Цитаты о доблесть

„Живущий духом – доблестью сияет.
Живущий телом – доблесть убивает.“

„Жил юноша – ученый, много знавший,
Искусством красноречия блиставший,
С красивым почерком; но розы щек
Еще красивей оттенял пушок;
И только численного букв значенья
Не мог запомнить он при всем стремленье.
Сказал я раз про шейха одного,
Что впереди нет зуба у него.
Мой собеседник, посмотрев сурово,
Ответил: «Ты сказал пустое слово.
Ущерб в зубах заметить ты успел,
А доблести его не разглядел!»
Когда умерших сонм из тьмы изыдет,
То добрые плохого не увидят.
Коль поскользнется на пути своем
Муж, благородством полный и умом,
Ты, низкий, не суди его за это,
Когда он весь – живой источник света.
И пусть в шипах кустарники цветов, –
Не избегают роз из-за шипов,
Ведь у павлинов видят люди злые
Не красоту, а ноги их кривые.
Когда ты темен ликом – убедись,
А в темное зерцало не глядись.
Дорогу правды сам найти старайся,
К ошибкам ближнего не придирайся.
И о чужих изъянах не кричи,
Сам на себя взгляни и замолчи.
Запретной не клади черты пороку,
Когда тому же предан ты пороку.
И с униженными не будь суров,
Когда ты сам унизиться готов.
Когда ты зла не будешь делать в жизни,
Тогда лишь будешь прав и в укоризне.
Что в кривизну мою иль прямоту
Вам лезть, коль я являю чистоту.
Хорош я или дурен, сам я знаю,
Сам за свои убытки отвечаю.
В душе моей хорош я или плох –
Не вам судить! Об этом знает Бог!
Имам тогда вину мюрида мерит*,
Когда мюрид в его величье верит.
У Бога дело доброе одно
Тебе за десять будет зачтено.
Ты тоже за одно благодеянье
Дай щедро, как за десять, воздаянье.
Не обличай у ближнего изъян,
Коль в нем живет величья океан.
Когда невежда мой диван* откроет
И пробежать глазами удостоит,
Плевать ему, что мыслей мир велик…
Но чуть огрех – какой подымет крик!
Ему глубинный книги смысл не светит,
Но он описку каждую заметит.
Не одинаков смертного состав;
Бог создал нас, добро и зло смешав.
Хоть в самом добром доле есть помеха,
Из скорлупы добудь ядро ореха.“

„Победа зависит от доблести легионов.“

„Кто ко мне позовет обитателей тесных могил,
Самых близких, погибших в расцвете здоровья и сил?
Разве я их узнаю при встрече, восставших из праха,
Если б чудом неслыханным кто-нибудь их воскресил?
Кто ко мне позовет их, завернутых в саван немой?
Разве в бездну могилы доносится голос земной?
Не зовите напрасно. Никто не приходит оттуда.
Все уходят туда — не ищите дороги иной.
Эй, живой человек! Посмотри на себя — ты мертвец.
Жизнь истрачена вся. Наступает обычный конец.
Седина — твой убор головной, ослепительно-белый.
Унеслась твоя молодость, время горячих сердец.
Твои сверстники умерли — ищут обещанный рай.
Обогнали тебя, обошли. Торопись, догоняй.
На земле для тебя, старика, ничего не осталось,—
Ни надежды, ни радости. Времени зря не теряй!
Собирайся в дорогу, пора. В вековечную тьму.
Путь последний тебе предстоит. Приготовься к нему.
Все имущество брось — и воистину станешь богатым.
Презирай богача — это нищий, набивший суму.
Собирайся, не медли, не бойся отправиться в путь.
Не надейся, что будет отсрочка, об этом забудь.
Поддаваться греховным соблазнам — постыдное дело.
Обуздай свои страсти и высшее благо добудь.
Тот, кто истину ищет, найдет путеводный маяк.
О слепые сердца! Прозревайте — рассеется мрак.
Удивляет меня горемыка, отвергший спасенье,
И счастливец, на время спасенный от всех передряг.
Удивляют меня беззаботно слепые сердца,
Что поверили выдумке: жизнь не имеет конца.
Новый день приближается — всадник на лошади белой
Он спешит. Может быть, это смерть посылает гонца.
Твоя бренная жизнь — подаяние божьей руки.
Неизбежная смерть — воздаянье тебе за грехи.
Обитатель подлунного мира, вращается время,
Словно мельничное колесо под напором реки.
Сколько стен крепостных уничтожил безжалостный рок
Сколько воинов он на бесславную гибель обрек!
Где строители замков, где витязи, где полководцы?
Улыбаясь, молчат черепа у обочин дорог.
Где защитники стойкие, доблести гордой сыны,
Чье оружие сеяло смерть на равнинах войны?
Где вожди, созидатели, где повелители мира,
Властелины вселенной? Закопаны, погребены.
Где любимцы собраний — о них не смолкала молва.
Словно заповедь божью, народ принимал их слова.
Где кумиры толпы? Стали просто комочками праха,
Сквозь которые ранней весной прорастает трава.
На престоле небес восседает предвечный Аллах.
Он карает, и милует, и обращает во прах
Непокорных глупцов, и на небо возносит достойных.
Он велик. Ему равного нет в бесконечных мирах.
Для любого из смертных он выделил долю его.
Кто посмеет судить справедливую волю его?
Ограждая от гибели, от заблуждений спасая,
Нас к единственной истинной цели ведет божество.
Остаетесь глухими, беспечно живете, друзья!
Подступают последние сроки, расплатой грозя.
Позабудьте соблазны — внемлите разумному зову.
Приближается время возмездия, медлить нельзя.
Безвозвратно ушедшие в лоно могильной земли!
В этом новом жилище какое вы благо нашли?
Все теперь вы равны, и у всех одинаковы лица,
Хоть по-разному вы к завершению жизни пришли.
Обитатель могилы! Забыл ты земное жилье.
Заколочена дверь в неземное жилище твое.
Даже с мертвыми, спящими рядом с тобой, по соседству,
Ты не вправе общаться. Проклятое небытие!
Сколько братьев своих я оплакал и в гроб положил!
Сколько раз я их звал возвратиться из темных могил!
Брат мой! Нам не помогут напитки, еда и лекарства.
Жизнь уходит, по капле бежит, вытекая из жил.
Брат мой! Ни ворожба, ни заклятие, ни амулет
Не спасли от погибели, не дали помощи, нет.
Брат мой! Как тебе спится на каменном ложе подземном,
Как живется в последнем убежище? Дай мне ответ!
Я пока еще жив, еле вынес разлуку с тобой.
Я горюю один над твоей безысходной судьбой.
Ведь кончина твоя стала смертным моим приговором.
Жду последнего дня — полумертвый и полуживой.
Плачет сердце мое, разрывается сердце, дрожа.
Припадаю к могиле, едва от рыданий дыша.
Брат мой милый, навеки ушедший, единственный брат мой!
Вспоминаю тебя — каменеет от боли душа.“

„Самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, ибо оно превращает труд из зазорного и тяжёлого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства.“

„Дружба дана нам природой, как помощница в доблестях, а не как спутница в пороках.“

„Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбора; отыскивайте истинное достоинство, хоть бы оно было на краю света: по большей части оно скромно и прячется где-нибудь в отдалении. Доблесть не лезет из толпы, не жадничает, не суетится и позволяет забывать о себе.“

„Всегда считал я знание и доблесть
Дарами, что гораздо драгоценней,
Чем знатное рожденье и богатство.“

„Скрытая доблесть мало чем отличается от могильной бездеятельности.“

„И радость, и скорбь, все минует, как сон, -
Жить вечно никто на земле не рожден.
Когда ты прославился доблестью дел,
Будь царь или раб — твой бессмертен удел.“

„Приобретение денег требует доблести; сохранение денег требует рассудительности; трата денег требует искусства.“

„Великие натуры могут таить в себе и великие пороки, и великие доблести.“

„С доблестью не шутят: не решишься, отступишь раз, придется отступить второй раз, и так – до последнего: в конце концов перед тобой окажется все то же препятствие, что и вначале, – не лучше ли было решиться сразу?“

„Способность, доблесть — все ничто, пока мы не приложим труд.“

„Все, что мы называем героической доблестью и чем восхищаемся как величием и возвышенностью духа, есть не что иное, как спокойная и твердо обоснованная гордость и самоуважение.“

„Жестокость не может быть спутницей доблести.“

„Если бы нам удалось собрать в Европе хотя бы десяток хорошо вооружённых государств, объединившихся для сопротивления агрессии, направленной против любого из них, объединившихся для контрнападения на агрессора в рамках единого плана, тогда мы были бы настолько сильны, что непосредственная опасность была бы предотвращена и мы добились бы передышки для создания в дальнейшем ещё более обширного аппарата мира. Разве это не много лучше, чем быть втянутым в войну поодиночке, уже после того, как половина тех, кто мог быть нашими друзьями и союзниками, оказались повергнутыми один за другим? Ни одной нации нельзя предлагать присоединиться к этому торжественному обязательству, не дав ей уверенности в силе и доблести ее товарищей […] К числу государств, которых надо спросить, желают ли они присоединиться к Великобритании и Франции для исполнения этого особого долга, относятся Югославия, Румыния, Венгрия и Чехословакия. Эти страны можно раздавить поодиночке, но объединённые — они представляют огромную силу. Затем идут Болгария, Греция и Турция. […] Но даже и это явилось бы только началом. На востоке Европы находится великая держава Россия, страна, которая стремится к миру; страна, которой глубочайшим образом угрожает нацистская враждебность, страна, которая в настоящий момент стоит как огромный фон и противовес всем упомянутым мною государствам Центральной Европы. Нам безусловно незачем идти на поклон к Советской России или сколько-нибудь твёрдо рассчитывать на выступление русских. Но какими бы близорукими глупцами мы были, если бы сейчас, когда опасность так велика, мы чинили бы ненужные препятствия присоединению великой русской массы к делу сопротивления акту нацистской агрессии. […] Мне возразят: «но ведь это означает окружение Германии». Я отвечаю: «Нет, это — окружение агрессора». Нации, связанные уставом Лиги, никогда, как бы могущественны они ни были, не смогут угрожать миру и независимости какого-либо другого государства. Такова сама сущность того, что объединило их. Создать военный блок против одного определённого государства было бы преступлением. Но создать блок для взаимной защиты против возможного агрессора не только не преступление, но высочайший моральный долг и добродетель. Мы хотим для себя лишь такой безопасности, которую мы готовы полностью предоставить и Германии.“

