Цитаты о записка

„Религия — это вздох угнетённой твари, сердце бессердечного мира, подобно тому как она — дух бездушных порядков. Религия есть опиум народа.
К критике гегелевской философии права. Введение (конец 1843 — январь 1844 г.) — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 1, с. 415. Последнее предложение, вероятно, есть перефразировка из записок немецкого писателя Новалиса [http://novalis.autorenverzeichnis.de/vermischte_bemerkungen/vb_076.html «Цветочная пыльца»] (Blüthenstaub), изданных в 1798 г. в журнале «Атенеум» (Athenäum): «Ваша так называемая религия действует как опий: она завлекает и приглушает боли вместо того, чтобы придать силу.»“

„Я однажды спросил аудиторию в начале 2000-ых во время семинара: «Напишите мне пять качеств ребенка, которые вы хотели бы видеть, когда он вырастет». В каждой записке было «послушный». Я говорю: «У вас здесь цирковая школа Дурова, что ли? Что здесь происходит? Здесь дрессировка или воспитание? «Послушные»! Это вы что, с ума сошли?» Ну да, это был самый лучший критерий в моем детстве. Это то, за что я мог получить больше всего любви… Я говорю – дети не собираются, как собачки, у вас сахар выпрашивать! Они, представляете, уверены, что им любовь и так положена! Только они никак не поймут, почему вы её продаёте!“

„Жизнь на Севере — суровая и трудная, и здесь как на ладони видно, кто чего стоит, все равно — будь он русским, поляком или евреем. Здесь природа одинаково относится к людям: то морозом травит, то с ума сводит, то опять-таки восхищает северным сиянием. В «Соловецких записках» ты можешь прочитать о моем увлечении этими людьми, с которых содрали кожу, живущими между бытием и небытием, пьющими насмерть. Если бы «кожу» заменить русским словом «мишура», то ты был бы прав — это увлечение жизнью. Между бытием и небытием. На грани. Итак, я дошел до грани. Далее уже только лед, снег и вечная мерзлота. Ни следов человека, никаких раскопок, никаких руин… И до космоса отсюда ближе, ибо не природа, а небо здесь диктует ритм: цикл солнца, полярная ночь, северное сияние. И последний рубеж… ведь Острова, по поверьям саамов, лежат на полпути в тот мир — как келья монаха, как зона. И еще одно… Гомбрович когда-то написал: «Я один. Поэтому я больше существую».“

„После спектакля Раневская часто смотрела на цветы, корзину с письмами, открытками и записками, полными восхищения — подношения поклонников её игры — и печально замечала: — Как много любви, а в аптеку сходить некому.“

„А все эти наши проблемы, наши оддьшки, наши черные горячие неудачи оттого, что мы хватаем жизнь за лодыжку, и сжимаем ее, и не знаем, что делать дальше. Как почти любимый — вдруг с губой искривленной неожиданно командует: «Марш в постель, мол». А она у нас воробышек, соколенок, голубая девочка с хрупкой нервной системой. Этот как в кино — вонючим дыша попкорном, по бедру ладошкой потною торопливо. А она-то что? Идет за тобой покорно и живет с тобой — бессмысленной, несчастливой. И она смирится, душу смешную вынет и останется красивым бессмертным телом, но когда она наконец-то к тебе привыкнет — ты поймешь, что ты давно ее расхотела.
Нужно нежно ее, так исподволь, ненарочно, отходя, играя, кудри перебирая, распускать ее по ниточке, по шнурочку, взявшись за руки, собирать миражи окраин, и когда ты будешь топать в рубахе мятой и лелять в ушах мотив своего Пьяццолы, она выплеснет в лицо изумрудной мяты и накроет тебя своей радостью леденцовой.
Я не знаю, что избавило от оскомин и куда мой яд до капли последней вылит, у меня весна и мир насквозь преисполнен светлой чувственности, прозрачной струны навылет. От движений резких высыпались все маски, ощущаю себя почти несразимо юной, я вдыхаю запах велосипедной смазки, чуть усталый запах конца июня. Я ребенок, мне теперь глубоко неважно, у кого еще я буду уже не-первой. А вокруг хохочет колко и дышит влажно, так что сердце выгибает дугой гипербол.
И становится немножко даже противно от того, что я была неживей и мельче, и мечтала, что вот встретимся на «Спортивной» и не ты меня, а я тебя не замечу, и прикидываться, что мы совсем незнакомы, и уже всерьез устала, совсем застыла, и когда меня кидало в холодный омут, оттого что кто-то целует тебя в затылок. Только ветер обходит справа, а солнце слева, узнает, шуршит облатками супрастина. Извини меня, я все-таки повзрослела. Поздравляй меня, я, кажется, отпустила.
Это можно объяснить золотым астралом, теплым смехом, снежной пылью под сноубордом, я не знала, что внутри у меня застряло столько бешеных живых степеней свободы. Я не стала старше, просто я стала тоньше, каждой жилкой, каждой нотой к весне причастна, вот идти домой в ночи и орать истошно, бесконечно, страшно, дико орать от счастья.
Мне так нравится держать это все в ладонях, без оваций, синим воздухом упиваться. Мне так нравится сбегать из чужого дома, предрассветным холодом по уши умываться, мне так нравится лететь высоко над миром, белым парусом срываться, как с мыса, с мысли. Оставлять записку: «Ну, с добрым утром, милый. Я люблю тебя. Конечно, в хорошем смысле».“

