александр Сергеевич

Ну принёс я свой труд в Министерию
Говорю, дайте денег немножечко
Чтоб поэму мою все узнали бы
И и чтоб в школах её изучали бы

Вдруг встаёт там какая-то дамочка
Говорит, да говно же поэма-то
У нас лучше поэзия нынче тут
Полозкова же пишет, слыхали вы?

Я подумал (эх, в слух!),
Ведь какая же дура!

А она мне, ты чо ё, какая я дура
Ты мне мозг тут поэмой не трахай
Я министр родной злогребучей культуры
И пошёл бы ты, дяденька, нахй“

„На осколках погибшей империи
Мы живём, словно смотрим кино
Наши предки пахали и сеяли
А мы лишь потребляем говно
Наша жизнь состоит из ничтожества
Череда бесконечных измен
Ни создать, ни пострoить не можем мы
Мы сидим и всё ждём перемен..“

„Но там никто не знал, что карлик это царь король
Давным давно там знали, что он просто глупый тролль
Войска его разбили там все в пух говно и прах
И все вдруг увидали, что он просто злобный лох“

„Ваше экспертное мнение: «это говно», «это для быдла», «я такую хуйню не смотрю» — мы вертели на хую кенийского жирафа.“

„Сколько можно бежать с топором на говно от невозможного к неосуществимому?“

„Не подумайте, что я хочу представить себя некоей жертвой, потому что я никогда себя жертвой не считал. Я считаю себя тем, кому удалось выжить. Но вся фишка в том, что любой выживший терпит разное говно, и я не был исключением.“

„Покровские купцы, сославшись на уход Авдота, недоплатили большим одну треть. И те в отместку в последнюю ночь насрали в колодец купцу Бакшееву. Тот колодец чистили потом дня три, вытащили ведрами большую кучу говна больших..“

„Советская власть научила литературоведение разбираться в оттенках говна.“

„Хвала, говно! Хвала без лести!“

„Если человек что-то начал писать, то уже не остановишь. И главное-то обидно… Человек может быть умным, даже интеллектуалом, может любить и знать хорошую литературу и кино, может иметь прекрасное образование, а писать при этом бессмысленное говно, и совершенно не будет этого видеть.“

„…хороший человек — это хорошо, когда сидишь в компании. Но когда работаешь — лучше, чтобы это был профессионал. В любом деле. Даже если просто сортир вычистить на даче. Приедет хороший человек, будет мило улыбаться и забрызгает говном весь участок. Приедет профессионал — молча всё сделает, аккуратно, так что капли нигде не останется. С профессионалами приятнее иметь дело.“

„А вот, например, когда тебе бьют морду пьяные отморозки у ночного магазина, ты играешь роль такого грустного парня с глубоким взглядом, непонятым и презренным. Главное — подобрать себе роль. И тогда всегда можно найти оправдание. Даже если ты сел в говно на глазах у тысячи.“

„Особо остроумные мысли рекомендуется проверять поиском в Яндексе и Гугле – 90% остроумного говна уже придумано кем-то.“

„С ногтей младых отвергнув спешку,
не рвусь я вверх, а пью вино,
в кастрюлях жизни вперемежку
всплывают сливки и говно.“

„Для меня любая работа, как и весь мир — это тысяча деталей, но никак не целое. И есть детали хорошие, есть корявые. А есть еще тотальное говно и тотальный шедевр, они обсуждению не подлежат.“

„Валентина Матвиенко меня волнует меньше, потому что это очень простое явление. Она такая Елена Батурина, которая искренне убеждена, что Венеция — говно, где каналы воняют, домишки старые, и, конечно, нужно всю эту рухлядь снести и заменить монолитным железобетоном. Ведь снаружи всё то же самое будет, даже лучше! Она не понимает, что такое история. Она не понимает, что в старых вещах есть смысл. Старые туфли ведь выбрасывают, не так ли?
Но проблема, повторяю, не в ней. Да я бы Матвиенко в задницу целовал, если бы она одна такой была, а все вокруг про Питер понимали. Когда я читаю интервью Вуди Аллена, который говорит, что Петербург — один из самых потрясающих городов мира, и что это – одна из мировых жемчужин, но что это понимает он, а не жители Петербурга, я плачу. Я читал его интервью в «Ведомостях» и рыдал: Вуди Аллен это понимает, я понимаю, а этого не понимает не Матвиенко какая-то (да и бог совсем с ней), а сами петербуржцы.“