„В наёмном войске опаснее нерадивость, в союзническом войске — доблесть.“

„Для самой же войны не нужно особых побудительных причин: она привита, по-видимому, человеческой природе и считается даже чем-то благородным, к чему человека побуждает честолюбие, а не жажда выгоды; это ведет к тому, что военная доблесть рассматривается как имеющая большую непосредственную ценность (у американских дикарей, равно как у европейских во времена рыцарства) не только во время войны (что справедливо), но также в качестве причины войны, и часто война начинается только для того, чтобы выказать эту доблесть; стало быть, в самой войне усматривается внутреннее достоинство, так что даже философы восхваляют войну как нечто облагораживающее род человеческий, забыв известное изречение грека: «Война дурна тем, что больше создает злых людей, чем уничтожает их.»“

„Однако же нельзя назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство, жестокость и нечестивость: всем этим можно стяжать власть, но не славу.“

„Появленье второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу. <…> Вывести несколько прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к чему не поведёт. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство. Многие у нас уже и теперь, особенно между молодежью, стали хвастаться не в меру русскими доблестями и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в себе, но чтобы выставить их напоказ и сказать Европе: «Смотрите, немцы: мы лучше вас!» Это хвастовство — губитель всего. Оно раздражает других и наносит вред самому хвастуну. Наилучшее дело можно превратить в грязь, если только им похвалишься и похвастаешь. А у нас, ещё не сделавши дела, им хвастаются! Хвастаются будущим! Нет, по мне, уже лучше временное уныние и тоска от самого себя, чем самонадеянность в себе. В первом случае человек, по крайней мере, увидит свою презренность, подлое ничтожество своё и вспомнит невольно о Боге, возносящем и выводящем всё из глубины ничтожества; в последнем же случае он убежит от самого себя прямо в руки к чёрту, отцу самонадеянности <…>. Нет, бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже всё поколенье к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости; бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого.“

„Кто доблестью примерной знаменит,
О тысяче щедрот своих смолчит.“

„Доблесть – достояние стремящихся к высокой цели.“

„Если основания не заложены заранее, то при великой доблести это можно сделать и впоследствии, хотя бы ценой многих усилий зодчего и с опасностью для всего здания.“

„Жажда заслужить расточаемые нам похвалы укрепляет нашу добродетель; таким образом, похвалы нашему уму, доблести и красоте делают нас умнее, доблестнее и красивее.“

„Доблесть, которою так жаждут прославиться, может проявиться при случае столь же блистательно, независимо от того, надето ли на нас домашнее платье или боевые доспехи, находитесь ли вы у себя дома или в военном лагере, опущена ли ваша рука или занесена для удара.“

„Высшая доблесть состоит в том, чтобы совершать в одиночестве то, на что люди обычно решаются лишь в присутствии многих свидетелей.“

„Высушить одну слезу — больше доблести, чем пролить целое море крови.“

„Больше доблести в том, чтобы словами убивать войны, чем железом — людей.“

„Доблесть и девственность! — Сей союз“

„Недавние кумиры человечества уже отброшены, и вместо них неизбежно и справедливо встает понимание Религии, доблести и труда. …Во многих странах мы возмущались атеизмом и цинизмом, которые, прикрываясь ложным названием материализма, являются порождениями самого несносного темного невежества.“

„Если бы в нас оставалось хоть несколько доблести прежней!
Тот для меня и счастливее всех и доблестью лучше,
Кто, не желая дожить до такого позора, на бранном
Поле погиб и праха устами вкусил, умирая.“

„При всяком столкновении имеет значение не столько количество воинов, сколько их доблесть.“

„И казнил родного сына
Оттого, что в нём нашёл
Он не доблесть гражданина,
А тупейший произвол!“

„Здесь похоронены сны и молитвы. Слезы и доблесть. "Прощай!"“

„Стыд, о ахеяне! вы забываете бранную доблесть“

„Вспоминая совместную работу с офицерами старой армии, должен сказать, что в большинстве своем это были честные, добросовестные и преданные Родине сыны нашего народа. Когда приходилось отдавать жизнь в боях с врагами, они шли на это не дрогнув, с достоинством и боевой доблестью.}}“

„Нет ничего более чуждого русскому космизму, чем регулярный последовательный труд. Чтобы долго-долго работать в одной точке пространства, возделывая свой сад (вариант: подстригая уимблдонский газон), наш темперамент не предназначен. Не случайно труд у нас проходит по категории подвига. Отсюда и «трудовая доблесть», и звание «Герой труда».“

„В восемнадцать лет, наверное, все же проще. Тот, кто сделал призывной возраст в восемнадцать лет — был очень умный. В таком возрасте человеком гораздо проще манипулировать. Еще романтика и грезы о подвигах. Еще нет ответственности. Нет семьи. Почти нечего терять. Проще загадить голову высокими лозунгами о долге, Родине, патриотизме, доблести. К сорока годам все это уже не работает. К сорока годам вообще становишься осторожней.“

„Четыре есть приметы у доблестных людей.
Коль их в душе отыщешь, найдешь и доблесть в ней. Одна зовется — щедрость. Когда разбогател,
Умей дарить без меры и в меру жить умей! Вторая — дружелюбье. Друзей не обижай:
Друг — зеркало для друга, нет зеркала светлей! Примета третья — строгость. Напрасно не злословь,
Чтоб не просить прощенья у совести своей. Четвертая — уменье прожить, не помня зла.
Просящему прощенья прощенье дай скорей!“