„Мои татуировки как записки из жизни. Иногда вы чувствуете себя некомфортно в собственной коже, поэтому покрываете ее рисунками.“

„MTV не будет крутить a Tout le Monde, они посмотрели наш клип и говорят, что, мол, люди от него будут с собой кончать. А я так подумал: ребята, вы объявили Курта Кобейна человеком года, а ведь от его записки куда больше тянет выбить себе мозги.“

„Ведь что такое фашизм? Мы даём разные его определения, а всё ведь очень просто. Фашизм — это сознательное зло; это когда ты преступаешь нравственную границу, зная о её существовании. Вот если ты не знаешь о ней, это — не фашизм. Это просто добросовестное заблуждение или дурное заблуждение, но это в любом случае не тот восторг от собственной мерзости, который так точно у Достоевского в «Записках из подполья» описан. Фашизм — это явление подпольное; это когда ты понимаешь, что ты дрянь, и испытываешь от этого удовольствие. Вот и всё. Это культ запретных удовольствий. Обратите внимание, что в фашизме на первом месте стоит культ удовольствия, наслаждения, и это отличает его, например, от коммунизма с его культом жертвенности, страданий и т. д.“

„Об одном лишь приходится пожалеть мне, выпуская этот очерк в свет: это — что он выходит не в Украине и не на украинском языке. Культурно украинский народ шаг за шагом идет к полному определению своего индивидуального своеобразия и это важно. Но в том, что я не могу издать своих записок на языке своего народа, вина не моя, а тех условий, в которых нахожусь.“

„Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую «Водопад». Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: где, братец, здесь нужник? Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил своё намерение и возвратился в залу. <…> Державин был очень стар. <…> Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы: портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочёл мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояние души моей: когда дошёл я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил своё чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, и хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли…|Комментарий=видимо, это выписка из «Записок», которые Пушкин уничтожил после событий 14 декабря 1825“

„Я всегда чувствовал, что женщина для чего-то предназначена. Секс был для меня формой физических упражнений. Я был убежден, что не могу общаться с девушками на равных просто потому, что они не были в состоянии понять, что я делаю. Я не мог позволить себе заниматься классическим ухаживанием за девушками - звонить им по телефону, писать записки и т.п. У меня просто не было времени на это, поскольку я всегда был в гимнастическом зале. Мне было проще знакомиться и брать их, а после этого я никогда их больше не видел.“

„Когда война окончилась, мне довелось читать отчёты о суде над группой Эйхмана. В точности как я, они сидели по своим конторам, сочиняли докладные записки и высчитывали, как эффективнее убивать людей. Разница состояла в том, что их отправили в тюрьму или на виселицу как преступников, я же оставался на свободе.“

„Мошенница Хиллари [Клинтон] молотком разбивала телефоны, "отбеливала" записки по электронной почте, а ее муж встречался с генпрокурором за считанные дни до того, как ее вывели из-под подозрений, - и они теперь говорят о помехах для правосудия?“

„Мы видим, что в кадровом составе структур управления и власти произошел вопиющий национальный перекос. Раньше люди не интересовались так называемым "еврейским вопросом". Сегодня же на встречах даже в отдаленных деревнях поступают десятки записок по данной проблеме. И это понятно: национальный перекос бросается в глаза каждому. Это видно на телеэкранах, по составу исполнительной власти и финансового капитала“

„Докладная записка пишется не для того, чтобы информировать её адресата, а для того, чтобы защитить её автора.“

„Теперь, казалось бы, Россия могла немедленно приступить к созданию трехлинейной магазинной винтовки. Но Ванновский решил по-иному. В 1889 г. он предложил расчленить вопрос о перевооружении армии на две части, а именно: 1) создать однозарядную винтовку уменьшенного калибра и 2) выработать магазинную винтовку. Противник «трескотни» магазинных ружей Ванновский сознательно ставил русского солдата в невыгодное для него положение в бою. «Трескотня» турецких ружей под Плевной, особенно магазинных винтовок Винчестера, используемая во всю мощь их огня турецкими аскерами, дорого обошлась русским войскам и в какой-то мере напоминала опыт Крымской войны, хотя никакими конструктивными преимуществами турецкие Снайдеры и Мартини-Генри, которыми была вооружена большая часть турецких солдат, над русскими «крнками» и «берданками» не обладали. Ванновский решительно выступил за создание малокалиберного трехлинейного, обязательно однозарядного ружья, которое, может быть, со временем будет переделано в магазинное, но «не торопясь, по предварительном всестороннем испытании механизма», на записке Ванновского Александр III написал «хорошо»“

