Цитаты о бумага

страница 2

„Оглядываясь теперь назад, ясно, что он стремился на бумаге к лаконичности, к лапидарности, присущей поэтической речи: к предельной емкости выражения. Выражающийся таким образом по-русски всегда дорого расплачивается за свою стилистику. Мы — нация многословная и многосложная; мы — люди придаточного предложения, завихряющихся прилагательных. Говорящий кратко, тем более — кратко пишущий, обескураживает и как бы компрометирует словесную нашу избыточность. Собеседник, отношения с людьми вообще начинают восприниматься балластом, мёртвым грузом — и сам собеседник первый, кто это чувствует. Даже если он и настраивается на вашу частоту, хватает его ненадолго.“

„Не говорите о том, что бумагу сожгли и пергамент,
Говорите о знаньях моих, чтобы люди суть уяснили.
Еще не исчезло, что было написано мною, —
Сокровища мыслей в сознанье моем не спалили.
Иду — со мною они; стою — со мной безотлучно,
И погребут их со мною в моей могиле.“

„Массы представляются мне достойными внимания только в трёх отношениях: прежде всего, как плохие копии великих людей, изготовленные на плохой бумаге со стёртых негативов, затем, как противодействие великим людям и, наконец, как орудие великих людей; в остальном же побери их чёрт и статистика!“

„Целыми днями я пытался понять, что же хочу сказать. Я скомкал десятки листов бумаги и забраковал десятки идей. Я думал, что же такого можно сказать людям, чтобы хоть немного облегчить их боль. Но вместо этого осознал, что не имеет никакого значения, что я скажу, потому что нет ничего, что я мог бы сделать для уменьшения той боли и тех разрушений, причиной которых я стал.
Я очень любил своих родителей и у меня не было причин их убивать. У меня не было причин для ненависти, чтобы убить или попытаться убить кого-либо в школе. Мне искренне жаль за то, что случилось. В своих мыслях я много раз возвращался в прошлое и менял там какую-нибудь деталь или незначительное событие, чтобы этого никогда не произошло. Если бы я мог это сделать.
Я беру полную ответственность за свои действия. Прошу прощения за то, что я сделал, и за то, кем я стал.“

„Если Вам представится выбрать, какой смертью умереть, какой способ Вы выберете?
— Помните, как умирает герой в «Весне…»? Заклеивает рот, глаза, ноздри бумагой. Вот именно так, постепенно перекрывая доступ звуку и изображению.“

„Философия должна отражать жизнь народа, а эта жизнь на каждом шагу, на каждой своей фазе должна порождать новую точку зрения. Созданные в прошлом системы застряли на одном месте, они уже изжили себя в тот момент, когда их последняя мысль была положена на бумагу. Жизнь идет вперед, вперед идет и ее философия. Для тех же, кто видит философию лишь в книгах с философским названием, какое значение может иметь философия в жизни какого-нибудь простого народа? Слепцы! Его философия вытекает из его же жизни. Какова жизнь, такова и ее философия.“

„Писать легко, нужно всего лишь сидеть и смотреть на чистый лист бумаги, пока на лбу не выступят капли крови.“

„Если бы всё то, что я отдаю мёртвым на бумаге, я отдавала бы живым в жизни, я была бы безобразна (упорствую!) и сама просила бы посадить меня в сумасшедший дом.“

„Идеалист — человек, который позволяет кормить себя красивыми словами, даже если они завернуты в самую грязную газетную бумагу.“

„Я больше всего автор. Артист как художник. Мне нравится просто просыпаться утром, брать листок бумаги и ручку и писать. Это делает всех равными. Я чувствую, что в этом ни у кого нет преимуществ, потому что любой может так же взять в руки обычный чистый лист.“

„Иные есть есть грамотеи, историей признают только то, что написано на бумаге. А если в те времена книги еще не писались, тогда как быть?“

