Цитаты о глаз

страница 14

„Я считаю, что Соколовского надо было покарать жестко и по ветхозаветному принципу «око за око, глаз за глаз!»“

„До института. Я два года в полярной авиации работал. Это деревня Медведково, недалеко от Химок, по другую сторону канала Москва-Волга Химкинского водохранилища, на горе. Там, где у нас ещё в своё время была лётно-испытательная станция Миля, и там на моих глазах испытывался, скажем, Ми-Шестой и другие вертолёты Миля. И что же мне пришлось конкретно делать для Антарктиды? Я был знаком с лётчиком Виктором Серовым, и он сказал: «Будь добр, нарисуй мне на хвосте нашего северного полярного мишку, потому как Антарктида – это продолжение нашей Арктики.»“

„Этот человек должен быть в Книге рекордов Гиннеса. Уже почти 50 лет он на телевизионном экране. Клуб весёлых и находчивых — уникальное явление в мировом телевидении, как и Александр Масляков. Шутить полвека — дело серьёзное, не каждому по силам. Маслякову — по силам. Как только не называли его за глаза квнщики — барин, хранитель, АлВасМас. Любя, конечно. Для них он — непререкаемый авторитет, абсолютный монарх. С лёгкой руки монарха КВН игра превратилась в настоящую фабрику звёзд. И сегодня многие телевизионные знаменитости могут сказать: «Все мы вышли из КВН.»“

„Не спрошу я, что скрывает сумрак этих глаз:
Всё равно я знаю, знаю: счастье — не для нас.“

„Почти всё — смешно. Мы срём каждый день — это смешно. Ты так не думаешь, а? Мы писаем, едим, в наших ушах скапливается сера, жир на волосах. Мы должны себя скрести. Действительно мерзко и тупо, а? И сиськи бесполезны, бесполезны… Знаешь, мы чудовищны. Если мы сможем это понять, то сможем полюбить себя… пойми, насколько мы нелепы, с нашими кишками болтающимися повсюду, по которым гавно так и течёт, как только мы смотрим в глаза друг другу и говорим «Я люблю тебя.»“

„Вернется ли кто-либо из нас, младших собратьев и соратников, на родину — сказать трудно. Еще труднее сказать, какою вернувшиеся увидят ее. Хотя мы только то и делали, что трудились над изучением России, над разгадкой большевистской революции, мы этой загадки все еще не разгадали. Бесспорно, старые эмигранты лучше знают историю революции и настоящее положение России, чем иностранцы. Но, зная прекрасно политическую систему большевизма и ее хозяйственное устройство, ее громадные технические достижения и ее непереносимые нравственные ужасы, ее литературу и науку, ее церковь, мы всего этого по-настоящему все же не чувствуем; зная факты и статистику, мы живой, теперешней России перед глазами все же не видим. В голове у нас все ясно, а перед глазами мрак. За последние годы из этого мрака вышли нам навстречу новые, взращенные уже Советской Россией люди. Будем надеяться, что они, если мы только не оттолкнем их от себя и поможем им преодолеть свою «окопную» психологию, помогут нам разгадать страшный облик породившей и воспитавшей их России.“

„Ученые привыкли бороться с природой — та не спешит расстаться со своими тайнами, но бьется честно. К беззастенчивым приемам иных представителей "паранормального", играющим по другим правилам, ученые попросту не готовы. Зато фокусники как раз обманом и зарабатывают себе на жизнь. Их профессия — одна из многих (наряду с актерством, рекламой, официальной религией и политикой), где то, что в глазах наивного простака ложь, оправдывается обществом с точки зрения высшего блага“

„…У вас очень дорогая страна, особенно Москва. У вас дорогие гостиницы. На мой взгляд, туристическая индустрия в России развита пока недостаточно: у иностранного туриста складывается впечатление, что он здесь никому не нужен. Нет приличных дорог, указателей, информационных центров. Исключение составляет лишь Санкт-Петербург, который остаётся самым посещаемым иностранными туристами городом. В глазах некоторых европейцев Россия по-прежнему terra incognita“

