Цитаты о пружина

„В каждом из нас сидит пружина. Ее непременно надо заводить до отказа, но при этом не сломать.“

„Женщина — как дверь с пружиной: ты её к себе — она от тебя, ты её от себя — она к тебе.“

„В жизни человека необходима романтика. Именно она придает человеку божественные силы для путешествия по ту сторону обыденности. Это могучая пружина в человеческой душе, толкающая его на великие свершения.“

„- Нам повезло, почти все в сборе,- шепнул Бриссенден Мартину,- Вот Нортон и Гамильтон. Пойдемте к ним. Стивенса, к сожалению, пока нет. Идемте. Я начну разговор о монизме, и вы увидите, что с ними будет.
Сначала разговор не вязался, но Мартин сразу же мог оценить своеобразие и живость ума этих людей. У каждого из них были свои определенные воззрения, иногда противоречивые, и, несмотря на свой юмор и остроумие, эти люди отнюдь не были поверхностны. Mapтин заметил, что каждый из них (независимо от предмета беседы) проявлял большие научные познания и имел твердо и ясно выработанные взгляды на мир и на общество. Они ни у кого не заимствовали своих мнений; это были настоящие мятежники ума, и им чужда была всякая пошлость. Никогда у Морзов не слыхал Мартин таких интересных разговоров и таких горячих споров. Казалось, не было в мире вещи, которая не возбуждала бы в них интереса. Разговор перескакивал с последней книги миссис Гемфри Уорд на новую комедию Шоу, с будущего драмы на воспоминания о Мансфилде. Они обсуждали, хвалили или высмеивали утренние передовицы, говорили о положении рабочих в Новой Зеландии, о Генри Джемсе и Брандере Мэтью, рассуждали о политике Германии на Дальнем Востоке и экономических последствиях желтой опасности, спорили о выборах в Германии и о последней речи Бебеля, толковали о последних начинаниях и неполадках в комитете объединенной рабочей партии, и о том, как лучше организовать всеобщую забастовку портовых грузчиков.
Мартин был поражен их необыкновенными познаниями во всех этих делах. Им было известно то, что никогда не печаталось в газетах, они знали все тайные пружины, все нити, которыми приводились в движение марионетки. К удивлению Мартина, Мэри тоже принимала участие в этих беседах и при этом проявляла такой ум и знания, каких Мартин не встречал ни у одной знакомой ему женщины.
Они поговорили о Суинберне и Россетти, после чего перешли на французскую литературу. И Мэри завела его сразу в такие дебри, где он оказался профаном. Зато Мартин, узнав, что она любит Метерлинка, двинул против нее продуманную аргументацию, послужившую основой "Позора солнца".
Пришло еще несколько человек, и в комнате стало уже темно от табачного дыма, когда Бриссенден решил, наконец, начать битву.
- Тут есть свежий материал для обработки, Крейз, -сказал он, - зеленый юноша с розовым лицом, поклонник Герберта Спенсера. Ну-ка, попробуйте сделать из него геккельянца.
Крейз внезапно встрепенулся, словно сквозь него пропустили электрический ток, а Нортон сочувственно посмотрел на Мартина и ласково улыбнулся ему, как бы обещая свою защиту.
Крейз сразу напустился на Мартина, но Нортон постепенно начал вставлять свои словечки, и, наконец, разговор превратился в настоящее единоборство между ним и Крейзом. Мартин слушал, не веря своим ушам, ему казалось просто немыслимым, что он слышит все это наяву - да еще где, в рабочем квартале, к югу от Мар-кет-стрит. В этих людях словно ожили все книги, которые он читал. Они говорили с жаром и увлечением, мысли возбуждали их так, как других возбуждает гнев или спиртные напитки. Это не была сухая философия печатного слова, созданная мифическими полубогами вроде Канта и Спенсера. Это была живая философия спорщиков, вошедшая в плоть и кровь, кипящая и бушующая в их. речах. Постепенно и другие вмешались в спор, и все следили за ним с напряженным вниманием, дымя папиросами.“

„Прошлое не всегда тянет назад. В нем рассыпаны немногочисленные, но мощные пружины, которые, распрямляясь, толкают нас в будущее.“

„Язык есть машина, и не следует допускать, чтобы пружины ее скрипели.“

„Весною сад повиснет на ветвях,
нарядным прахом приходя в сознанье.
Уже вверху плывут воспоминанья
пустых небес о белых облаках. Тебя он близко поднесет к лицу,
как зеркальце, но полуотрешенно,
слабеющей пружиной патефона
докручивая музыку к концу. Потом рукой, слепящей, как просвет,
как уголок горящего задверья,
он снимет с лет запретных суеверье.
Быть иль не быть — уже вопроса нет.“