„Искусство фотографии существует потому, что сама реальность спонтанно создает некие моменты истины и красоты. Задача фотографа — интуитивно откликнуться и запечатлеть такой уникальный момент. Ситуацию, когда автор зачастую не в состоянии предугадать, что у него получится, трудно себе представить в каком-то другом искусстве, кроме фотографии, разве только еще в поэзии. Стихи возникают спонтанно, стихи рождаются в подсознании из случайно услышанного слова или промелькнувшего созвучия. Поэт часто бывает медиумом, связующим звеном между чем-то неосязаемым (не представимым) и листом бумаги. И фотография чаще всего рождается спонтанно, по воле случая. Она складывается из невообразимого количества слагаемых, которые «встречаются» в один единственный момент времени и создают гармоничную картину, полную взаимосвязей и нюансов. Поэты бывают медиумами или создателями. Фотограф, работающий репортажным методом (без режиссуры, вмешательства в происходящее), всегда медиум. Он откликается на происходящее, но не создает его.“

„Нет, нет, нет, я не касаюсь детей, я даже не имею такого образования – вытаскивать их из чрева! Я касаюсь только бумаг, только бумаг!“

„Скрытые миры не дают покоя нашему воображению. Преступный мир, андеграунд, полусветское общество (отчасти занятое представителями светского круга в обличье мистера Хайда).
Мир богов, Шангри-ла, Срединный мир, Зазеркалье.
Мафия, правящая верхушка, Система, великий заговор левых сил, великий заговор правых сил.
Из этих пяти, на первый взгляд нормальных, уважаемых граждан, один – безжалостный убийца, который распотрошил сэра Тоби инкрустированным яванским ножом для бумаг! – И сразу все пятеро становятся чрезвычайно интересными самой своей незаинтересованностью.“

„Мечты всегда смотрятся жалкими на бумаге.“

„Это было написано
и чего с этим делать?
так летят точно выстрелы
лебединые песни,
что пора расставаться,
что прощай и привет -
наша жизнь на бумаге
лишь количество лет.
Не хочу в это верить!
за повтором повтор.
точно так же мы лазили
через детский забор.
Только пьяные песни
остались у нас,
только вера в неверие
и сияние глаз.
Но черёмуха крикнет
ошалевшим пятном,
что пора расставаться,
что причина в одном -
без обиды и смысла.
не хочу в это верить!
Это было написано,
и чего с этим делать?“

„Подарите ему весь мир, и он потребует еще и оберточную бумагу.“

„Слава потеряла для меня свою привлекательность, когда я вошёл в общественный туалет, и коллекционер автографов просунул ручку и бумагу под дверь кабинки.“

„Я получаю колоссальное удовольствие, играя с различными стилями. Для меня — это чистая пластическая работа — слова как глина. Я физически чувствую, как леплю текст. Когда мне говорят — как можно так издеваться над людьми, я отвечаю: «Это не люди, это просто буквы на бумаге»“

„Писатель, с моей точки зрения, не продавец товара под названием «литература», он создатель определённого продукта, который может на какое-то время стать товаром на пути к читателю. Но ценность этого продукта не в том, что его можно продать, а в том, что он может вступить в непредсказуемое взаимодействие с умом читателя. Печатаю книги и продаю их не я. Но подход очень симптоматичный и печальный. Весь мир погружен в такое дерьмо именно потому, что в нём заправляют люди, которые считают существенными только товарно-денежные трансакции — которые по своей природе являются чисто техническими, вспомогательными, вторичными. <…> Сочинитель, который думает о целевой группе, а не о пространстве своего текста — это не писатель, а торговец полосатой бумагой.“

„Как легко, доктор, быть философом на бумаге и как это трудно на деле!“

„Мне передали рукопись сборника. <…> Статьи <…> чрезвычайно размазаны, настолько, что их читать невозможно даже растениеводу. С этой писательской дизентерией надо бороться и экономить бумагу, которой сейчас чрезвычайно мало. <…> Для следующих сборников внушите, чтобы народ писал сжатее, обобщённее, ибо наука не есть только набор фактов, но есть и синтез их.“