„…Без [науки измерения] невозможно сделаться настоящим мастером… Но так как она является истинной основой всякой живописи, я решил изложить её начала и основания для всех жаждущих знаний юношей, дабы они, овладев искусством измерения с помощью циркуля и линейки, могли бы благодаря этому познать и увидеть своими глазами истину и чтобы они не только жаждали знаний, но также могли достигнуть настоящего и более полного понимания.“

„Прислушивалась до тех пор, пока я не подошел к ней, а он в эту же секунду появился из-за поворота лестницы. Она коротко вскрикнула, сбежала вниз по ступеням, бросилась ему на шею и заплакала: он уронил сумки, которые с грохотом покатились вниз по лестнице, и подхватил ее на руки. Я на мгновение застыл. Потом я взял плащ и пошёл вниз по лестнице, минуя их обоих. Он стоял с закрытыми глазами. Она смотрела на меня, глаза ее были полны слёз, она прошептала «нет», и я задержался на секунду, но она больше ничего не сказала, и тогда я пошёл прочь. Я задержался ещё на секунду, прежде чем захлопнуть за собой входную дверь. Она не побежала вслед за мной и не окликнула меня.“

„А-а-а-а-а!!! Что с моими глазами!!! Я ничего не вижу! Они ослепили меня! Мне нечем дышать! Они меня удавили!!! — истошно вопил Виконт на канале закрытой связи.
— Живой, — придя в себя от акустического удара, констатировал Лис.
— Я что, уже умер?“

„Вот женщина ведет куда-то мужа.
Седая полумаска на лице,
в руках бидончик - это суп на ужин.
Свистят снаряды, свирепеет стужа…
"Товарищи, мы в огненном кольце".
А девушка с лицом заиндевелым,
упрямо стиснув почерневший рот,
завернутое в одеяло тело
на Охтинское кладбище везет.
Везет, качаясь, - к вечеру добраться б…
Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин!
Провозят ленинградца,
погибшего на боевом посту.“

„Чадо Моё, если бы не распятие Христа в тысячах мучеников Его нового последнего собора, земля уже давно прекратила бы своё существование. Без прямого вмешательства и присутствия Спасителя и Моего нельзя объяснить ни один день на [http://knigi.mirotver.ru/kng/190203.htm Соловках]. Тридцать девять лет страстного пребывания вашего владыки Серафима можно объяснить только непрестанным круглосуточным присутствием Господа нашего и Моим на Соловках. Чадо Моё, мир погибает по одной причине: не хочет знать последней правды. И священники не хотят знать происходящего. Преступным образом закрывают они глаза и отмахиваются, говоря: «Это для нас ничего не значит. Для нас важнее Рим (или Москва) и наши институциональные проблемы.»“

„это песня о нашем распаде, который к тому времени стал уже неминуем. Смысл ее прост: случается, что и в безоблачный день вдруг начинает лить дождь. Группа разваливалась на глазах. «Ну почему, почему это происходит именно сейчас, — мучался я,- когда, казалось бы, нужно жить и радоваться солнцу?» Конфликт зародился в самом начале. Когда записывался «Green River», все слушались меня беспрекословно. Но пришло время начинать работу над второй пластинкой («Born on The Bayou»), и — каждый вдруг захотел петь, сочинять, создавать собственные аранжировки. И это — после десяти лет борьбы, после первой маленькой победы? Что же, выпрыгнули на поверхность, ухватили каждый свои «пятнадцать минут славы», и снова — в тину? «Вы только представьте себе, — говорю, — малейший просчет — и все рухнуло: под лучами юпитеров кто-то другой, Eagles, например. Хотите снова идти мыть машины? Я лично — нет. В общем, сейчас мы выпустим альбом, который будет сильнее первого, а для этого будем работать на пределе возможностей и делать все, как скажу я». Проглотили пилюлю, голубчики — что им еще оставалось. Года два держались, потом стало невмоготу. Так что бомба замедленного действия тикала под нами с самого начала. Конечно, с точки зрения интересов группы я был абсолютно прав. Был ли я прав по-человечески — не уверен. Выяснилось, что я популярен где угодно, только не в своем собственном ансамбле. Как говорится в том старом фильме, „надевая генеральский мундир, не жди солдатской любви“. В конце концов я устал, а они этого только и ждали…»“

