Цитаты о японец

„Я увлекаюсь парусным спортом и, когда объясняю студентам, как функционирует экономика страны, сравниваю ее с яхтой в море. Чтобы дела шли хорошо, нужен ветер, — это заинтересованность. Руль — государственное регулирование. У американской экономики слабый руль. Нельзя делать так, как говорил Рейган: поднимите паруса, пусть их наполнит ветер, и идите в кабину коктейли пить. Так нас и на скалы вынесет, разобьет яхту вдребезги. У Советского Союза сейчас наоборот: ветер не наполняет паруса, а тогда и руль не помогает. Я думаю, что более правильно делают японцы. У них, конечно, есть частная инициатива, но и государство играет большую роль, влияя на развитие экономики в лучшем направлении. Из всех капиталистических стран, у которых в настоящее время можно чему-то поучиться, я бы выбрал не США, а Японию.“

„Японцы поразили берега, как мертвая рыба. Они похожи на мертвую рыбу, моющуюся на берегу.“

„Я не Толстой, чтобы в старости уйти странствовать, и не Гоголь, чтобы сжечь свой роман. И не игрок — без любви к рулетке. Моя страсть — разве что семья и дом. Я хотел бы жить, как японец: ничего лишнего.“

„Остров — это часть суши, окружённая водой. Суши — это часть рыбы, окружённая японцами.“

„Японцы — это люди, которые в основе своей повседневной жизни всегда осознают смерть. Японский идеал смерти ясен и прост, и в этом смысле он отличается от отвратительной, ужасной смерти, какой она видится людям Запада… Японское искусство обогащает не жестокая и дикая смерть, а, скорее, смерть, из-под ужасающей маски которой бьет ключ чистой воды. Этот ключ дает начало многим ручейкам, которые несут свою чистую воду в наш мир.“

„Японские пираты [имеются в виду японские пираты XIII—XVI веков, действовавшие по всему Тихоокеанскому побережью Азии, от берегов Кореи до берегов Индокитая] показали, что мы, японцы, имеем достаточно сил, чтобы стоять в ряду с великими державами. В грабежах, резне, разврате мы отнюдь не уступаем испанцам, португальцам, голландцам и англичанам, пришедшим искать «Остров золота»“

„Я вспоминаю, как после чемпионата мира-2002 у Владимира Бесчастных, глубоко мною уважаемого, спрашивали, почему мы не вышли из группы. Он начал говорить: надо заниматься развитием детского футбола и прочее. Хотя его по сути спрашивали о другом: почему он не забил с трех метров японцам и из-за этого сборная не вышла дальше“

„Чтобы жить на всю катушку, нужна страсть, азарт, который лишает тебя всякой логики. Вот хочется — и баста! Когда я был молодым и рьяным, я просто шёл напролом. А потом, наконец, задумался и резко остановился. Я не Толстой, чтобы в старости уйти странствовать, и не Гоголь, чтобы сжечь свой роман. И не игрок — без любви к рулетке. Моя страсть — разве что семья и дом. Я хотел бы жить, как японец: ничего лишнего.“

„Сами себя толком не знающие,
Суетливые, легко, без проблем живущие,
С виду всегда аккуратные, гладко прилизанные,
Маленькие, крепенькие, ко всему равнодушные;
Похожие кто на обезьяну, кто на лисицу,
Кто на белку-летягу, кто на бычка с усами,
Похожие кто на оризию, кто на горгулью,
Кто на осколок чайной чашки — японцы…“

„Мы как были в полном одиночестве, так и остались. Раньше была хотя бы заинтересованность в том, чтобы Дом моделей проводил показы по линии СЭВа, было ощущение, что можно работать с промышленностью. Сейчас вообще катастрофа. Рынок весь заполнен фирменными шмотками. Не осталось места для русских художников.
Потенциал огромный, но нет производства. Нет поддержки. Я бы с удовольствием взял заказ — ко мне масса фирм приходит. Но я могу пошить им только образцы. Потому что фабрики нет такой, в которой я был бы уверен, что она сделает хорошо. Сколько контрактов ушло — корейцы, китайцы, японцы хотели воспользоваться моим именем, моими идеями, но они ушли. У нас нет культуры производства. Нет стабильности, нет устойчивости.“

„Нам всем нравится мир, где существа достаточно развиты для того, чтоб строгая социальная иерархия ощущалась, как равноправие. Мы все хотим мира, где ты искренне можешь уважать соседа своего, потому что сосед этого достоин. Он не претендует пустым говном на твое уважение, когда даже кола не заслуживает, а он способен на тепло, тепла не боится и открыт тебе, как ты открыт ему. Мы все хотим мира, населенного достойными существами. Только я в упор не могу увидеть, как деление по национальному признаку способно к такому привести. И если вы мне позволите, я считаю, что время, когда ты устанавливал законы лишь для своего королевства, осталось далеко в прошлом. Даже в тринадцатом веке это было уже не так. Сегодня, когда у нас есть трансатлантическая телефонная связь, самолеты, радио, кинематограф, ты должен устанавливать моральные законы для человечества в целом. Фюрер активно работает с Японией. Японцы тоже националисты. Они тоже убеждены, что высшая раса должна быть ростом не более метра шестидесяти, лунолика, узкоглаза и черна волосами, что уголь. Черные говорят: ты очень хорош для белого. Все — нацисты и расисты. Все — каждое человеческое существо, потому что каждый кулик будет орать, что его болото — единственно не болото. Если ты хочешь быть над этим всем, ты должен от них отличаться. Они должны мерить себя по тебе, они не будут этого делать, если ты такой же кулик, который так же истерично нахваливает свое болото.“

