Цитаты о поле

страница 7

„Что не напоминает о ней? Я и под ноги не могу взглянуть, чтоб не возникло здесь на плитах пола её лицо! Оно в каждом облаке, в каждом дереве — ночью наполняет воздух, днем возникает в очертаниях предметов — всюду вокруг меня её образ! Самые обыденные лица, мужские и женские, мои собственные черты — все дразнит меня подобием.
Весь мир — страшный паноптикум, где всё напоминает, что она существовала и что я её потерял.“

„Я пытался говорить о хороших дорогах, хороших школах и всех этих вещах, которые были частью моей карьеры, но никто меня не слушал. А потом я заговорил о неграх, и они стали топать ногами по полу.“

„Это, наверное, бывает так, — думала она, — деревья спокойно спят всю зиму, и вдруг им начинает сниться сон. Им снится, что наступило лето, поля покрыты зеленой травой и волнующимися хлебами, а на розовых кустах сверкают только что распустившиеся цветы.
Пруды и канавы пестрят водяными лилиями, камни обвиты ползучими стебельками повилики, а всю землю в лесу закрывает дикий жасмин и анемоны. И вот, среди цветущих кустарников и зеленеющих полей деревья спят, видят себя обнаженными и начинают стыдиться своей наготы, как это часто бывает во сне с людьми. Лиственные деревья в смущении думают, что все смеются именно над ними. Осы жужжат как-то особенно насмешливо, вороны высмеивают их,
и все другие птицы хохочут и дразнятся. „Что же нам сделать, чтобы прикрыть себя?“ — думают в отчаянии деревья. Но ни на ветвях, ни на сучьях они не видят ни единого листочка, и их охватывает такое сильное беспокойство, что они просыпаются.
И, оглядываясь еще в полусне, они думают: „Славу Богу, это был только сон! Нигде не видно и следа лета. Хорошо, что мы не проспали!“ Но, присмотревшись лучше, они замечают, что лед на озере уже растаял, трава и подснежники пробиваются из-под земли, а под их собственной корой уже бродят живительные соки. „Хоть лето еще и не наступило, но все-таки пора вставать и приниматься за свое убранство!“ И вот березы торопятся выпустить на кончиках ветвей маленькие желтовато-зеленые клейкие листочки, а липы между тем покрываются зеленым цветом. Листья на ольхе выходят какими-то смятыми и недоделанными, словно маленькие уродцы, а на рябине, наоборот, они выбираются из почек уже во всей своей красе.“

„Отчего-то я чувствовал пустоту и одиночество, словно очень долго шел сквозь голое осеннее поле.“

„Он называл себя доктором Тойфельсдроком, и приличные люди не желали водить с ним знакомства. Он также не предавался радости общения. Привез с собой кучу нечестивых книг и целыми днями просиживал над ними. Только вечерами бродил в поле и в лесу и, случалось, приносил с собой жуков, мокриц и других представителей этой безбожной братии.“

„Ваши овцы, — отвечаю я, — обычно такие кроткие, довольные очень немногим,
теперь, говорят, стали такими прожорливыми и неукротимыми, что поедают даже людей,
разоряют и опустошают поля, дома и города. Именно, во всех тех частях королевства, где добывается более тонкая и потому более драгоценная шерсть, знатные аристократы и даже некоторые аббаты, люди святые, не довольствуются теми ежегодными доходами и процентами,
которые обычно нарастали от имений у их предков; не удовлетворяются тем, что их праздная и роскошная жизнь не приносит никакой пользы обществу, а, пожалуй, даже и вредит ему.
Так вот, в своих имениях они не оставляют ничего для пашни, отводят все под пастбища, сносят дома, разрушают города, делают из храмов свиные стойла. Эти милые люди обращают в пустыню все поселения и каждую пядь возделанной земли, как будто и без того у вас мало ее теряется под загонами для дичи и зверинцами.“

„…приведённые примеры показывают, что наш опыт теснейшим образом связан с нашей биологической структурой. Мы не видим «пространство» мира, мы проживаем поле нашего зрения. Мы не видим «цветов» реального мира, мы проживаем наше собственное хроматическое пространство.“

„Двое старших, Рене-Жан и Гро-Алэн, не обратили внимания ни на рожок, ни на трубу; они были всецело захвачены другим: по полу ползла мокрица.
Гро-Алэн первый заметил ее и закричал:
– Зверь! Рене-Жан подбежал к брату.
– Укусит! – предупредил Гро-Алэн.
– Не обижай его! – приказал Рене-Жан. И оба стали рассматривать забредшую в библиотеку странницу.
Жоржетта тем временем покончила с супом; она обернулась, ища братьев.
Рене-Жан и Гро-Алэн, забившись в проем окна, присели на корточки и с озабоченным видом рассматривали мокрицу; касаясь друг друга головой, смешав свои черные и каштановые локоны, они боялись громко дохнуть и с восхищением следили за зверем, который застыл на месте и не шевелился, отнюдь не польщенный таким вниманием.“

„Случайно услышать разговор на нижнем этаже довольно просто, если поставить перевернутый стакан на пол и прижаться к нему ухом.“

„РОССИЯ

Ты, Россия,
мне видишься сном,
почерневшей березкой
убогой,
где по полю,
закованном льдом,
россиянин бредет
босоногий.

Наслаждаясь
терновым венцом,
освятил он себя
тираном,
но не смог
молоткастым серпом
залечить
имперские раны.