„Спаситель — это Христос без Нагорной проповеди. Это, если угодно, «отклонение в сторону» Ветхого Завета. Это «спасение» без любви, распятие без моления в Гефсиманском саду. Этот образ — отрицание того, что для меня неприемлимо в христианстве, да и любой другой религии, ни во что не ставящий «земную жизнь» в ожидании вечного блаженства в царствие небесном. Тем не менее любой внимательный читатель легко заметит не только бросающееся в глаза сходство, но и очень важные различия. А это, в свою очередь, должно было подвести к некоторым основополагающим выводам — кои, как я вижу по обсуждению, практически никто не сделал. Придется разъяснять в ГБ-2, хотя я искренне надеюсь этого избежать.“

„Ум должен от свойств мира восходить вверх, а не опускать­ся к неизвестному. По Платону, мир шаровиден. Полагаю, что он очертил мир циркулем, в то время как другие мыслили его квадратным и угловатым, потому что ему трудно было предста­вить себе мир телом, лишенным головы. Эпикур же, который го­ворил, что «то, что выше нас, то ничто для нас», когда пожелал сам исследовать небо, установил, что размер солнечного диска — один фут. Подумать только, что за бережливость на небесах! Впрочем, с ростом честолюбия философов увеличился и солнеч­ный диск. Так, перипатетики объявили, что солнце размером пре­восходит землю. Спрашиваю вас, что способна уразуметь страсть к догадкам? Что можно доказать посредством таких упорных утверждений — плода старательно возбуждаемой на досуге ме­лочной любознательности, уснащенной искусством красноречия? Так что поделом Фалесу Милетскому, который, осматривая небо и блуждая по нему глазами, с позором упал в яму. Египтянин же его осмеял, говоря: «Ты на земле-то ничего не видишь, куда тебе смотреть на небо?»“

„Зашел в сберкассу "Молодой гвардии", где я бываю в два-три года раз узнать, не перевели ли ненароком мне за что-нибудь деньги. В прошлый раз, три года тому назад, в этой кассе сидела молодая барышня совершенно одна. В глазах у нее была грусть, и, вероятно, под влиянием счастливой находки значительной суммы мне стало ее жалко, личико ее было такое милое.
— Вы здесь совсем одна! — сказал я ей.
— Да, я совсем одинока, — ответила она.
— Желаю вам, — сказал я, — выйти...
— Замуж?“

„Слышал не раз от женщин, потерявших близких людей, что глаза у человека умирают раньше всего.“

„Люди выбирают только такую правду, в глаза которой не страшно посмотреть.“

„Закрыв глаза, позволь себе только одно, осознавать и чувствовать. За физической немощью огромная сила духа, за маленьким ростом большое сердце, тот, кто видел смерть учиться жить! От нашего доброго поступка зависит спасение чей - то жизни, пора поверить в себя, чтобы спасти других. Видь и чувствуй, там, где другие, будучи зрячими, ходят слепыми. Реальность - это то, чем мы живём, а не та обыденность, о которой говорят люди. Видь и чувствуй, даже когда другие закрывают свои глаза, чтобы отгородиться от жизни. Молись даже если другие безбожничают и не верят в светлые силы, главное, что ты в них веришь!“

„Я размышлял об очень большом удовольствии, которое может даровать пара прекрасных глаз на лице красивой женщины.“