„Хиротаро выпрямился и перечитал иероглифы, написанные его рукой на Валеркином теле. «Проснись… Будь снова другом моим, Уснувший в траве светлячок». Это хокку было первым, что пришло ему в голову, когда он склонился над умирающим мальчиком. Он больше не мучился от стыда перед этими людьми. Если поэзия обладала хоть какой-нибудь силой, то она обязана была проявить эту силу сейчас.
― Бумага, ― негромко сказал Хиротаро, отходя к столу. Петькина мамка торопливо оторвала листок от настенного календаря и протянула его японцу. Хиротаро присел к столу и в свете лампы, которую держал у него над головой дед Артем, написал прямо на каком-то рисунке еще одно хокку. «Жаворонок в вышине… А лишь вчера резвился На том же месте другой». Затем он повернулся к деду, снял колпак с лампы и поджег календарный листочек. Все как завороженные смотрели на этот второй огонек, а японец, дождавшись, когда он прогорит, бросил его в пустой стакан.
― Вада, ― отрывисто сказал он. Петькина мамка плеснула в стакан из ковшика, и Хиротаро помешал в нем ложкой, стараясь растворить весь пепел. ― Степь ехать нада, ― наконец, сказал он. ― Кагда солнце придет, эта вада ему пить нада.
― В степь так в степь, ― сразу согласился дед Артем.“

„… мне не раз приходилось встречаться с Г.К.Жуковым, и я, кажется, немного изучил некоторые особенности его характера.Все мы знали, что, если маршал Жуков приедет в хорошем настроении, все равно распечёт за какое-либо упущение, которое заметит, и уедет сердитый. А если приедет в плохом, распечёт, но уедет в хорошем.При всем том маршал Жуков всегда являл нам пример незлопамятности.А я знал таких начальников, которые не только все прегрешения подчиненных за долгие годы держат в памяти, но при случае охотно их вписывают в бумагу…. </ref“

„Я всегда беру лист бумаги и с одной стороны пишу плюсы, с другой — минусы. Всегда советуюсь с двумя или тремя опытными людьми, показываю план. Никогда не принимаю решение в одиночку. Когда ты один под нагрузкой, то превращаешься в плачущего трёхлетнего ребёнка.“

„Ответ: Какая варежка? Вопрос: История — рука, вы — варежка. Истории меняют вас, как варежки. Поймите, истории — это живые существа.
Ответ: А я?
Вопрос: Вас ещё нет. Видите — пустые листы бумаги.
Ответ: Но вот же я, пришёл. Сижу. Смотрю в это заснеженное окно. Метель улеглась. Всё белым-бело. Вот вижу на стене фотографии — кого-то взяли за жабры. Какая-то странная карта. Никак не могу узнать очертаний материков. Не карта, а ёжик — продирался сквозь заросли земляники и черники, ягоды накололись на иголки.
Вопрос: Да нет здесь пока никого.
Ответ: Как нет никого? А от кого тогда падает вот эта тень? Видите, на стене? Вот пятерня. А теперь голова собаки. Гав-гав! А если двумя руками, то смотрите, орёл летит. Вот волк зубами щёлк.
Вопрос: Не то. Собака. Волк. Всё это ненастоящее. Ваша история — жених, вы — невеста. Истории выбирают человека и начинают пространствовать.“

„Люди выдающихся способностей часто неудачно ведут государственные дела, ибо в силу своего воображения не склонны идти проторенным путём. <…> я обратил внимание на то, что писари в канцелярии лорда Болингброка для разрезания бумаги пользуются тупым ножом из слоновой кости, который, находясь в твёрдой руке, аккуратно разрезает сложенные листы, тогда как острый перочинный нож именно по причине своей остроты часто сбивается со складки и комкает бумагу.“

„Как-то в часу седьмом вечера, великим постом, мы ехали с Антоном Павловичем с Миусской площади… ко мне чай пить. <…> На углу Тверской и Страстной площади… остановились как раз против освещенной овощной лавки Авдеева, славившейся на всю Москву огурцами в тыквах и солеными арбузами. Пока лошадь отдыхала, мы купили арбуз, завязанный в толстую серую бумагу, которая сейчас же стала промокать, как только Чехов взял арбуз в руки. Мы поползли по Страстной площади, визжа полозьями по рельсам конки и скрежеща по камням. Чехов ругался - мокрые руки замерзли. Я взял у него арбуз.
Действительно, держать его в руках было невозможно, а положить некуда.
Наконец я не выдержал и сказал, что брошу арбуз.
— Зачем бросать? Вот городовой стоит, отдай ему, он съест.
— Пусть ест. Городовой!“