„Японцы страстные любители цветов и растений: как нельзя себе представить богатой японской аристократический гостиной без роскошной вазы с живыми цветами, так нельзя вообразить и беднейшей японской лачуги, в которой не нашлось бы хотя обрубка бамбука с воткнутым цветком…“

„8 мая 1964 г., празднуя своё 80-летие, Трумэн заявил представителям печати: «Я направил японцам предупреждение о том, что мы располагаем самой мощной взрывной и разрушающей силой в мире.»“

„Мой собственный скромный опыт свидетельствует, что демократия ещё не вошла нам [японцам] в плоть и кровь и что утверждать обратное было бы просто нелепо.“

„У меня ощущение великого потопа появилось десять лет спустя после того, что произошло в Хиросиме… Но разве не японцы, пережившие эту трагедию, должны предупредить людей о всемирном потопе, изо всех сил противостоять ему?“

„В перестройку газеты живописали американскую, германскую, японскую системы управления. И наивно призывали: делайте «как там», и уровень жизни будет «как там». Однако практика научила, что нам не стать ни англосаксами, ни французами, ни тем паче японцами.“

„Татары, узбеки и ненцы
И весь украинский народ,
И даже приволжские немцы
К себе переводчиков ждут.
И может быть в эту минуту
Меня на турецкий язык
Японец какой переводит
И в самую душу проник.“

„Я думаю, скоро одежда будет одноразовая. Японцы уже изобрели колготки-пульверизатор.“

„Посмотрите, что происходит в Японии. Дело даже не в вере, а в безбожье внутреннем, в отсутствии представления о том, что ты не один живешь. И вот это постоянное использование, унижение окружающего мира приводит к тому, что Господь говорит: «Ребята, вы чего делаете?» И посылает бедным японцам девятибалльное землетрясение с цунами.“

„Этот жанр можно определить как «иконографию». Без икон жизнь пресна, это старая истина. Но, понимаете, поп-иконы и гей-иконы не канают на фоне настоящей кровищи. Золотые оклады тоже сильно все портят, за ними не видна судьба. Иконография – самый строгий жанр, потому что совершенно не прощает халтуры. Нельзя перебрать с пафосом, будут ржать. Нельзя беречь героя. Нельзя делать героя неуязвимым – слишком мощным, с горой мышц (это броня, она запрещена), бессмертным, с фигой в кармане, с нечеловеческим геномом, слишком интеллектуальным и всезнающим (знания – броня, она запрещена), нельзя делать героя женатым, детным, семейным (семья — броня), предельная любовь к жизни должна соседствовать с танатосом, потому что только на фоне танатоса жизнь выглядит остро, четко, поэтично. У героя не может быть грубого, тяжелого лица. Он не должен быть зрелым. Это какие-то давно забытые категории «прекрасного», о которых сейчас помнят, по-моему, только японцы. Поэтому все вменяемые люди смотрят анимэ с полуоформленными подростками, на каждом из которых Рана и Миссия. Невыносимо больно видеть потуги Голливуда с его отличным пониманием необходимости Героики («Мстители» кричат об этом своей пачкой суперменов) и полным прососом основ жанра. Нет ни одной идеи. «Человечество» Голливуда, за которое бьются последние десятилетия все красивые морды Америки – это гламурная полая форма, в которой ничего нет. Нет мотивации – спасай человечество. Человечеству совершенно пох, потому что единственная реакция, на которую оно способно – это с воплями бежать от камней с неба, дожевывая гамбургер или двигая перед собой детскую коляску. Как бы диалог со спасаемым, вообще, нужен. Спасение безразличного и невтемного объекта – это просто корпоративное развлечение, в которое посвящен лишь онанист-спасатель.“

„Хиротаро выпрямился и перечитал иероглифы, написанные его рукой на Валеркином теле. «Проснись… Будь снова другом моим, Уснувший в траве светлячок». Это хокку было первым, что пришло ему в голову, когда он склонился над умирающим мальчиком. Он больше не мучился от стыда перед этими людьми. Если поэзия обладала хоть какой-нибудь силой, то она обязана была проявить эту силу сейчас.
― Бумага, ― негромко сказал Хиротаро, отходя к столу. Петькина мамка торопливо оторвала листок от настенного календаря и протянула его японцу. Хиротаро присел к столу и в свете лампы, которую держал у него над головой дед Артем, написал прямо на каком-то рисунке еще одно хокку. «Жаворонок в вышине… А лишь вчера резвился На том же месте другой». Затем он повернулся к деду, снял колпак с лампы и поджег календарный листочек. Все как завороженные смотрели на этот второй огонек, а японец, дождавшись, когда он прогорит, бросил его в пустой стакан.
― Вада, ― отрывисто сказал он. Петькина мамка плеснула в стакан из ковшика, и Хиротаро помешал в нем ложкой, стараясь растворить весь пепел. ― Степь ехать нада, ― наконец, сказал он. ― Кагда солнце придет, эта вада ему пить нада.
― В степь так в степь, ― сразу согласился дед Артем.“