„Когда он злился, один из его глаз становился настолько мерзким, что ни один человек не мог видеть это; и негодяй, на которого он был уставлен, мгновенно падал назад, а иногда и погибал. Однако из-за боязни потери его власти и опустошения его дворца, он редко поддавался своему гневу.“

„Подобно тому, как в природе кое-где встречаются места безнадежно унылые, как иногда восходят на земных просторах растения безуханные, не радующие глаз, ― так и среди людских существований бывают такие, которые как бы заранее обречены кем-то недобрым и враждебным человеку на тоску и на печаль бытия. Будет ли виною тому какой-нибудь телесный недостаток, иногда совершенно незаметный для света, да зачастую забываемый и самим обладателем этого недостатка, плохое зрение, слабые легкие, маленькая неправильность в строении какого-нибудь органа, или что-нибудь иное, ― или слишком нежная, слишком восприимчивая ко всем впечатлениям душа с самого начала своего сознательного бытия поражена была почти смертельно какими-нибудь безобразными, грубыми выходками жизни, ― как бы то ни было, вся жизнь таких людей является сплошною цепью томлений, иногда с трудом скрываемых. Кто из людей, знающих свет, не встречал таких людей, и кто не удивлялся их странной, капризной неуравновешенности! Такою обреченною всегда томиться душою обладал некий петербуржец, Алексей Григорьевич Курганов.“

„Ванда надписывала конверт. Вдруг ей стало неловко и жутко. Она подняла голову, — все подруги смотрели на нее с тупым, странным любопытством. По их лицам было видно, что есть еще кто-то в комнате. Ванде сделалось холодно и страшно. С томительной дрожью обернулась она, забывая даже прикрыть конверт. За ее спиной стояла Анна Григорьевна и смотрела на ее тетради, из-под которых виднелось письмо. Глаза ее злобно сверкали, и клыки страшно желтели во рту под губой, вздрагивавшей от ярости.
Ванда сидела у окна и печально глядела на улицу. Улица была мертва, дома стояли в саванах из снега. Там, где на снег падали лучи заката, он блестел пышно и жестоко, как серебряная парча нарядного гроба.
Ванда была больна, и ее не пускали в гимназию. Исхудалые щеки ее рдели пышным неподвижным румянцем. Беспокойство и страх томили ее, робкое бессилие сковывало ее волю. Она привыкла к мучительной работе червяка, и ей было все равно, молчит ли он или грызет ее сердце. Но ей казалось, что кто-то стоит за ней, и она не смела оглянуться. Пугливыми глазами глядела она на улицу. Но улица была мертва в своем пышном глазете.
А в комнате, казалось ей, было душно и мглисто пахло ладаном.“

„Если женщина больше не находит в глазах Детектива своё отражение, она покупает ему солнцезащитные очки.“

„Отчёт о расследовании – это как если поместить глаза Заказчика в поле зрения Детектива.“

„Улика – это искра божественного в глазах дьявола.“

„Нет между жизнью и смертью черты пограничной,
Разницы нет между ночью и призраком дня.
Знаю, что в это мгновенье на койке больничной
Брат мой глазами печальными ищет меня.“

„Поленов взял всю сцену, как она, по его представлению, должна была быть. Это не группа с театральных подмосток, где есть главные персонажи, тщательно одетые и загримированные, с художественно выраженными чувствами на лицах, и есть толпа статистов, одетых с чужого плеча, нелепо расставивших руки и ноги и еще более нелепо и нецелесообразно корчащих шаблонно-актерскую гримасу. Скажу еще два слова о всей картине. Она ласкает глаз зрителя прелестью освещения, живым расположением сцены и интересными подробностями. Она красива и интересна даже для того, кто не захочет найти в ней внутреннего содержания или не сможет найти его. Взгляните на фигуры заднего плана, на нищего калеку, усевшегося на лестнице, на важного священника, которому какой-то левит менее важного ранга докладывает о случившемся, на выступившего впереди всей картины терпеливо-добродушного ослика, прищурившего глаза и развесившего мохнатые уши. Одна его морда, вырезанная из полотна, могла бы, под названием «Портрет осла», служить украшением иной выставки. Необыкновенно приятное впечатление производит также отсутствие сухой академической условности в одежде действующих лиц.“