„На этом мерзком клочке земли…
было еще много всякой всячины:
вилки и ложки… непарные носки,
пыльные тряпки, окурки, осколки
посуды, лампочек и зеркал,
ржавые пружины от матрацев,
розовые куклы без рук,
страницы бульварных журналов
и газет, драные мячи…
скомканные фотографии…“

„Какое игралище судьбы человеческая жизнь! И как странно меняются с переменой обстоятельств тайные пружины, управляющие нашими влечениями! Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть; сегодня ищем то, чего завтра будем избегать. Завтра нас будет приводить в трепет одна мысль о том, чего мы жаждем сегодня.“

„Известность походит на пружину, которая поднимает или опускает нас и теряет свою упругость от покоя.“

„Каждая произнесенная фраза - это совокупность сил, которые затрагивают в читателе его логический инстинкт, его музыкальные способности, приобретения его памяти, пружины его воображения и через посредство нервов, внешних чувств и привычек потрясают всего человека целиком.“

„Василь был востребованный и всеми любимый здесь певец. В первую очередь бросалась в глаза открытость этого человека, его способность легко идти на контакт с людьми. У него был дар внутреннего спокойствия, и он к себе этим очень располагал. Известию о его смерти мы сначала даже не поверили. Об этом сначала сообщили в интернете, и так как там часто бывает непроверенная информация, друзья Василя сначала отнеслись к нему как к ложной тревоге. Когда это подтвердилось, мы все были убиты горем. Не все из нас знали, что он поехал воевать. Он сделал это достаточно скрытно. Это была его личная война, его личный выбор, и он не многих в это посвящал. Я скажу даже больше: французские коллеги и друзья даже не поняли, что происходит. Он этого не афишировал. Мне было известно, что он туда ездит, но были коллеги, которые меня спрашивали, что произошло, как и где его убили. Многие не знали, что он, помимо того что он здесь поет, еще и борется за свободу своей родины. Это были фактически два разных человека. С нами он был очень мягкий, добродушный, но его внутренний стержень, стержень человека, глубоко уязвленного тем, что происходит на его земле, стал проявляться гораздо позже, когда все это началось. Нас он к этому не особенно приближал. Мы знали, что происходит, он с нами говорил, но это, можно сказать, было частью его личной жизни. Он нас от этого оберегал. Единственное, что я заметила, — в определенный момент он стал очень радикальным. Но это было вполне нормально. Видя, что происходит на Украине, нельзя оставаться равнодушным. Здесь об этом говорили абсолютно все: агрессия, которая случилась на Украине, шокировала и задела абсолютно всех. Но мы не думали, что Василя она задела в такой степени. Он жил одним днем. Как артист, он был человеком очень пылким. Он шел за пылкостью сердца, был человеком не разума, а чувств и делал то, что подсказывали ему чувства. Он здесь устраивал очень много митингов, демонстраций в поддержку Украины, акций протеста, но в определенный момент этого ему стало недостаточно. Он должен был быть сам на передовой. Что он и сделал. Для меня было шоком увидеть его последние записи, где он поет с автоматом в руке. Для меня это был нонсенс. Потому что я его видела с нами, в компании, на пляже, улыбающимся. И видеть его с автоматом в руке было для меня шоком. Я к этому образу не могу даже привыкнуть. В нем чувствовалась натянутая пружина, которая могла взорваться в любую минуту. Это натяжение стало чувствоваться в последние месяцы, видимо все это в нем накипало очень долго.“

„В НФ> сама физика нередко то фантастическая (у Блиша), то реальная (у Кларка) оказывается причиной и пружиной повествования. Здесь можно натолкнуться на странные, запутанные, даже необычно скомпонованные гипотезы, например, те, какие так обожает Блиш.“

„Еще перед войной мы заметили: политика азиатских стран начинает меняться. Казалось, у некой пружины, приводившей в движение весь механизм, иссяк завод — и вот в игру вступили новые мотивы. Во времена наших отцов Восток, особенно Ближний Восток, все, что лежит по эту сторону Афганской границы, был постижим логически, более или менее однороден — и весьма прост. Персия, Турция, Египет и иже с ними были странами с давней традицией государственности, управляемыми султанами или князьями: права владык никто не подвергал сомнению, власть почиталась священной от Бога, законодательство же опиралось на диктат государственной религии. Подданные этих государств в первую очередь делились на мусульман, христиан и язычников. И только потом, коли была особая необходимость, они осознавали себя турками или арабами, однако в этом вопросе у них самих не было окончательной уверенности: главную роль играла вера…“