„Ни шагу, ни слова, вообще никакого разговора с теми, кто объявил нашу территорию своей. С китайцами, филиппинцами, вьетнамцами — пожалуйста, любые проекты осваивать, но только не с японцами. При этом я уважаю японцев. Но до тех пор, пока не откажутся от претензии на Южные Курилы, ни одной ноги японца на нашем острове. Наша позиция, не только моя — и ПДС НПСР: разменивать свою территорию нельзя. Это итоги Второй мировой войны. Их пересматривать категорически недопустимо.“

„Я предложил шахтёрам: Не ждите, что кто-то добрый за вас решит проблемы. Выдвиньте своего человека и предложите разным партиям, любым, кто возьмёт. Мы — возьмём. Только давайте так: если в Думе начнёт налево и направо собой торговать — сами с ним разбирайтесь. Нам нужны такие, чтобы потом не продавались… Знаете, что они мне отвечают? «Таких, чтобы не перепродавались, не бывает». Что мне осталось им сказать напоследок? Нечего плакать. Если у вас таких не бывает, то вам ничего не остаётся, кроме как идти и сдаваться тем, у кого такие бывают — китайцам, японцам, американцам… Если общество не способно бороться с предательством — оно просто будет стёрто с лица земли. Это — то главное, что, похоже, наши люди ещё не осознали.“

„Много лет назад один европейский друг сказал мне, что если бы у вас была рукопись прекрасной книги и вы были бы уверены, что сможете продать сто экземпляров книги, то европейский издатель напечатал бы девяносто девять экземпляров. Напечатать сто один экземпляр, по словам моего друга, было бы, по европейским понятиям, неприлично. А вот как повели бы себя в такой ситуации японцы: мы продолжали бы печатать эту книгу и продавать как можно больше экземпляров. Чем больше мы выпустили бы экземпляров этой книги, тем дешевле бы она стоила, и благодаря рекламе и информации мы увеличили бы спрос и обеспечили бы этой книгой все больше и больше людей.“

„Мы разработали самое ужасное оружие в истории человечества… Это оружие будет применено против Японии… так, чтобы военные объекты, солдаты и моряки были целями, а не женщины и дети. Даже если японцы дикие — беспощадны, жестоки и фанатичны, то мы, как руководители мира, для общего блага не можем сбросить эту ужасную бомбу ни на старую, ни на новую столицу.“

„Нам всем нравится мир, где существа достаточно развиты для того, чтоб строгая социальная иерархия ощущалась, как равноправие. Мы все хотим мира, где ты искренне можешь уважать соседа своего, потому что сосед этого достоин. Он не претендует пустым говном на твое уважение, когда даже кола не заслуживает, а он способен на тепло, тепла не боится и открыт тебе, как ты открыт ему. Мы все хотим мира, населенного достойными существами. Только я в упор не могу увидеть, как деление по национальному признаку способно к такому привести. И если вы мне позволите, я считаю, что время, когда ты устанавливал законы лишь для своего королевства, осталось далеко в прошлом. Даже в тринадцатом веке это было уже не так. Сегодня, когда у нас есть трансатлантическая телефонная связь, самолеты, радио, кинематограф, ты должен устанавливать моральные законы для человечества в целом. Фюрер активно работает с Японией. Японцы тоже националисты. Они тоже убеждены, что высшая раса должна быть ростом не более метра шестидесяти, лунолика, узкоглаза и черна волосами, что уголь. Черные говорят: ты очень хорош для белого. Все – нацисты и расисты. Все – каждое человеческое существо, потому что каждый кулик будет орать, что его болото – единственно не болото. Если ты хочешь быть над этим всем, ты должен от них отличаться. Они должны мерить себя по тебе, они не будут этого делать, если ты такой же кулик, который так же истерично нахваливает свое болото.“

„Хокку.
Флюгер японца всегда указывает на Север.
Там хорошо. Там - Итуруп, Кунашир, Шикотан, Хабомаи.
А, может, самураи к флюгеру магнит прикрепили?“

„На дальнем конце помойки, на перевернутом ящике из-под молока, сидел Вине Мацуока и копался в горсти мелкого мусора. Он наполовину японец и любит шутить, что на его долю пришлась меньшая половина. По крайней мере он считал это шуткой. В открытой азиатской улыбке Винса есть что-то слегка неестественное. Как будто он научился ей по книге с картинками.“