„Я отнюдь не собираюсь отрицать пользу брака, особенно когда он уже заключен и человек спокойно начинает жить своим домом. Но в нашем цивилизованном мире он сопряжен с такими похоронно-унылыми поздравлениями и церемониями, на которых настаивают семьи жениха и невесты (не говорю уже о необходимости посетить безотрадные, как аптека, учреждения, где восседают допотопные гражданские и духовные власти), что тебе поневоле становится жаль беднягу, вынужденного запастись необходимыми бумагами и отправиться в места, где его с жестокостью, превосходящей свирепость самых кровожадных людоедов, поджаривают до женатого состояния на медленном огне вышеназванных погребально-унылых церемоний.“

„Рама эта имела двадцать квадратных футов и помещалась посредине комнаты. Поверхность ее состояла из множества деревянных дощечек, каждая величиною в игральную кость, одни побольше, другие поменьше. Все они были сцеплены между собой тонкими проволоками. Со всех сторон каждой дощечки приклеено было по кусочку бумаги, и на этих бумажках были написаны все слова их языка в различных наклонениях, временах и падежах, но без всякого порядка. Профессор попросил меня быть внимательнее, так как он собирался пустить в ход свою машину. По его команде каждый ученик взялся за железную рукоятку, которые в числе сорока были вставлены по краям рамы, и быстро повернул ее, после чего расположение слов совершенно изменилось. Тогда профессор приказал тридцати шести ученикам медленно читать образовавшиеся строки в том порядке, в каком они разместились в раме; если случалось, что три или четыре слова составляли часть фразы, ее диктовали остальным четырем ученикам, исполнявшим роль писцов.“

„Вокруг стола находилось больше дюжины стульев, и между ними возвышалось одно кресло довольно древнего фасона. На этом кресле восседал сам сановитый хозяин дома, Максим Петрович Желнобобов. Широкий халат из какой-то азиатской материи с лихим глянцем облекал его низменную и коренастую фигуру. На голове у него красовалась вязаная ермолка с кисточкой вроде цветка трилистника. Ермолка эта служила не столько для согревания головы, сколько для скрытия от посторонних глаз совершенно голого и неприязненно лоснящегося черепа, в другое время таившегося под париком. Черты лица у Максима Петровича, казалось, находились в самых враждебных между собою отношениях. Левая бровь никак не хотела стоять наравне с правой и горделиво подымалась дюймом выше; глаза как-то неродственно расходились иногда в своих взглядах на вещи; нос неприязненно и насмешливо смотрел на нижнюю губу, как бы желая клюнуть и уязвить её; нижняя губа, с своей стороны, нимало не унывала и в ущерб своей верхней сестре, которую, так сказать, совершенно затирала в грязь, гордо лезла к носу и показывала вид, что нисколько не боится его угроз. Довольно обширный подбородок господина Желнобобова, украшенный перелеском сероватых волос, и обнажённая его шея обрамлялись воротником красной рубашки, не кумачной какой-нибудь, а настоящей шёлковой, без малейшей примеси шерсти или бумаги. На ногах Максима Петровича надеты были красные казанские ичиги, которые ярко сияли новизной, когда владелец их мерно покачивал ножкой.“

„Повторяем: у России одна единственная столица — Москва; Sanktpetersburg не может быть столицею русской земли, и никогда ею не был, как бы ни величали его в календарях и официальных бумагах. Санкт-Петербург не столица, созданная историческою жизнью русского народа, а местопребывание правительства со времён царя, подписывавшегося на указах, обращённых к русскому народу по-голландски — Piter.“