„В военном деле различие между героем и великим человеком очень тонко: и тот и другой должен обладать всеми воинскими доблестями. И все же мне кажется, что первый — непременно молод, предприимчив, отважен, неколебим в минуты опасности и бесстрашен, тогда как второй отличается ясным разумом, дальновидностью, незаурядными дарованиями и большим опытом.“

„Конечно, это великое дело — завладеть властью, но еще более трудное — однажды захватив, сохранить ее за собой. Ведь это нередко удается тому, кто проявил всего лишь дерзость, но удержать завоеванное уже никак не возможно без благоразумия, без воздержания, без великого радения. Имея это в виду, нам надо теперь упражняться в воинской доблести еще больше, чем до приобретения всех этих благ, ибо нужно хорошенько усвоить, что, чем больше кто имеет, тем больше людей ему завидуют, против него злоумышляют, становятся ему врагами, особенно когда он, подобно нам, владеет богатствами и заставляет работать на себя других против их воли.“

„Доблесть жаждет опасности.“

„Титульный лист книги Аммиана издания Аккурзия (Аугсбург, 1533) 2. А так как, быть может, те, кто не жил в Риме и кому доведется читать мою книгу, удивятся, почему в случаях, когда мое повествование доходит до событий в Риме, речь идет только о волнениях, харчевнях и тому подобных низких предметах, то я вкратце изложу причины этого, никогда намеренно не уклоняясь от истины.
3. Когда впервые воздымался на свет Рим, которому суждено жить, пока будет существовать человечество, для его возвышения заключили союз вечного мира Доблесть и Счастье, которые обычно бывают разлучены, а если бы хотя бы одной из них не было налицо, то Рим не достиг бы вершины своего величия.
4. Со своего начала и до конца времени детства, то есть почти в течение 300 лет, римский народ выдерживал войны вокруг стен города. Затем, войдя в возраст, после многообразных невзгод на полях битв он перешел через Альпы и через морской пролив; а, став юношей и мужем, стяжал победные лавры и триумфы со всех стран, входящих в необъятный круг земной; склоняясь к старости и нередко одерживая победы одним своим именем, он обратился к более спокойной жизни.
5. Поэтому-то достославный город, согнув гордую выю диких народов и дав законы, основы свободы и вечные устои, словно добрый, разумный и богатый отец, предоставил управление своим имуществом Цезарям, как своим детям.
6. И хотя трибы давно бездействуют, центурии успокоились, нет борьбы из-за подачи голосов, и как бы вернулось спокойствие времен Нумы Помпилия, но по всем, сколько их ни есть, частям земли чтят Рим, как владыку и царя, и повсюду в чести и славе седина сената и имя римского народа.
7. Но этот великолепный блеск Рима умаляется преступным легкомыслием немногих, которые, не помышляя о том, где они родились, так словно им предоставлена полная свобода для пороков, впадают в заблуждения и разврат. По словам поэта Симонида, первое условие счастливой жизни — слава Отечества.
8. Некоторые из них, полагая, что они могут себя увековечить статуями, страстно добиваются их, словно в медных мертвых изображениях заключена награда более высокая, нежели заключенная в сознании за собой честной и благородной деятельности. Они хлопочут о позолоте этих статуй, почет, который впервые был присуждён Ацилию Глабриону, когда он силою оружия и своей умелостью победил царя Антиоха. А как прекрасно, пренебрегая этими мелочами, взбираться на вершину истинной славы по крутому и длинному пути, как сказал некогда аскрейский поэт (Гесиод), это показал Цензор Катон. Когда его однажды спросили, почему нет его статуи среди множества других, он сказал: «Я предпочитаю, чтобы разумные люди удивлялись, почему я этого не заслужил, чем чтобы они про себя с осуждением толковали о том, чем я это заслужил; это было бы много обиднее».
9. Другие, почитая высшее отличие в необычно высоких колесницах и великолепии одевания, потеют под тяжестью плащей, застегнутых на шее и прихваченных у пояса. Делая их из чрезвычайно тонкой материи, они дают им развиваться, откидывая их частыми движениями руки, особенно левой, чтобы просвечивали широкие бордюры и туника, вышитая изображениями различных звериных фигур.
10. Третьи, напуская на себя важность, преувеличенно хвалятся, когда их о том и не спрашивают, размерами своих поместий, умножая, например, ежегодные доходы со своих плодородных полей, раскинувшихся с самого востока и до крайнего запада; при этом они забывают, что предки их, благодаря которым достигло таких размеров римское государство, стяжали славу не богатствами, а жестокими войнами: ни в чем не отличаясь от простых солдат по имуществу, пище и одежде, доблестью сокрушали они всякое сопротивление.
11. Поэтому расходы на погребение Валерия Публиколы были покрыты в складчину; вдова Регула, оставшись без средств с детьми, жила на пособия от друзей ее мужа; дочери Сципиона из государственной казны было выдано приданое, так как знати было стыдно, что остается не замужем девушка во цвете лет из-за продолжительного отсутствия своего неимущего отца.
12. А теперь, если ты, как новый в Риме человек благородного сословия, явишься для утреннего приветствия к какому-нибудь богатому, а потому и зазнавшемуся человеку, то он примет тебя в первый раз с распростертыми объятиями, станет расспрашивать о том и сем и заставит тебя лгать ему. И удивишься ты, что человек столь высокого положения, которого ты никогда раньше не видел, оказывает тебе, человеку скромного состояния, такое изысканное внимание, так что, пожалуй, и пожалеешь, что ради такого преимущества на десять лет раньше не прибыл в Рим.
