Владимир Владимирович Набоков цитаты

страница 7

„К Богу приходят не экскурсии с гидом, а одинокие путешественники.“

„Одиночество, как положение, исправлению доступно, но как состояние, это — болезнь неизлечимая.“

„Следует отличать сентиментальность от чувствительности. Сентиментальный человек может быть в частной жизни чрезвычайно жестоким. Тонко чувствующий человек никогда не бывает жестоким.“

„Трёхсложная формула человеческой жизни: невозвратность прошлого, ненасытность настоящего и непредсказуемость будущего.“

„Я американский писатель, рождённый в России, получивший образование в Англии, где я изучал французскую литературу перед тем, как на пятнадцать лет переселиться в Германию. …Моя голова разговаривает по-английски, моё сердце — по-русски, и моё ухо — по-французски…“

„Удивительная вещь, — задумывался ли ты когда-нибудь над этим? — что двое людей, одинаково бeдных, живут неодинаково, один, скажем, как ты, откровенно и безнадежно нищенствует, а другой, такой же бeдняк, ведет совсeм иной образ жизни, — прилично одeт, беспечен, сыт, вращается среди богатых весельчаков, — почему это так? А потому, Феликс, что принадлежат они к разным классам, — и если уже мы заговорили о классах, то представь себe одного человeка, который зайцем eдет в четвертом классe, и другого, который зайцем eдет в первом: одному твердо, другому мягко, а между тeм у обоих кошелек пуст, — вeрнeе, у одного есть кошелек, хоть и пустой, а у другого и этого нeт, — просто дырявая подкладка.“

„Хоть одну вещь в жизни нужно сделать первоклассно.“

„Толстой — непревзойденный русский прозаик. Оставляя в стороне его предшественников Пушкина и Лермонтова, всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый — Толстой, второй — Гоголь, третий — Чехов, четвёртый — Тургенев. Похоже на выпускной список, и разумеется, Достоевский и Салтыков-Щедрин со своими низкими оценками не получили бы у меня похвальных листов.
Читая Тургенева, вы знаете, что это — Тургенев. Толстого вы читаете потому, что просто не можете остановиться. Идеологическая отрава — пресловутая «идейность» произведения (если прибегнуть к понятию, изобретенному современными критиками-шарлатанами) начала подтачивать русскую прозу в середине прошлого века и прикончила её к середине нашего. Поначалу может показаться, что проза Толстого насквозь пронизана его учением. На самом же деле его проповедь, вялая и расплывчатая, не имела ничего общего с политикой, а творчество отличает такая могучая, хищная сила, оригинальность и общечеловеческий смысл, что оно попросту вытеснило его учение. В сущности, Толстого-мыслителя всегда занимали лишь две темы: Жизнь и Смерть. А этих тем не избежит ни один художник.“

„Желания мои весьма скромны. Портреты главы государства не должны превышать размер почтовой марки.“

„Я горжусь тем, что никогда не стремился к признанию в обществе.“

„Лучшая реакция на вражескую критику — улыбнуться и забыть.“

„Балуйте детей, господа! Никто не знает, что их ожидает в будущем.“

„Трусы мечты не создают.“

„Я знаю больше, чем могу выразить словами, и то немногое, что я могу выразить, не было бы выражено, не знай я большего.“

„Истина — одно из немногих русских слов, которое ни с чем не рифмуется.“

„Русские переводчики с английского – ослы просвещения.“

„… Многоточие изображает, должно быть, следы на цыпочках ушедших слов.“

„Тайный узор в явной судьбе.“

„Профессора литературы склонны придумывать такие проблемы, как: «К чему стремился автор?» или еще гаже: «Что хочет книга сказать?» Я же принадлежу к тем писателям, которые, задумав книгу, не имеют другой цели, чем отделаться от нее.“

„Пестуйте детали, божественные детали.“

„Стрекозы изящные, синие
Спустились на листья ольхи…
На небе румяная линия,
На ней золотые штрихи.“

„День за днём, цветущий и летучий“

„…Искусство — божественная игра. Эти два элемента — божественность и игра — равноценны. Оно божественно, ибо именно оно приближает человека к Богу, делая из него истинного полноправного творца. При всем том искусство — игра, поскольку оно остается искусством лишь до тех пор, пока мы помним, что в конце концов это всего лишь вымысел, что актеров на сцене не убивают, иными словами, пока ужас или отвращение не мешают нам верить, что мы, читатели или зрители, участвуем в искусной и захватывающей игре; как только равновесие нарушается, мы видим, что на сцене начинает разворачиваться нелепая мелодрама, а в книге — леденящее душу убийство, которому место скорее в газете. И тогда нас покидает чувство наслаждения, удовольствия и душевного трепета — сложное ощущение, которое вызывает у нас истинное произведение искусства.“

„Эволюция смысла в некотором смысле является эволюцией бессмыслицы.“

„Моя личная трагедия, которая не может, которая не должна быть чьей-либо ещё заботой, состоит в том, что мне пришлось оставить свой родной язык, родное наречие, мой богатый, бесконечно богатый и послушный русский язык, ради второсортного английского.“