„В Москве праздновали 12 января, столетие Московского университета. По этому случаю получена грамота от государя, очень умно и хорошо написанная; вероятно, писал Блудов. Если б мы не знали заранее, что такого рода грамота и тому подобные слова — пустая бумага, мы бы порадовались за такое уважение к науке; но у нас это не имеет никакого значения, и не будет странно, если завтра же обратят университет в корпус.“

„Когда мы прибыли в деревню и расположились в комнате, то друг за другом стали заходить крестьяне, и каждый клал на стол что-то завернутое в бумагу, сперва перед воеводой, затем перед его женой. <…> В моем присутствии воевода развернул несколько бумажек, и в каждой было завернуто 10 копеек. Его супруге всегда давали половину. Теперь я понял, почему воевода в течение всей масленицы вместе с супругой ездил в гости по соседним деревням: он собирал привычные подарки.“

„Запахи неизменны. Есть запахи, которые не меняются из века в век, - запахи печей, дорог, хлеба. Повсюду пахнут одинаково столовые, общежития, во всем мире одинаково пахнут гостиницы, отели - и в Японии и в Архангельске. То же и с людьми. Лесорубы на Сахалине пахли, как и здесь, в Кислицах, как и когда-то, когда отец приезжал из леса, а я сидел у него на коленях, уткнувшись ему в жилет.
И эти конторы, самые разные (сколько я их повидал!) - и маленькие конторы сплавщиков с керосиновыми лампами, и лесные, и районные, - хранили тот же запах: бумаг, железных ящиков, клея.
Память на запахи - особый раздел или аппарат памяти. Они помнятся десятилетиями - запахи тола, горелой брони, запахи шинели, госпиталя, не определенные никакими словами, таблицами, приборами. Запахи прошлого.“

„Перед вами четыре рассказа, которые я сочинил шутки ради и напел без слов, поскольку слова, выстраиваясь в строки, сами ложились на бумагу.“

„Раньше вон, при системе Птолемея, посмотришь вверх — и сразу видно, где что. А нынче на бумаге — одно, на небе — другое… А!“

„Раз десять, а то и больше принимался я за дело, притом весьма горячо, и всё-таки ещё не написал романа. Все — все они, мои красавчики, какое-то время подвигались вперёд, а потом вдруг останавливались, неминуемо, как часы у школьника. Я походил на многоопытного игрока в крикет, который, однако же, ни разу не выиграл ни одной партии. Рассказ — я хочу сказать, плохой рассказ, — может написать всякий, у кого есть усердие, бумага и досуг, но далеко не всякому дано написать роман, хотя бы и плохой. Размеры — вот что убивает.“

„Она кумир, она эпоха, она глыба. Я написал честно, что очень хочу с ней поговорить. Причем, я написал письмо от руки на полторы страницы. Я очень люблю всякие ручки, бумажки. Я в Италии покупаю бумагу, такую обалденную, с тиснением.“

„Людское самолюбие любит марать бумаги и стены; однако и я, сошедши под большую арку, где эхо громогласное, учил его повторять мое имя“

„Между тем подошло несколько любопытных; иные, завлечённые сильным спиртовым запахом, начали разбирать кровельные доски; под ними скот домашний и люди мёртвые и всякие вещи. Далее нельзя было итти по развалинам; я приготовил ялик и пустился в Неву; мы поплыли в Галерную гавань; но сильный ветер прибил меня к Сальным буянам, где, на возвышенном гранитном берегу, стояло двухмачтовое чухонское судно, необыкновенной силою так высоко взмощенное; кругом повреждённые огромные суда, издалека туда заброшенные. Я взобрался вверх; тут огромное кирпичное здание, вся его лицевая сторона была в нескольких местах проломлена, как бы десятком стенобитных орудий; бочки с салом разметало повсюду; у ног моих черепки, луковица, капуста и толстая связанная кипа бумаг с надписью: «No 16, февр. 20. Дела казенные.»“