„ИДИОТЫ СНЯТЬ ТАКОЕ ГОВНО“

„Нет на свете более циничных критиков, чем в России. Их можно понять, потому что, наверное, в глубине души они прекрасно понимают, что происходит с российским кинематографом. С одной стороны, они привыкли все повально хаять все российское кино, а с другой стороны, они научились разбираться в сортах этого говна! И так как они тоже участвуют в этом поиске национальной идеи, они умудряются вытаскивают из каждого фильма какие-то детали, которые их устраивают, которые им кажутся положительным явлением, которые показывают рост российского кинематографа, духовное развитие. Что всё-таки надежда есть, патриотические ценности есть. Вырисовывается национальная идея!
На западе задача критика — рассказывать зрителю про фильм, искать в кино арт, новые впечатления. У них есть то, что называется критической дистанцией, взглядом извне, не через свои комплексы или психические расстройства. Они должны посмотреть на это в контексте. А здесь я не вижу конструктивной критики, а только поток эмоционального говна. Что, может быть, даже хорошо. Это кино их задело.“

„Им поможет патриотическая скамеечка! Выходишь, садишься на эту скамеечку, начинаешь напевать гимн и всё уже. Когда поешь, запах [гiмна, укр.: говна] немножко уже сбивается“

„Ехал по городу на велосипеде, и один какой-то недоброжелатель крикнул: «Смотри, говно сзади горит.»“

„Если ты говоришь честно, то любой хуй может это обсмеять и поставить в говно.“

„Нам всем нравится мир, где существа достаточно развиты для того, чтоб строгая социальная иерархия ощущалась, как равноправие. Мы все хотим мира, где ты искренне можешь уважать соседа своего, потому что сосед этого достоин. Он не претендует пустым говном на твое уважение, когда даже кола не заслуживает, а он способен на тепло, тепла не боится и открыт тебе, как ты открыт ему. Мы все хотим мира, населенного достойными существами. Только я в упор не могу увидеть, как деление по национальному признаку способно к такому привести. И если вы мне позволите, я считаю, что время, когда ты устанавливал законы лишь для своего королевства, осталось далеко в прошлом. Даже в тринадцатом веке это было уже не так. Сегодня, когда у нас есть трансатлантическая телефонная связь, самолеты, радио, кинематограф, ты должен устанавливать моральные законы для человечества в целом. Фюрер активно работает с Японией. Японцы тоже националисты. Они тоже убеждены, что высшая раса должна быть ростом не более метра шестидесяти, лунолика, узкоглаза и черна волосами, что уголь. Черные говорят: ты очень хорош для белого. Все – нацисты и расисты. Все – каждое человеческое существо, потому что каждый кулик будет орать, что его болото – единственно не болото. Если ты хочешь быть над этим всем, ты должен от них отличаться. Они должны мерить себя по тебе, они не будут этого делать, если ты такой же кулик, который так же истерично нахваливает свое болото.“

„Сочинил я на днях тут симфонию
Композитор я так-то заслуженный
Да, Чайковский я, Пётр, ну слышали
Я бываю рингтоном в мобильниках

Приношу я свой труд в Министерию
Говорю, дайте денег субсидию
Чтоб весь мир её слушал и хлопал бы
Чтоб детишки её исполняли бы

Вдруг встаёт там какая-то тётенька
Из коммиссии, труд принимающей
Говорит да говно блин симфония
У нас музыка лучше есть -  Бузова

Я подумал (чорт, в слух!),
Ведь какая же дура!

А она мне, ты чо бли, какая я дура
Ты мне мозг тут музоном не трахай
Я министр блен нашей гребучей культуры
И пошёл бы ты, дяденька, нахй“

„НТВ — это Птица Феникс. Ему суждено все время возрождаться: то из пепла, то из говна. Но всегда в ментовскóй сериал.“

„Творчество, ты говно!“

„Не лечи учёного, получишь говна копчёного.“

„И побежали они с топором на говно, растопырив дрочило.“

„Футбол – часть жизни. Что ты делаешь на поле, то и в жизни делаешь. Сам я болею за «Арсенал». Почему? Мы могли купить игроков на миллионы фунтов, но мы любим футбол больше. Не то что эти козлы из «Челси». Они убивают спорт, они убивают жизнь в игре. «Манчестер Юнайтед»? Говно. «Челси»? Полное говно.“

„Он гением назвал меня, но это было днем,
А вечером того же дня назвал меня говном…
Но говорить о нем шутя я не имею прав,
Ведь он и вечером и днем был, в общем, где-то прав…“