„Можете любить своё прошлое, можете его ненавидеть, но оно всегда должно стоять у вас перед глазами.“

„Какая-то неукротимая сила требует от идей, приходящих на ум, или от новосозданных текстов, — вторгаться в сознание других людей. Не мoгут спокойно сидеть в голове или в компьютере. Хотят входить в умы и глаза других людей — совокупляться. Так ведь и сперма — это самая сгущенная информация, и тоже вожделеет, хочет пролиться. Может быть, в любую информацию встроена некоторая страсть? Эйдос как эрос. Тестостерон - текстостерон. Слова бурлят и рвутся поскорее достичь яйцеклетки чужого сознания“

„В России сейчас много хороших вещей, а самая хорошая вещь – это вот те самые люди, которые не боятся, которые не опускают глаза, которые не смотрят в стол, и которые никогда не отдадут нашу страну кучке продажных чиновников, которые решили обменять нашу родину на свои дворцы, виноградники и аквадискотеки“

„Люди, скупые на чувства и подарки, сами себя лишают величайшего из возможных наслаждений. Наслаждение это – видеть счастье в глазах того, кому ты даришь мечту. Что может быть приятнее и лучше этого?
© Олег Рой "Не оставляй меня, любимый".“

„Правды больше в глазах, чем в словах человека.“

„Словно сшили по чуждому крою
жеманную маску на пол лица.
Поговори со мной по-простому,
а доспехи оставь у крыльца.

Поговори со мной откровенно
и покажи мне свои глаза.
Как бесконечно красиво тело,
когда душа в нем обнажена.“

„Не зря говорят, что возраст выдают глаза. Бывает, удается напрочь стереть с лица все индивидуальные черты, все признаки возраста, остается гладкий белый лист. Но глаза никуда не денешь. А в них все – проблемы, усталость от жизни, тревоги, озабоченность, как бы не выпасть из обоймы, как бы не упустить богатого любовника, продюсера, влиятельных знакомых… Что происходит с глазами? Они становятся как у загнанной волчицы…“

„Брошена. Короткое глупое слово. Можно тысячу раз читать об этом в книгах, тысячу раз думать, что не найти сюжета банальней. Это так… Но лишь до тех пор, пока не бросят тебя. А тогда можно до бесконечности говорить о банальности тусклому зеркалу, откуда бессмысленно глядят на тебя пустые погасшие глаза.“

„. Есть раны, которые не заживают никогда. Бывает, ты чувствуешь боль не сразу. Какое-то время ты живешь по инерции — тебе кажется, что ничего не изменилось. И все, что произошло — только сон, летучая греза. Вот сейчас ты проснешься, и все будет, как прежде. Но проходит время, а тягучий кошмар продолжается, и в один прекрасный день ты, наконец, всем сердцем, всем разумом, всем существом своим осознаешь реальность утраты. Ты понимаешь, что никогда, никогда больше не поговоришь с дорогим тебе человеком, не увидишь его на пороге, не коснешься его руки, не заглянешь в глаза. Его больше нет. От этой мысли тебе захочется колотить кулаками о стены, захочется бежать, куда глаза глядят — но ты знаешь: убежать от этого

невозможно, ничто не сможет избавить тебя от этой боли. И теперь тебе с этим жить.“

„Поцелуй меня глазами.“

„Мудрец даже за несуразицей и глупостью видит мудрость, а глупец, куда бы ни пришел, в первую очередь ему в глаза бросается глупость. Мудрец молчит или возражает в целом, а глупец слишком мелочен и противоречит в мелочах.“