„Обширный парк при дворце, недоступный для публики, окружён глубоким рвом и обнесён деревянным, заострённым наверху частоколом. Эта местность считается почти загородной. От неё идут: Сергиевская, Фурштадская и Кирочная улицы, и отсюда же, с пустой площади, на которой впоследствии был выстроен манеж Сапёрного батальона, обращённый затем в церковь Косьмы и Дамиана, начинается Знаменская улица. Здесь на углу, невдалеке от пустынного тогда Преображенского плаца, жил долгое время поэт Алексей Николаевич Апухтин, несправедливо определяемый критикой как светский писатель, несмотря на его глубокие по содержанию и превосходные по стиху «Реквием», «Сумасшедший», «Недостроенный памятник», «Год в монастыре» и «Из бумаг прокурора.»“

„А более частое явление ― это выкладывание автором в собственном блоге отдельных глав с последующим обсуждением и возможной правкой в зависимости от читательских замечаний. В частности, так поступал фантаст Сергей Лукьяненко. В своем блоге он регулярно выкладывал свои произведения и отчасти модифицировал текст в зависимости от реплик читателей. Иногда даже нельзя строго определить, какая именно из границ размывается. Это связано с тем, что один и тот же комментарий может уничтожать и начальную, и конечную границы текста. Поясню, что я имею в виду. Писатель выкладывает произведение в интернете, получает определенную критику и меняет что-то в своем произведении и далее публикует уже новую версию на бумаге. Таким образом, комментарий в интернете, с одной стороны, предшествует бумажной версии романа, с другой ― завершает версию в интернете. Так размывается начальная и конечная граница разных произведений ― сетевого произведения и бумажного.“

„Я, приближаясь к неотменимому концу жизненного пути, все больше тревожусь о судьбе России и все меньше о своей собственной, и к тому же, по своему несносному всегдашнему обыкновению, оказываюсь в вечной оппозиции к существующему режиму. Ныне я, в молодости лишь чудом не попавший в лагерь, многократно травимый и “невыездной”, — твердый сторонник партии и персонально Зюганова. Мы все в таком положении! Мы уже не верим в организации (темный лес: что они там про себя выдумают?!), а верим в лидеров. И мне, в предвидении собственного конца и в опасении конца России, хочется именно теперь собрать воедино “передняя и задняя”, “оба полы сего времени”, и высказаться, возможно, в последний раз! Помогут ли чему-нибудь слова, даже напечатанные, — Бог весть! Но внутренняя потребность высказаться властно толкает меня к бумаге.“

„Вы не представляете, какой это восторг, когда проекты с бумаги переходят в металл, в тысячи целеустремлённо движущихся машин, в гигантские сооружения, в ожившую мечту… А потом приходит усталость, и ты осознаёшь весь груз обрушившейся на тебя ответственности — за чьи-то надежды, за сотни тысяч судеб, за неизбежные несчастья, которые не смог предотвратить. И здесь понимаешь: это уже не ты воплощаешь свою мечту в жизнь, а ожившая мечта хватает твою судьбу в свои руки. Ты говоришь то, что должен, твоё время распланировано на месяцы и годы, ты общаешься с теми, кто нужен «воплощенной мечте.»“

„Я возвращалась в Лондон одна в переполненном поезде, и идея о Гарри Поттере просто пришла мне в голову. Я писала почти непрерывно с шестилетнего возраста, но никогда раньше меня так не взволновывала идея. К моему огромному разочарованию, у меня не было пишущей ручки и я была слишком застенчива, чтобы попросить кого-нибудь одолжить… У меня не было рабочей ручки с собой, но я думаю, что, наверное, это было хорошо. Я просто сидела и думала четыре часа (задержки поезда), в то время как все детали пузырились в моём мозгу, и этот тощий черноволосый мальчик в очках, который не знал, что он волшебник, становился для меня всё более и более реальным. Может быть, если бы я замедлила ход мыслей, чтобы зафиксировать их на бумаге, то подавила бы некоторые из них (хотя иногда мне интересно, сколько из того, что я представила себе тогда, я забыла к тому времени, когда оказалась с ручкой). Я начала писать «Философский камень» в тот же вечер, хотя те первые несколько страниц не имеют ничего общего с законченной книгой.“