13. Но если ты, польщенный этой любезностью, сделаешь то же самое и на следующий день, то будешь ожидать, как незнакомый и нежданный посетитель, а твой вчерашний любезный хозяин будет долго соображать, кто ты и откуда явился. Если же ты, будучи наконец признан и принят в число друзей дома, будешь три года неизменно исполнять обязанность утреннего приветствия, а затем столько же времени будешь отсутствовать и вернешься опять к прежним отношениям, то тебя не спросят, где ты был и куда, несчастный, уезжал, и понапрасну будешь ты унижаться весь свой век, заискивая перед этой высокомерной дубиной.
14. Когда же начнутся приготовления к бесконечным зловредным пирам, устраиваемым время от времени, или раздача ежегодных спортул, то с большой опаской идет обсуждение того, следует ли пригласить кроме тех, для кого этот пир является ответной любезностью, также и чужого человека. И если, после тщательного обсуждения, решатся это сделать, то пригласят того, кто шатается у дверей возниц цирка, мастерски играет в кости или выдает себя за человека, знакомого с тай-нами науки чернокнижия.
15. А людей образованных и серьезных избегают как скучных и бесполезных; следует отметить и то, что номенклаторы обычно продают эти и другие подобные приглашения и, взяв деньги, позволяют участвовать в прибылях и пирах безродным проходимцам, пуская их со стороны.
16. Я не стану говорить об обжорстве за столом и разных излишествах, чтобы не затянуть своего изложения; но отмечу, что некоторые из знати носятся сломя голову по обширным площадям и мощеным улицам города, не думая об опасности, мчатся, как курьеры, волоча за собой толпы рабов, словно шайку разбойников, не оставляя дома даже и шута, как выразился комический поэт. Подражая им, и многие матроны мечутся по всему городу, пусть и с закрытым лицом и в носилках.
17. Как опытные полководцы ставят в первую линию густые ряды людей посильнее, за ними легковооруженных, далее стрелков, а позади всех вспомогательные войска, чтобы они могли прийти на помощь при необходимости: так и начальники подвижной праздной городской челяди, которых легко узнать по жезлу в правой руке, тщательно расставляют свою команду, и, словно по военному сигналу, выступает впереди экипажа вся ткацкая мастерская, к ней примыкает закопченная дымом кухонная прислуга, затем уже вперемешку всякие рабы, к которым присоединяется праздное простонародье из числа соседей, а позади всего — толпа евнухов всякого возраста, от стариков до детей с зеленоватыми, безобразно искаженными лицами. В какую сторону не пойдешь, наткнешься на толпы этих изуродованных людей, и проклянешь память Семирамиды, знаменитой древней царицы, которая впервые кастрировала юных отроков, совершая насилие над природой и отклоняя ее от предначертанного пути; между тем как природа, уже при самом рождении живого существа влагая зародыши семени, дает им как бы указание на пути продолжения рода.
18. При таких условиях даже немногие дома, прежде славные своим серьезным вниманием к наукам, погружены в забавы позорной праздности и в них раздаются песни и громкий звон струн. Вместо философа приглашают певца, а вместо ритора — мастера потешных дел. Библиотеки заперты навечно, как гробницы, и сооружаются гидравлические органы, огромные лиры величиной с телегу, флейты и всякие громоздкие орудия актерского снаряжения.
19. Дошли наконец до такого позора, что, когда не так давно из-за опасности недостатка продовольствия принимались меры для быстрой высылки из города чужестранцев, представители знания и науки, хотя число их было весьма незначительно, были немедленно изгнаны без всяких послаблений, но оставлены были прислужники мимических актрис и те, кто выдали себя за таковых на время; остались также три тысячи танцовщиц со своими музыкантами и таким же числом хормейстеров.
20. И в самом деле, куда ни кинешь взор, повсюду увидишь немало женщин с завитыми волосами в таком возрасте, что если бы они вышли замуж, то могли бы по своим годам быть матерями троих детей, а они до отвращения скользят ногами на подмостках в разнообразных фигурах, изображая бесчисленное множество сцен, которые сочинены в театральных пьесах.
21. Нет сомнения в том, что пока Рим был обиталищем всех доблестей, многие знатные люди старались удержать при себе, — как гомеровские лотофаги сладостью своих ягод — разными любезностями благородных чужеземцев.
22. А теперь мно-гие в своем надутом чванстве считают низким всякого, кто родился за пределами городских стен за исключением бездетных и холостых: просто невероятно, с какой изобретательностью ухаживают в Риме за людьми бездетными!
23. И так как у них в столице мира свирепствуют болезни, в борьбе с которыми оказывается бессильно всякое врачебное искусство, то придумали спасительное средство: не посещать заболевших друзей, а к прочим предосторожностям прибавилась еще одна, довольно действенная: рабов, которых посылают наведаться о состоянии здоровья пораженных болезнью зна-комых, не пускают домой, пока они не очистят тело в бане. Так боятся заразы, даже когда ее видели чужие глаза.
24. Но если их пригласят на свадьбу, где гостям раздают золото, то те же самые люди, соблюдающие такие предосторожности, готовы, даже если и плохо себя чувствуют, скакать хотя бы в Сполетий. Таковы нравы знати.
25. Что же касается людей низкого происхождения и бедняков, то одни проводят ночи в харчевнях, другие укрываются за завесами театров, которые впервые ввел Катул в свое эдильство, в подражание распущенным нравам. Кампании режутся в кости, втягивая с противным шумом воздух, с треском выпускают его через ноздри, или же — и это самое любимое занятие — с восхода солнца и до вечера, в хорошую погоду и в дождь обсуждают мелкие достоинства и недостатки коней и возниц.
26. Удивительное зрелище представляет собой эта несметная толпа, ожидающая в страстном возбуждении исхода состязания колесниц. При таком образе жизни Рима там не может происходить ничего достойного и важного.“