„В результате, после одной практически бессонной июльской ночи, когда радар интуитивного мышления сигналил очень уж тревожно, я собрал свои вещи (ящик с мемуарами и деньгами спрятал под запаской), оставил записку и последний чек с арендной платой для владельца домика и покатил на север по автостраде 19. Первую ночь провел в унылой гостинице для автомобилистов в Дефуньяк-Спрингс. В сетках от насекомых хватало дыр, и пока я не погасил свет (лампочку без абажура, свисавшую с потолка на шнуре), меня осаждали комары размером с истребитель. Однако спал я как младенец. Никаких кошмаров, и встроенный радар интуитивного мышления помалкивал. Этого вполне хватило для крепкого сна.“

„Писал он со свойственной ему стремительностью и лёгкостью сразу множество работ. Отчётливо помню, что одновременно писались, или дописывались, или исправлялись рассказы, стихи, работа о древней иконе, о Лермонтове, о церковном Соборе, путевые записки о поездке в Олонецкий край, какие-то заметки о Розанове и Леонтьеве и что-то ещё.“

„На белой копоти высоких потолков
Оставлен отпечаток чёрных рук,
Среди развалин и вонючих гнойных слов
Читает бабушкины письма грязный внук.
Здесь он поджёг свою печальную гитару,
Разбавил спиртом стопроцентную тоску,
Послал записку другу-санитару,
Растёр скупые слёзы по виску.
Петля готова, нервы празднуют успех.
Помилуй, Бог, прости ему сей грех.
Он — сам себе судья и сам палач.
Труба, труби, трубач, над трупом плачь!“

„Казанова. «Записки охотника» (до баб).“

„И, как ни странно, с обожанием глядели на импозантного, чуть строгого, с малоросским выговором артиста не только зрелые дамы, но их мужья, дети и внуки. Одна из слушатальниц, Валентина Ивановна, даже прислала кумиру записку с длинным стихотворением — о том, что Ярослава Евдокимова в их семье любят уже много лет и считают добрым другом.“

„«Ухожу из жизни. Буду через 15 минут» (записка йога).“

„Записки отшельника — статья, 1887.“

„Записки о литургии и Церкви — книга, 1970-е.“

„Записка из зала: Исаакиевский собор передали под эгиду церкви. Кошмар!
— Да никакого нет в этом кошмара. Слушайте, Исаакиевскому собору ничего не сделается, он как стоял, так и стоит. У меня хороший был эпизод такой, я дембельнувшись из армии — я в Питере служил, сфотографировался на фоне Исаакиевского собора и матери показал эту фотографию, которая показалась мне очень удачной. Она посмотрела и сказала: «Ну, ничего… Всё-таки Монферран». Так что, мне кажется, что Монферрану ничего не сделается. <…> Надо быть собором и тогда тебя можно передавать кому угодно.“

„В мою квартиру недавно забрались воры — вдруг через какое-то время взяли и почти все вернули. Вместе с запиской: «Уважаемый Этуш! Извините нас, мы были вынуждены это сделать». Понять, кто здесь живет, легко: мой портрет в гостиной, афиши на стенах.“

„"вф">Видок Фиглярин: Письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III отделение / Сост. и комментарии А. И. Рейтблата.“

„В мою квартиру недавно забрались воры — вдруг через какое-то время взяли и почти все вернули. Вместе с запиской: «Уважаемый Этуш! Извините нас, мы были вынуждены это сделать.»“

„Молодых поэтов не читай. Если совсем не можешь обойтись без чтения — читай сказки Андерсена и «Записки Пиквикского клуба.»“

„А евразийцы прямо махнули к Тамерлану и Чингис-хану. Не дается русским самостоятельность, свобода — ни мысли, ни души. Всегда они в «пленении» каким-нибудь очередным идолом, максимализмом, чьей-то чужой «целостностью». Так же и интеллигенция «возвращалась» к Церкви и Православию как к чему-то внешнему и сразу же, оказавшись внутри валась и от мысли, и от свободы, сразу простиралась перед «Типиконом». И во имя этого вновь обретенного «Типикона» с упоением начинала отрицать и оплевывать все лучшее в себе. «Дар всемирного понимания», «Нам внятно все»: на вершинах и взлетах русской культуры это несомненно так. Но слаб в ней «логос» и сильна «эмоция». Русские не любят, а влюбляются — даже в Гегеля и Маркса. В «Запад», в «Византию», в «Восток». И влюбление сразу же ослепляет, лишает как раз «внятности» и понимания. Мучительные страницы в «Автобиографических записках» Булгакова о том, как он «влюбился» в Государя. Но он, собственно, всю жизнь во что-нибудь влюблялся и сразу же строил теорию на этом шатком основании. А другие влюблялись в «Отцов», в «икону», в «быт». И всякая «часть»“

„Совет начинающим писателям: читайте по крайней мере одну книгу в день, пишите как можно больше. Изучайте воспоминания писателей, особенно записки Сомерсета Моэма. Писательские курсы — это все тоже очень пригодится. Но только все авторы, которых я знаю, были самоучками. Хемингуэй сказал как-то: «Профессия писателя не требует полной занятости».“

„Мы устаём…
— Работа, нервы.
— Неприятности и риски.
— Нежеланные грехи.
— Шотландский виски.
— Покаяния последние штрихи.
— И жизни откровенные записки!“