„«Мудрёные приключения квартального надзирателя» <…>. Это новое произведение (уже нельзя сказать неистощимого) автора «Выжигиных» показывает в нём новое направление. Доселе г. Булгарин славился охотой и уменьем бродить с карикатурой и сатирой по всем этажам общественной жизни: теперь, напротив, смотрит на всё сквозь цветную призму и видит всё в радужном, идеальном сиянии. Отдадим должную справедливость сей перемене. По крайней мере, мы обязаны ей тем, что увидели доселе невиданный идеал философии и поэзии в квартальном надзирателе!!! Вы усмехнётесь? Да почему ж не так? Искусство всемогуще. Мы уверены, что со временем романист с талантом г. Булгарина может отыскать бездну поэзии под сермяжною бронёю бутошника и в его смиренном обиталище открыть таинства глубочайшей философии. В ожидании сих успехов искусства, пожалеем только, что в новом произведении г. Булгарина оригинальности направления не сопутствует оригинальность исполнения. Интерес его рассказа <…> основывается на старых пружинах Дюкре-Дюменилевской фабрики.“

„Василь был востребованный и всеми любимый здесь певец. В первую очередь бросалась в глаза открытость этого человека, его способность легко идти на контакт с людьми. У него был дар внутреннего спокойствия, и он к себе этим очень располагал. Известию о его смерти мы сначала даже не поверили. Об этом сначала сообщили в интернете, и так как там часто бывает непроверенная информация, друзья Василя сначала отнеслись к нему как к ложной тревоге. Когда это подтвердилось, мы все были убиты горем. Не все из нас знали, что он поехал воевать. Он сделал это достаточно скрытно. Это была его личная война, его личный выбор, и он не многих в это посвящал. Я скажу даже больше: французские коллеги и друзья даже не поняли, что происходит. Он этого не афишировал. Мне было известно, что он туда ездит, но были коллеги, которые меня спрашивали, что произошло, как и где его убили. Многие не знали, что он, помимо того что он здесь поет, еще и борется за свободу своей родины. Это были фактически два разных человека. С нами он был очень мягкий, добродушный, но его внутренний стержень, стержень человека, глубоко уязвленного тем, что происходит на его земле, стал проявляться гораздо позже, когда все это началось. Нас он к этому не особенно приближал. Мы знали, что происходит, он с нами говорил, но это, можно сказать, было частью его личной жизни. Он нас от этого оберегал. Единственное, что я заметила, — в определенный момент он стал очень радикальным. Но это было вполне нормально. Видя, что происходит на Украине, нельзя оставаться равнодушным. Здесь об этом говорили абсолютно все: агрессия, которая случилась на Украине, шокировала и задела абсолютно всех. Но мы не думали, что Василя она задела в такой степени. Он жил одним днем. Как артист, он был человеком очень пылким. Он шел за пылкостью сердца, был человеком не разума, а чувств и делал то, что подсказывали ему чувства. Он здесь устраивал очень много митингов, демонстраций в поддержку Украины, акций протеста, но в определенный момент этого ему стало недостаточно. Он должен был быть сам на передовой. Что он и сделал. Для меня было шоком увидеть его последние записи, где он поет с автоматом в руке. Для меня это был нонсенс. Потому что я его видела с нами, в компании, на пляже, улыбающимся. И видеть его с автоматом в руке было для меня шоком. Я к этому образу не могу даже привыкнуть. В нем чувствовалась натянутая пружина, которая могла взорваться в любую минуту. Это натяжение стало чувствоваться в последние месяцы, видимо все это в нем накипало очень долго.“

„Среди сумочек и тапочек, трубочек и лампочек
Обломков и баночек, осколков и карточек
Среди бирок, этикеток, пакетов и чеков
Под плакатами с эко-пикетов
И одеялом из лопнутой пупырки
Под затылки себе мятые бутылки подложив
На матрасе в дырках от заржавелых пружин
Мы с тобой конец света перележим!
Вместо нас теперь кто-то поновей
А мы с тобой лежим в непонятках
На мусорной горе среди севших батарей
Мы будем вечно жить без остатка.“

„Это — кладбище машин.
Как огромная постель.
Змеи вырванных пружин.
Свалка бывших скоростей.“