„Кто постоянно прячется за спины других, тот никогда не вырастет в глазах у остальных.“

„Будет мудро, если на современное человечество смотреть глазами Вселенной, представляя Его в лице дерзкого молодого, взрастающего в сложных условиях и в то же время способного на великое. Такое видение, несомненно, укрепляет оптимизм и человеколюбие.“

„Вы не можете познать то, что игнорируете, как не можете и повлиять на то, что нуждается в изменении, пока закрываете на это глаза.“

„Сегодня многие слова вдруг стали лишними: неинтересными, не нужными, пустыми и не оправданными, но любовь — это то, что по-прежнему хочется читать в людских сердцах (глазах).“

„Многие, идя по пути наименьшего сопротивления, даже не осознают, что теряют одно из самых дорогих, что у них есть — свою Свободу. Притом, не замечая, или делая вид что не замечают; в попытке «сгладить углы», закрывают глаза, «играя в прятки» с настоящей действительностью.“

„Спор — это потребность эго в самоутверждении и повышении чувства значимости в глазах других людей.“

„Абсурд нашего времени: те, кто верят всему, что показывают по телевизору, убеждают очевидцев не верить глазам своим.“

„или полностью

«Боги! Сколько во мне лишних слов!

Мыслей лишних!

Не они ли сковывают меня?

Стреножат так, что я только стою и заикаюсь мысленно, а хотел бы броситься и целовать, и даже если получить в глаз за рвение, то – броситься и целовать.

Сцеловывать эту испарину на

ключицах.
Я люблю вас.

И я застыл

в мире-смоле,

мире-вожделении,

мире-горячем стекле,

когда все вокруг видно и никуда не двинуться.»

– Лоик.“

„Это не система. Это люди. Это я, это мы, это вы, это все. Это не система. Это люди. Все люди каждым своим вздохом хотят заслуживать одобрения малодушной дряни. Это мы строим на себе вот такие системы, которыми потом возмущаемся. А нет системы в реальности. Построить себе идола и поклоняться, построить себе дьявола и скидывать все на него. Но строитель-то один — мы. Нет системы, есть подлость. Во мне, в тебе, во всех, в каждом. Озлобленная малодушная подлость, отводящая глаза от своих отражений и с пеной у рта старающаяся заслужить себе оправдание. Одобрение заслужить, галочку. Влепите мне галочку, господин следователь, что я хорошая. Погладьте меня по голове и отпустите. Вот она "система".“

„ГЕРМАНЕЦ: Страх не связан ни с чем.
Он как волна от изменений.
Мы просто все
неправильно
распознаем сигнал.

Твои глаза.
Первые месяцы новорожденного
мозг учится видеть.
Учит цвета,
понимает, как корректировать сумерки,
освещение,
чтобы ты знал,
что на закате лошадь не красная,
но бела,
просто свет – красен.

Мозг учится распознавать
сигналы
с сетчатки.

А вот от сердца сигналов
мы так и не обучаемся
понимать.

Страх, Марций, просто сигнал
о необходимости изменений.“

„Ночной серпантин с поблескивающим луной морем, с лунными тенями от холмов и гор.

Кабриолет дышал ветром. Ветер пах пылью и йодом.

Ветер пах зноем и

счастьем.

Я не осмеливался смотреть на него: я не был уверен – вдруг меня понесет.

Но я всем позвоночником чувствовал, как он переключает скорости.
Как ветер пузырит его рубашку с левым закатанным рукавом, а правым – не закатанным.

Как он щурит глаза, создавая больше морщинок.

Залив то открывался, то прятался от меня.

Иногда дорогу нам перебегало что-то.

Что-то явно суицидальное, желающее попасть под фары и под колеса.

Как я.

Как люди.“

„Так чувствуется Рождество.

Выходишь на улицу – огни,
суматоха,
двери глинобитных домов распахнуты,
пахнет лавашем, сладостями, молоком –
праздником.