Вижу — дед
упирается в плуг,
на земле праотцов
новгородских,
где росою
слезится луг
по судьбе дворянина
скотской.

Ты страшна
в безразличьи своем,
и в оскале с похмелья
зубастом,
я — частичка твоя
во всем,
а не только
в серпе молоткастом.

Но убог
покосившийся сруб,
не дышать нам
легко и привольно.
Лай, Россия,
как ласковый друг,
и кусайся —
признательно больно!“

„Голливудский триллер «Гера». На заре европейской цивилизации Гера, самая могущественная из богинь Олимпа, дочь Кроноса и супруга своего брата Зевса, будучи его третьей женой после Метиды и Фемиды, еще до свадьбы тайно забеременела Гебой без участия Зевса, втайне от будущего мужа съев листья латука. Могущество богини этим блудом не исчерпывается: Илифию и Ареса она тоже умудрилась родить без мужа, получив от нимфы Хлориды цветок с Оленских полей. Самая могущественная богиня Олимпа может все! «Миновав супружеское ложе», в отместку мужу она самостоятельно родила и Гефеста, в свою очередь непорочным зачатием единолично произведшего на свет Афину. Триллер заканчивается «хэппи эндом» - вместе с остальными детьми Кроноса Гера была проглочена своим отцом.“

„Однако переработка твердых отходов связана лишь с конечной и наименее сложной частью материальных потоков. Эмпирическое правило гласит: на каждую тонну мусора, образуемого у конечного потребителя, приходится примерно 5 т отходов на стадии производства и еще 20 т — в месте добычи ресурса (на шахтах, нефтяных скважинах, участках вырубки леса, на сельскохозяйственных полях и т. п.). Лучший способ уменьшить эти потоки отходов — увеличить срок службы конечной продукции и снизить потребность в первичном сырье.“

„На полу огромной грудой, напоминающей трон, были сложены жареные индейки, гуси, куры, дичь, свиные окорока, большие куски говядины, молочные поросята, гирлянды сосисок, жареные пирожки, плумпудинги, бочонки с устрицами, горячие каштаны, румяные яблоки, сочные апельсины, ароматные груши, громадные пироги с ливером и дымящиеся чаши с пуншем, душистые пары которого стлались в воздухе, словно туман.“

„Мысль является чувственной информацией, и мысли невозможно разделить на маленькие аккуратненькие вагончики, они образуют сплошное поле.“

„Тщетные надежды человека подобны выжженному полю, на котором больше не растут цветы.“

„Самая тихая фигура на поле — и есть король.“

„Настоящим лицом человека являются те представления, те образы, которые он в нас вызывает.
Так, портрет полковника – это синее с золотом поле, перечеркнутое пятью огромными галунами, лошадь – в одном углу, кресты – в другом. Портрет промышленного магната – заводская труба и кулак на столе.“

„Катастрофа глобального потепления неизбежна - геомагнитный баланс Земли нарушен магнитами на квартирных счетчиках тепла.“

„Масс-медиа щедра на раздачу бонусов: по программе лояльности блогер Джейк Пол дал боксеру Майку Тайсону не только на орехи, но и по зубам.“

„Долгое время наше видение мира оставалось неполным. Как неполным будет, скажем, вид,
открывающийся из окна самолета при подлете к Венеции: пока в поле нашего зрения находятся величественные здания и площади, нас не оставляет образ совершенной, упорядоченной, грандиозной структуры. По прибытии в город мы обнаруживаем и не слишком чистую воду, и назойливую мошкару, но именно таким путем перед нами предстают обе стороны объекта.“

„Фуко не использует слово «субъект» ни как личность, ни как форму идентичности, но говорит о «субъективации» как процессе и о «Я» как отношении (отношении к своему Я).
Так в чем же дело? Речь идет о силовом отношении к самому себе (тогда как власть была силовым отношением с другими силами), речь идет о «складке» силы. Вслед за привычным изгибом силовых линий речь идет об учреждении модусов существования или об изобретении новых возможностей жизни, которые распространяются также и на смерть,на наши отношения к своему «Я»: существование не в качестве субъекта, но как произведение искусства. Речь идет об изобретении модусов существования, подчиняющихся необязательным правилам, способных сопротивляться власти, имеющих возможность как бы укрываться в знании, даже если знание стремится проникнуть в них, а власть — к ним приспособиться. Но эти модусы существования или возможности жизни не перестают воссоздаваться; появляются новые, и если верно, что это измерение было изобретено греками, мы все же не возвращаемся к грекам,
когда исследуем те модусы, которые вырисовываются сегодня, которые являются нашим желанием артистизма, не сводимым ни к знанию, ни к власти.У Фуко нет ни только возвращения к грекам, у него нет возвращения и к субъекту.Вера в то, что Фуко вновь открыл, обнаружил субъективность, вначале им отвергнутую, является таким же недоразумением, как и «смерть человека». Я полагаю даже, что субъективация имела мало общего с представлением о субъекте. Речь идет, скорее, об электрическом или магнитном поле, об индивидуации, действующей благодаря напряжению (как высокому, так и низкому), о полях индивидов,
но не личностей, не идентичных субъектов. Именно это Фуко в других случаях называл страстью. Эта идея субъективации у Фуко является не менее оригинальной, чем идея власти или знания; втроем они образуют единый способ существования, одну странную фигуру в трех измерениях, равную по своей величине всей современной философии.“