„Ведь что такое было крепостное право? Крепостное право - это патриотизм, закрепленный на бумаге. Человек был связан со своей землей-матушкой не только чувством долга, но и документально. Крепостное право - это мудрость народа, это четыреста лет нашей истории. И теперь, когда мне предлагают вычеркнуть эти четыреста лет из нашей истории вычеркнуть, я говорю «Братцы, так вы что же думаете, наши предки дураками были?»“

„Податливый холст и масляные краски или непрочная бумага, в качестве безразличной белой пустоты принимающая отпечаток гравюры, — все они в сравнении с камешками мозаики, или стеклом витража, или грунтованной мелом иконной доской выявляют черту как бы онтологической ущербности: их вещность неплотна и эфемерна,— если это не совсем небытие, то во всяком случае «еще-нe-бытие», пассивно дожидающееся прикосновения «творца», чтобы стать бытием, и притом любым, какого бы он ни пожелал.“

„Я кладу вещи на листы бумаги и кладу их в карманы. Когда мне достаточно, у меня есть книга.“

„…крупные русские писатели не пером пишут, а плугом пашут по бумаге, пробивая её, вывёртывая на белое чёрную землю. Вот почему лёгкое писание, беллетристика русскому кажется пошлостью, и русский писатель кончает свой путь непременно той или другой формой учительства и объявляет дело всей своей прошлой жизни «художественной болтовнёй.»“

„Значение мифа нелегко закрепить на бумаге аналитическими рассуждениями.“

„Он спросил: «Что делает человека писателем?» «Ну, - сказал я, - все просто. Вы либо положите это на бумагу, либо прыгнете с моста.“

„Одиночество в семье подобно чернилам, разлившимся на белый лист бумаги. Вроде бы они были созданы для написания красивых слов, фраз, мыслей и, взаимодействуя с бумагой, смогли бы сотворить настоящее произведение искусства. Но чернила разливаются и, разлившись, губят и бумагу, и себя вместе с ней…“

„..Я часто разговариваю с тобой на рассвете, когда день – очередная серийная короткометражка, еще находится в монтажном отделении режиссера всех времен и народов – Судьбы. Ранним утром, распахивая окно, я смотрю в небо, откидывающее черное махровое одеяло и наблюдаю за тем, как дыхание превращается в пар. Мне кажется, что только в это время я могу быть наедине со своей душой и белыми листами бумаги, которые покорно выслушивают мою историю жизни…“

„У некоторых людей жизнь сводится к трём пунктам: работа, колбаса туалетная бумага.“

„Написанная на бумаге положительная аффирмация — приближает к исполнению желания, выписка своих чувств и страхов — дарует освобождение.“

„Весь человечек был жиденьким: жиденькая косичка, жиденькие белесоватые глазки, жиденькая бородка и морщинистая сухая кожа из рисовой бумаги. Еще он очень хотел быть умным и не знал, как совладать с этим недугом, потому уже второй час изливал на меня словесные отбросы своей беспокойности“

„На холодной бумаге, о горячих чувствах может написать только тот, кто действительно любил.“

„Как ты ищешь себя? Ты просто пробуешь себя в самых разных сферах. Ты изначально белый лист бумаги — в буквальном смысле. На тебе поместится всё, что угодно — ты можешь быть и жнец, и жрец, и на дуде игрец, и программист, и, господи, веб-дизайнер, и художник, и музыкант — ты можешь быть всем. Твой мозг способен на всё — это же великолепно! Представляете, какая у каждого из вас мощнейшая машинка в черепе? Это самый крутой искусственный интеллект вообще. У каждого из вас — фантастическая вещь просто.“

„Музыка льется, как жизнь.
На чистовую.
Тесненьким существам с очень медленным мозгом надо сидеть,
перечитывать,
перечеркивать,
вымучивать из себя.
Еще и дрочить на вымучивание – это мне не далось легко.
Жизнь – проста.
Ничего притягательного не может быть в медленном расковыривании души,
выжимании себя, как прыща, на бумагу
или на холст.
Люди на это дрочат, чтоб хоть как-то то оправдать.
Чтоб не признать, что божественность – невесома.
Чтоб не увидеть иерархии между ремесленником, талантом, гением, богом.“