Свадьба.

На скорую руку, не по обычаям – вообще ужас – правоверная за неизвестно
кого, но ведь и отец – бербер, наркоман, и девка – страшна.

Худосочна:

никаких ямочек на щечках, никаких боков и извилин – кости одни, только
европейцам, как собакам, их и глодать.

Всё равно – праздник.

Европейцы же видели в девочке – мягкость: ровную-ровную кожу, медную,
чудом пока еще солнцем в грязно-пятнистое нечто не превращенную. Глаза – на все лицо. Еще полгода и было бы поздно: лицо потеряло бы свежесть,
покрылось пятнами, глаза уменьшились, а черты обрели ту вульгарность арабских баб.
Пока глаза были распахнуты
и пусты,
замечательно пусты –
без малейшего признака обитаемости.

Обитаемые острова предсказуемы, как люди.

Необитаемые – автоматически заселяются мозгом всем не случившимся.

Хорошо сидеть на телеге и бездумно смотреть в древнее-древнее небо.

Пока воздух пахнет лавашем…“

„Парень никогда не делает ничего просто так на глазах у девушки, которая ему нравится. Всему есть причина.“

„«Змей занялся Евой, потому что Адам для него не добыча.

Адам готов был отсосать просто за эти морщинки недо-улыбки у его глаз.

Am I?

You are, sir.

You are.

…getting to be a habit with me…

И то – хорошо.

То – восхитительно.

Музыка билась в висках.

Или в венах.

Или в текиле.»“

„На самом деле небоскрёбы скребут не небо, они скребут глаза и души эстетически чувствительных людей.“

„Как смеешь меня ты в грехах упрекать,
Коль в глазах у воров ты известен как брат,
Ты подумай о том что сказал и пойми,
Мы для Господа Бога все как одни.“

„Настоящий друг не скажет кому то, что ему что то в вас не нравится, а скажет это вам в глаза.“

„Минуя образы в голове,
Открыв глаза на страхи;
Смотри, смо-три! Твержу я тебе
Не умирай же во мраке.

Не стой над собой, как будто во сне
Ты действуй и управляй сам.
Смотри на себя не в пелене,
Нутро своё оголяй же!“

„Самое важное в жизни научиться видить мир глазами бога.“

„Святость, как красота - блик неуловимого мира - стая бабочек, взмывающая из-под ног. Мелькание золотистого, белого, серебристого, оранжевого, приправленное травой, зноем, стрекотом, длится пару мгновений, зато воспоминания греют годами. А поймайте хотя бы одну бабочку, и все великолепие скукожится в уродливое насекомое с выпученными глазами и толстым мохнатым тельцем. Назовите что-то святым, пустите к нему толпы, и оно умрет, оставив напоследок лишь пару пачкающихся пыльцой крыльев.“

„Призраки – это не души. Это мгновения.

То мгновение, когда разряженный 22-летний щёголь XVIII-го века бредет по узким коридорам слуг к любовнице, обжигается воском, капающим со свечи, переживает за мушку на прыще и предвкушает пять, шесть, семь раз за ночь.

То мгновение, когда вдова герцога N, просыпается посреди ночи по нужде и вдруг осознаёт, что утро больше не наступит. И всё, что у неё осталось – это три минуты ночного горшка, после которых невероятная усталость снова положит её на влажную перину, и больше уже ничего, никогда, никак не случится. И вот она тратит эти драгоценные три минуты не чтобы водрузиться на ночной горшок, но чтобы слезть с кровати и подойти к окну, а там – разочарование. В окне нет откровений, и вся её жизнь не промелькивает у неё перед глазами, и там даже нет луны – темные очертания вызубренных за сорок лет предметов. И нет, она не чувствует себя лучше – ощущение спущенной в выгребную яму жизни только усиливается, и вот она садится прямо на пол, а утром слуги найдут мертвую старуху в аммиачной луже.

