Виктор Олегович Пелевин: Жизни

„Вопрос о том, что ожидает нас после смерти, так же бессмыслен, как вопрос, что ожидает Арлекина после костюмированного бала. Его ничего не ожидает, потому что Арлекин существует только как маска. Мне кажется, что правильнее говорить о том, что нас что-то ожидает в жизни. А смерть — это пробуждение от жизни. Но пробуждаемся от нее не мы, потому что мы сами — такая же точно иллюзия, как и все, что нас окружает. Умирая, мы просыпаемся от того, что считали собой. Кстати, в дневнике Льва Николаевича Толстого описан потрясающий сон на эту тему.“

„Самое страшное мистическое путешествие в жизни — это когда маленький ночью идешь в туалет.“

„Счастье — это термин, который объясняет сам себя. Возможно, это народная этимология, но «счастье» — это от слова «сейчас». счастье — это когда ты целиком в сейчас, а не где-то еще. Если отбросить физическую боль, все наши страдания сфабрикованы умом из мыслей о прошлом и будущем. Но там всегда будет достаточно материала, чтобы сделать нас несчастными, потому что в будущем — смерть, а в прошлом — все то, что сделало ее неизбежной. Несчастье — «не-сейчастье» — это состояние ума, констатирующего, что жизнь не удалась вчера и вряд ли удастся завтра. Если забыть про это, оказаться там, где ты есть, и, как выразился Набоков, «узнать свой сегодняшний миг» — это и есть счастье, которое практически всегда доступно.“

„О чем вся великая русская классика? Об абсолютной невыносимости российской жизни в любом ее аспекте. И все. Ничего больше там нет. А мир хавает. И просит еще.“

„На плакате — лужа блевотины. Подпись: «в прошлой жизни я была водкой „Финляндия““

„А хотел он получить участок земли под Москвой и начать выращивать на нем свеклу и огурцы — не для того,чтобы продавать их на рынке или съедать, хотя и это все тоже, а для того, чтобы, раздевшись до пояса, рубить лопатой землю, смотреть, как шевелятся красные черви и другая подземная жизнь, чтобы возить через весь дачный поселок тачки с навозом, останавливаясь у чужих калиток побалагурить.“

„Достаточно было спокойно подумать три секунды, чтобы все понять. Вот только где их взять, эти три спокойных секунды? У кого в жизни они есть? Мы не только живем, но и умираем на бегу — и слишком возбуждены собственными фантазиями, чтобы остановиться хоть на миг.“

„Да, это было так – норы, в которых проходила наша жизнь, действительно были темны и грязны, и сами мы, может быть, были под стать этим норам – но в синем небе над нашими головами среди реденьких и жидких звезд существовали особые сверкающие точки, искусственные, медленно ползущие среди созвездий, созданные тут, на советской земле, среди блевоты, пустых бутылок и вонючего табачного дыма, – построенные из стали, полупроводников и электричества и теперь летящие в космосе. И каждый из нас – даже синелицый алкоголик, жабой затаившийся в сугробе, мимо которого мы прошли по пути сюда, даже брат Митька, и уж конечно, Митёк и я – имел там, в холодной чистой синеве, свое маленькое посольство.“

„А что такое литературные круги? Если считать, что это сообщество людей, которые пишут книги, то я вполне могу себя к ним причислить. А если считать, что это публика, которая закусывает на перманентной презентации смутного пятна неизвестно чего, то не понятно, почему эти круги — литературные. Я, разумеется, ничего против них не имею. Просто все эти люди собираются на своих презентациях не от хорошей жизни <…>. То, что со стороны выглядит как перебранка между критиком и писателем, есть на самом деле форма симбиоза. Это вовсе не сведение счётов. Это игра, веселая и совершенно беззлобная — во всяком случае, с моей стороны. То, что вы называете «разборкой», в толстых журналах называют «литературным процессом», и каждый русский писатель должен внести в него свой посильный вклад.“

„Я был очень старым в восемнадцать лет, просто жутко старым — жизнь кончилась, началась агония. Лет в тридцать я начал молодеть. Я не чувствую никакой дистанции между молодым и нынешним Пелевиным — хотя бы потому, что никогда этим Пелевиным не был.“

„Читая роман, человек как бы поедает чужую жизнь, пусть даже иллюзорную. Это подсознательно примиряет его с тем, что какая-то сила проделывает то же самое с ним самим. Другая литературная форма вряд ли способна дать подобный опыт. <…> Это последовательность состояний ума, похожая на обед в ресторане: starter, main course, dessert, coffee. Поэтому роман наиболее востребован рынком. Даже непредсказуемость современного романа предсказуема, и читатель спокойно ожидает её с самого начала: он не знает, что именно будет на десерт, но он знает, что десерт будет.“

„… я особенно доволен тем, что многое, о чём я написал, действительно осуществилось. Например: медиа-магнат Березовский попытался контролировать политическую жизнь. Об этом рассказывается в одной главе из моей книги. Через несколько месяцев после её выхода, показали видеозапись, доказывающую это.“

„По-моему, хэппи энд — самое хорошее, что только может быть в литературе и в жизни. В принципе, у меня есть устойчивое стремление к хэппи энду. Дело в том, что литература в большой степени программирует жизнь, во всяком случае, жизнь того, кто пишет. Я это много раз испытывал на себе, и теперь десять раз подумаю, прежде чем отправить какого-нибудь второстепенного героя куда-нибудь.“

„На плакате — лужа блевотины. Подпись: «в прошлой жизни я была водкой „Финляндия“ [Слоган рекламы этой водки в России: «В прошлой жизни я была чистой родниковой водой»., "note"].»“