„Счастье или дерзость создавали героев; одна только доблесть создавала великих людей.“

„Ещё живы семьи расстрелянных. Гордо выпятив грудь, украшенную орденами за доблесть, разгуливают ещё «ветераны», расстреливавшие беззащитных.“

„6. Теперь я хочу описать в беглом очерке, как я несколько раз делал раньше в соответствующих местах, пороки знати, а затем — простого народа.
7. Некоторые, блистая знатными, как они думают, именами, страшно гордятся тем, что зовутся Ребуррами, Флабуниями, Пагониями, Герсонами, Далиями, Таррациниями, Перразиями и другими столь приятно звучащими славными именами.
8. Некоторые величаются шелковыми одеждами и гордо выступают в сопровождении огромной и шумной толпы рабов, как будто их провожают на смерть или — чтобы выразиться, избежав дурного знамения — они замыкают строй выступающей перед ними армии.
9. Когда такие люди входят в сопровождении 50 служителей под своды терм, то грозно выкрикивают: «Где наши». Если же они узнают, что появилась какая-нибудь блудница, или девка из маленького городка, или хотя бы давно промышляющая своим телом женщина, они сбегаются наперегонки, пристают ко вновь прибывшей, говорят в качестве похвалы разные сальности, превознося ее, как парфяне свою Семирамиду, египтяне — Клеопатру, карийцы — Артемизию или пальмирцы — Зенобию. И это позволяют себе люди, при предках которых сенатор получил замечание от цензора за то, что позволил себе поцеловать жену в присутствии собственной их дочери, что тогда считалось неприличным.
10. Некоторые из них, когда кто-нибудь хочет их приветствовать объятием, наклоняют голову вниз, словно собирающиеся бодаться быки, и предоставляют льстецам для поцелуя свои колени или руки, полагая, что и это должно их сделать счастливыми, а что касается чужого человека, которому они, быть может, даже в чем-то обязаны, то, по их мнению, выполнен весь долг вежливости, если они предложат ему вопрос, какие термы он посещает, какой водой пользуется, в чьем доме остановился.
11. Будучи столь важными и являясь, как они о себе воображают, почитателями доблестей, эти люди, если только узнают, что получено известие о предстоящем прибытии в Рим коней или возниц, с такой поспешностью бросаются, смотрят, расспрашивают, как их предки дивились некогда братьями Тиндаридами, когда они известием о победе в давние времена наполнили всех радостью.
12. Дома их посещают праздные болтуны, которые рукоплещут со всяческой лестью каждому слову человека высшего положения, играя шутовскую роль паразита древней комедии. Как те льстят хвастливым солдатам, приписывая им осады городов, битвы, тысячи убитых врагов, уподобляя их героям, так и эти до небес превозносят знатных людей, восхищаясь высоко воздымающимися рядами колонн с капителями наверху и любуясь стенами, ослепляющими взор блеском мрамора.
13. Иной раз на пирах требуют весы, чтобы взвесить рыб, птиц и сонь, затем идут до тошноты повторяющиеся восхваления их величины, как будто никогда не виданной; а тут еще стоит при этом чуть не тридцать нотариев, с записными книжками, недостает только школьных преподавателей, чтобы произнести об этом речь.
14. Некоторые боятся науки, как яда, читают с большим вниманием только Ювенала и Мария Максима и в своей глубокой праздности не берут в руки никакой другой книги; почему это так, решать не моему слабому рассудку.
15. А между тем, людям такого высокого положения и столь знатного происхождения следовало бы читать много различных сочинений. Ведь они наслышаны, что Сократ, когда он уже был приговорен к смерти и заключен в темницу, услышав, как один музыкант распевал под аккомпанемент лиры стихи Стесихора, попросил того учить его, пока есть еще время; на вопрос певца, какая ему от этого польза, когда ему предстоит умереть послезавтра, Сократ ответил: «Чтобы уйти из жизни, зная еще чуть-чуть больше».
16. Немногие среди них проявляют должную строгость во взысканиях за проступки. Так, если раб несколько опоздает, принося горячую воду, отдается приказ наказать его тридцатью ударами плети; если же он намеренно убьет человека, и присутствующие настаивают, чтобы виновный был наказан, то господин восклицает: «Чего же и ожидать от подобного негодяя и мошенника? Если в другой раз он посмеет сделать что-нибудь подобное, то уж я его накажу».
17. Верхом хорошего тона считается у них, чтобы чужой человек, если его приглашают к обеду, лучше убил бы брата у кого-то, чем отказался от приглашения; сенатору легче потерять половину состояния, чем перенести отсутствие на обеде того, кого он решил пригласить после основательного и неоднократного рассмотрения этого вопроса.
18. Некоторые из них готовы сравнивать свои путешествия с походами Александра Великого или Цезаря, если им пришлось проехаться подальше для осмотра своего имения или для участия в большой охоте; если же они съездят из Арвернского озера на расписных лодках в Путеолы, в особенности, если это происходило во время тумана, то готовы уподобить себя Дуиллию. Если при этом на бахроме шелковых завес окажутся мухи, не захваченные золочеными опахалами, или через щель завес проникнет луч солнца, они изливаются в жалобах на то, что не родились они в стране киммерийцев.
19. Если кто-то выходит из бани Сильвана или целебных вод Маммеи, то немедленно вытирается тончайшими льняными простынями и принимается тщательно осматривать вынутые из-под пресса блистающие белизной одежды, — а приносят их столько, что можно было бы одеть одиннадцать человек. Наконец, отобрав несколько одежд и нарядившись, он берет кольца, которые отдавал рабу, чтобы не попортить их сыростью, разукрашивает ими пальцы и уходит.
20. Вернись же кто из них недавно со службы при особе императора или из похода, в его присутствии (никто не смеет открыть рот), он является как бы председателем. Все молча слушают, что он говорит … он один, как глава дома, рассказывает неподходящее, но приятное ему, и по большей части умалчивает о том, что действительно интересно.
21. Некоторые из них, хоть это и нечасто случается, не желают, чтобы их звали aleatores (игроки в кости) и предпочитают называться tesserarii (метатели костей), хотя разница между этими названиями такая же, как между словами «воры» и «разбойники.»“