„Интернету игнор…
Перо, чернила, бумага.
Излагаю мудрые мысли.
Так надо…“

„Время - ценная бумага, ее выпуск ограничен.“

„Бумага все стерпит или рукописи не горят?“

„Наше отношение к жизни - лакмусовая бумага на то, кто мы в ней есть!“

„Если бы я стал перечислять современные, нашего времени, железные рудники одной только Европы, то мне пришлось бы написать большой и даже огромный том, так что скорее пришла бы к концу бумага, нежели железо.“

„Всегда проще и приятней излагать на бумаге «собственные мысли» — по мыслям чужим.“

„Мы зашли как минимум в десять супермаркетов. Полки были полностью забиты всеми чертовыми марками Nestle, всеми бумажными товарами, кроме туалетной бумаги... И вот тут-то вы попадаете на странную территорию, где существует огромный дефицит определенных товаров, которые специально держат на складе в пропагандистских целях, чтобы создать такую международную кампанию унижения».“

„Настоящая, крепкая дружба не подвержена разрушению из-за телесной худобы, неуспехов в учёбе, обыденной жизни, рыжих волос и соответствующего цвета кожи, непривлекательной внешности или невзрачного голоса с плохой дикцией. Даже в кругу преданных друзей, где унижения и оскорбления порой проявляются в грязных словах, эти связи способны восстанавливаться и расцветать, как чудесный ароматный цветок, щедро распускающий свои лепестки. Существующие связи между людьми испытываются, однако не зависят от материального богатства. Человеческие узы проверяются, но не зависят от материальных благ. Проблема зачастую кроется в отношении к деньгам: чем больше у человека богатства — будь то дорогие автомобили, виллы или яхты — тем выше его высокомерие к тем, кто не может похвастаться подобным успехом. Художник своего окружения нередко не замечает истинной доброты и благородства; его волнуют лишь внешние атрибуты, а подлинные человеческие качества и благородные поступки отправляются в тень. На листке бумаги он элегантно фиксирует: «Всем плевать на твою доброту и благие поступки; важны только высокие доходы, дорогие автомобили, усадьбы, яхты, дома и виллы». Обычная заработная плата не пачкает душу и не определяет истинные качества личности. Напротив, изобилие может заковать сердце, создавая преграды между людьми, и истинная дружба может разрушиться, если кто-то из прежних друзей становится безжалостным. Так настоящая дружба проверяется искренностью, поддержкой и пониманием, а не богатством. Следует помнить, что истинная ценность человека не определяется его материальным состоянием, а заключается в том, как он взаимодействует с другими, насколько охотно он готов протянуть руку помощи в трудных ситуациях и какой глубиной чувств обладает, когда идёт речь о настоящих человеческих связях.“

„Бумага подралась с чернилами и родился шедевр.“

„Рукописи не горят — бумага всё терпит.“

„Сказано: «Все в руках человека!». А не только перо и бумага.“

„Писать – дело непростое. Когда воображаемые истории превращались в слова, замысел рассыпался на бумаге, идеи и образы тускнели. Как вновь вдохнуть в них жизнь? К счастью, рядом всегда были мастера, наставники, примеры для подражания.
Флобер научил меня тому, что талант – это железная дисциплина и долготерпение. Фолкнер – тому, что форма (стиль и структура) способна возвысить и обогатить сюжет.
Марторель, Сервантес, Диккенс, Бальзак, Толстой, Конрад, Томас Манн – тому, что масштаб и размах в романе не менее важны, чем отточенность стиля и четкая проработка сюжетных линий. Сартр – тому, что слова – это дела, что роман, пьеса или рассказ в определенные моменты и при благоприятных обстоятельствах способны изменить ход истории.
Камю и Оруэлл – тому, что литература, лишенная нравственности, бесчеловечна, а Мальро – что героизм и эпос в наши дни возможны точно так же, как во времена аргонавтов, «Одиссеи» и «Илиады».“

„Некоторые были написаны, что называется, для себя, а точнее – чтобы избавиться от образа или мысли, пригвоздив его или ее к бумаге; это самая веская причина из тех, что я знаю: выпустить демонов, дать им полетать.“