„На свете нет ничего столь же мне ненавистного, как коллективная деятельность, эта коммунальная помывочная, где скользкие и волосатые мешаются друг с другом, только увеличивая общий знаменатель бездарности.
Предисловие к «Лолита: Сценарий.»“

„О чем я думаю? О падающих звёздах…“

„Какое место Вы себе отводите среди писателей ныне живущих и писателей недавнего прошлого?
— Я часто думаю, что должен существовать специальный типографский знак, обозначающий улыбку, — нечто вроде выгнутой линии, лежащей навзничь скобки, именно этот значок я поставил бы вместо ответа на ваш вопрос.“

„С юности — я покинул Россию в 19 лет — мои политические взгляды остаются строгими и неизменными, как старая серая скала. Они классически, почти до банальности. Свобода слова, свобода искусства. Социальный или экономический строй идеального государства меня интересует мало. Желания мои весьма скромны. Портреты главы государства не должны размером превышать почтовую марку. Никаких пыток, никаких казней.“

„Хоть проще всё было, суровей“

„Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском. В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей. <…“

„Фреду Добсону, карлику в мышиных гетрах, Господь Бог подарил тот весёлый августовский день, который начался нежным гудком и поворотом вспыхнувшей рамы. Дети, возвратившись с прогулки, рассказывали родителям, захлебываясь и изумляясь, что видели карлика в котелке, в полосатых штанах, с тросточкой и парой жёлтых перчаток в руках. Страстно простившись с Норой, ожидавшей гостей, Картофельный Эльф вышел на широкую, гладкую улицу, облитую солнцем, и сразу понял, что весь город создан для него одного. Весёлый шофер звонким ударом согнул железный флажок таксометра, мимо полилась улица, и Фред то и дело соскальзывал с кожаного сиденья и всё смеялся, ворковал сам с собою. Он вылез у входа в Гайд-Парк и, не замечая любопытных взглядов, засеменил вдоль зелёных складных стульев, вдоль бассейна, вдоль огромных кустов рододендрона, темневших в тени ильмов и лип, над муравой, яркой и ровной, как бильярдное сукно.“

„От нее оставалось лишь легчайшее фиалковое веяние, листопадное эхо той нимфетки, на которую я наваливался с такими криками в прошлом; эхо на краю красного оврага, с далеким лесом под белесым небом, с бурыми листьями, запрудившими ручей, с одним последним сверчком в сухом бурьяне…“

„То была ночь оттепели, ночь ветра с великим смятением в воздухе. Черная весна Стояла тут же за углом, дрожа В мокром звездном свете, на мокрой земле.“

„Я ел мясо лося, млея…“

„Иван-да-Марья сам с собою спор“

“I certainly do speak Russian. You see, it was the fashionable language par excellence, much more than French, among the nobles of Zembla at least.”

“Philistinism implies not only a collection of stock ideas but also the use of set phrases, clichés, banalities expressed in faded words. A true philistine has nothing but these trivial ideas of which he entirely consists.”

“A philistine is a full-grown person whose interests are of a material and commonplace nature, and whose mentality is formed of the stock ideas and conventional ideals of his or her group and time. I have said "full-grown person" because the child or the adolescent who may look like a small philistine is only a small parrot mimicking the ways of confirmed vulgarians, and it is easier to be a parrot than to be a white heron. "Vulgarian" is more or less synonymous with "philistine": the stress in a vulgarian is not so much on the conventionalism of a philistine as on the vulgarity of some of his conventional notions. I may also use the terms genteel and bourgeois. Genteel implies the lace-curtain refined vulgarity which is worse than simple coarseness. To burp in company may be rude, but to say "excuse me" after a burp is genteel and thus worse than vulgar. The term bourgeois I use following Flaubert, not Marx. Bourgeois in Flaubert's sense is a state of mind, not a state of pocket. A bourgeois is a smug philistine, a dignified vulgarian.”

“What moment in that gradual decay
Does resurrection choose? What year?
Who has the stopwatch? Who rewinds the tape?
Are some less lucky, or do all escape?
A syllogism; other men die
But I am not another: therefore I'll not die.”

“In due time history will have denounced everybody.”

“A sense of security, of well-being, of summer warmth pervades my memory. That robust reality makes a ghost of the present. The mirror brims with brightness; a bumblebee has entered the room and bumps against the ceiling. Everything is as it should be, nothing will ever change, nobody will ever die.”

“This brand of paper (used by macaroon makers) was not only digestible but delicious.”

“After Olympia Press, in Paris, published the book, an American critic suggested that Lolita was the record of my love affair with the romantic novel. The substitution "English language" for "romantic novel" would make this elegant formula more correct.”

“For we die every day; oblivion thrives”

“The clumsiest literal translation is a thousand times more useful than the prettiest paraphrase.”

“"What!" cried Bretwit in candid surprise, "They know at home that His Majesty has left Zembla?"”

“Let the credulous and the vulgar continue to believe that all mental woes can be cured by a daily application of old Greek myths to their private parts.”