„Знаменитый род умирает и прекращается в нас, как только мы наследуем одно имя, не унаследовав прославивших его доблестей.“

„Вообще надо раз и навсегда усвоить, что нет охраны надежнее, чем собственная высокая доблесть. Это качество непременно должно быть присуще каждому; лишенный же доблести не обладает и другими достоинствами.“

„Молчание и доблесть — неразлучны.“

„Кто не смог объединить в сердце доблесть, ум и верность“

„Сломил героев схватки бурелом,
И ангел смерти осенил крылом,
Но вечности их память предана
И доблестью покрыты имена.“

„Доблесть — всегда сознавать последствия наших поступков, доблесть — всегда разбирать, где честь, где право, где польза, что хорошо и что нет, что гнусно, бесчестно и вредно.“

„Нет никакой доблести в сохранении добродетели, на которую никто не покушался.“

„Громким именем и доброй славой не нужно пользоваться одному. Поделившись ими с людьми, можно избежать неприятностей и сполна прожить свою жизнь. Постыдные поступки и дурную репутацию не нужно целиком приписывать другим. Взяв часть их на себя, можно, сокрыв свет своих доблестей, взращивать в себе правду.“

„Мы всячески популяризируем и романтизируем войну. С помощью доблести и героизма, проявленного солдатами в бою, мы окрашиваем в доблестные и героические цвета весь театр военных действий целиком. Это страшное заблуждение. Свора заоблачно влиятельных людей грызется за ресурсы и свои интересы, убивая при этом тысячи военных и гражданских, разрушая города, психологически калеча целые поколения — вот что такое война. И именно так нам следует преподносить её своим детям, но никак не в ореоле героизма и подвигов. Героизм на войне — это вынужденная мера для сильного духом человека, попавшего в ад на земле.“

„Кто не смог объединить в сердце доблесть, ум и верность, те — наложницы царей, а не истинные слуги!“

„Сколько таких «собачьих» вахт я отстоял на «Евстафии»! Сколько бесконечных ночных часов я провел, слоняясь по затемненным палубам, борясь со сном, который меня одолевал! Но и среди этих однообразных часов были некоторые поистине прекрасные, когда на Севастополь опускалась ясная южная ночь, которая, казалось, околдовала и город, и рейд, и стоящие на нем корабли. На борту и на рейде все погружено в сон. В прозрачном воздухе звучит перезвон склянок, ветер доносит с берега мелодию какого-то оркестра в ночном ресторане… Севастополь при свете луны действительно прекрасен. Его памятники, форты и бастионы являют собой как бы законсервированное прошлое русской доблести. Под сводами собора св. Владимира, под массивными мраморными плитами покоятся останки великих адмиралов. Бронзовая скульптура адмирала Нахимова с подзорной трубой в правой руке смотрит с пьедестала на Северную бухту. Туда же смотрит и адмирал Корнилов со своего памятника. Но что они могут увидеть?“

„На долю современного офицера, а морского в особенности, выпадает многотрудная и высокоответственная задача не только служить нравственной опорой для нижних чинов в бою, но главным образом крепко трудиться над воспитанием в нижних чинах в период мирного времени качеств, доброму воину присущих. Многотрудная задача эта, ибо ловцы душ человеческих сами в душе своей должны носить доблесть воинского духа и любовь беспредельную к ратным подвигам, к делу своему и к людям своим подначальным.“

„Со времен Древней Греции известно: ветвь дубовая могущество означает. И героев Эллады за доблесть воинскую награждали венками из дубовых ветвей. И Аполлон не только покровителем наук и искусств был, но и целителем великим. И исцелял страждущих прикосновением дубовой веточки. А вазу с желудями повелевал у изголовья ложа своего ставить. И другим так советовал.“

„Каждый мужчина, независимо от профессии, будь он певец, писатель, конструктор, режиссер, сегодня должен быть солдатом и гражданином. Именно таким человеком был Василий Слипак. Когда стране нужно было подставить свое плечо мужчины, гражданина, патриота, он это сделал, не думая ни о чем. Он — пример доблести и героизма. Он — большой украинец и большой певец. Мы познакомились с ним весной прошлого года, это было под Донецком, в районе населенного пункта Водяное. Сначала мы познакомились с нашим общим другом, Героем Украины Василием Киндратским, который весной прошлого года погиб в бою под Бутовкой. Василий Слипак очень сильно переживал смерть нашего общего друга. Такая же участь постигла и его. Доброволец не спрашивает: могу я погибнуть или нет. Он знает, что надо воевать. Доброволец не верит в возможность победы за столом переговоров. Не мы развязали эту войну, но нам ее заканчивать и нам побеждать.“

„Вот горькая и неприкрашенная правда. Кавказская армия надорвана непосильной работой. Обескровленная, нищая и голодная, она сильна лишь своей доблестью, но и доблесть имеет свой предел — испытывать её бесконечно нельзя.“

„То, что может ныне быть достигнуто ценою малой крови, в будущем потребует громадных жертв. Для использования успеха одной доблести мало, конница может делать чудеса, но прорывать проволочные заграждения не может.“

„Но что такое искусство? Понятия об искусстве так же условны, как понятия о добре и зле. Каждый век, каждая страна смотрят на добро и зло различно; что считается доблестью в одной стране, то в другой признается преступлением. К вопросу об искусстве, кроме этих различий времени и места, примешивается ещё бесконечное разнообразие индивидуальных вкусов. Во Франции, считающей себя самой культурной страной мира, до нынешнего столетия не понимали и не признавали Шекспира: таких примеров можно вспомнить много. И мне кажется, что нет такого бедняка, такого дикаря, в которых не вспыхивало бы подчас чувство красоты, только их художественное понимание иное. Весьма вероятно, что деревенские мужики, усевшиеся в тёплый весенний вечер на траве вокруг доморощенного балалаечника или гитариста, наслаждаются не менее профессоров консерватории, слушающих в душной зале фуги Баха.“

„Если бы нам удалось собрать в Европе хотя бы десяток хорошо вооружённых государств, объединившихся для сопротивления агрессии, направленной против любого из них, объединившихся для контрнападения на агрессора в рамках единого плана, тогда мы были бы настолько сильны, что непосредственная опасность была бы предотвращена и мы добились бы передышки для создания в дальнейшем ещё более обширного аппарата мира. Разве это не много лучше, чем быть втянутым в войну поодиночке, уже после того, как половина тех, кто мог быть нашими друзьями и союзниками, оказались повергнутыми один за другим? Ни одной нации нельзя предлагать присоединиться к этому торжественному обязательству, не дав ей уверенности в силе и доблести ее товарищей […] К числу государств, которых надо спросить, желают ли они присоединиться к Великобритании и Франции для исполнения этого особого долга, относятся Югославия, Румыния, Венгрия и Чехословакия. Эти страны можно раздавить поодиночке, но объединённые — они представляют огромную силу. Затем идут Болгария, Греция и Турция. […] Но даже и это явилось бы только началом. На востоке Европы находится великая держава Россия, страна, которая стремится к миру; страна, которой глубочайшим образом угрожает нацистская враждебность, страна, которая в настоящий момент стоит как огромный фон и противовес всем упомянутым мною государствам Центральной Европы. Нам безусловно незачем идти на поклон к Советской России или сколько-нибудь твёрдо рассчитывать на выступление русских. Но какими бы близорукими глупцами мы были, если бы сейчас, когда опасность так велика, мы чинили бы ненужные препятствия присоединению великой русской массы к делу сопротивления акту нацистской агрессии. […] Мне возразят: «но ведь это означает окружение Германии». Я отвечаю: «Нет, это — окружение агрессора.»“

„Я не хочу носить больше гордое звание «Заслуженный артист РФ», полученное из рук Валентины Ивановны Матвиенко. <…> Я не хочу быть дважды лауреатом Госпремии РФ, полученным из рук Владимира Владимировича Путина. В его, правда, самое раннее восшествие на престол. Стыдно. <…> Резонный вопрос возникает: почему вдруг сейчас снизошло на меня такое озарение? Отвечу просто, по-пацански: ДОСТАЛО В КОНЕЦ ВСЁ ЭТО ЦАРСТВО-ГОСУДАРСТВО. Своим враньем, круговой порукой, узаконенным грабежом, взяточничеством и прочими доблестями… А главное — НЕВОЗМОЖНОСТЬЮ играть свои спектакли. Выстраданные и любимые.“

„Из пятидесяти сражений, в Бородинском было проявлено наиболее доблестей и получено наименее последствий...“

„Стыд, о ахеяне! вы забываете бранную доблесть,
Вы, ратоборцы храбрейшие в воинстве! Сам я не стал бы
Гнева на ратника тратить, который бросает сраженье,
Будучи подл, но на вас справедливо душа негодует!“

„Славен в доблести курляндский хряк, портящий воздух в европейском свинарнике!“