То мгновение, когда молодая невеста, не в силах уснуть, накинув домашнее пальто с «бараньмим» рукавами по моде, бродит по полутемным залам, не в силах поверить, что отныне она – хозяйка. Что теперь это всё её – и титул, и дворец, и деньги, и это роскошнейшее пальто с бараньими рукавами. И жизнь улыбается ей жемчужной улыбкой.“

„Я хочу слышать гул крови моих пустот.

Пустот затопленных
Неимением уже сердца.

Я хочу слышать,
как остывает ток
В пальцах и нервах
Очередного тельца
Мною опробованного
На вкус.

Ибо даже с незрячих глаз
Мне не снять покров
Красоты.“

„Виски, лёд, черное пятно Централ-парка из окон, белый рояль,
захмелевшая Элис мяукает под переборы клавиш,
ты снимаешь с меня галстук, запонки,
пахнешь сигарами,
голова пустая,
голова расслабленная –
we have more than all –
always had it.
We’re blessed.
И это как ртуть, как свинец – попав в кровь – никогда и ничем – не вывести больше.
Не вывести это счастье.
Влажный Бейрут на моих ключицах.
Случайно – опять квартал «фонарей».
Ползти по извилистой улочке, «бабочки» облепляют машину – дешевый парфюм, надежда в глазах.
Лунная ночь.
Опьяненность Нью-Йорком в Бейруте.
I might have loved you, Alice.
I might even love you now.
I might.

— Франц Вертфоллен, "Заметки для Штази. Ливан"“

„Мир кружится кружевом ванильных подъюбников под шоколадным платьем на кружащейся, счастливой до оскорбительности Марии, вовсе не плачущей под крестом.
Без желтых звезд,
без передников фальшивых служанок, с глазами янтарными не дьяволят,
но святых,
с глазами гвоздичными…
это ж не песни, это ж…
инфаркт.“

„Виски, лёд, черное пятно Централ-парка из окон, белый рояль,
захмелевшая Элис мяукает под переборы клавиш,
ты снимаешь с меня галстук, запонки,
пахнешь сигарами,
голова пустая,
голова расслабленная –
we have more than all –
always had it.
We’re blessed.
И это как ртуть, как свинец – попав в кровь – никогда и ничем – не вывести больше.
Не вывести это счастье.
Влажный Бейрут на моих ключицах.
Случайно – опять квартал «фонарей».
Ползти по извилистой улочке, «бабочки» облепляют машину – дешевый парфюм, надежда в глазах.
Лунная ночь.
Опьяненность Нью-Йорком в Бейруте.
I might have loved you, Alice.
I might even love you now.
I might.

— Франц Вертфоллен, "Заметки для Штази. Ливан"“

„Резное дерево перегородки, пористый камень стены и –
Beata Maria,
шерсть тонкая юбок её,
Regina mea,
солнце бьёт на неё через розу ветров,
окрашивая в мозаику стекла разноцветного –
роза роз в свете
розы ветров.
Из плоти передо мной.
Трепетная.
Веки как крылышки мышей летучих – тонки и нервны.
Веки как крылышки.
Глаза томны.
Волосы выбились из убора. Каштановы, мягки.
Волосы выбились ореолом.
Salve!

— Франц Верфтоллен, "Заметки для Штази. Ливан"“

„Что происходит во время молитвы? Искренность должна происходить. Когда вы искренне можете взглянуть в глаза себе и осознать, что вы такое. Ещё должна происходить сфокусированность. Когда вы фокусируетесь на своей жизни, когда вас молитва заякоривает и вы прописываете себе:"Вот что я пойду и буду делать. Вот каким я встану и вот куда я пойду"“

„Резное дерево перегородки, пористый камень стены и –
Beata Maria,
шерсть тонкая юбок её,
Regina mea,
солнце бьёт на неё через розу ветров,
окрашивая в мозаику стекла разноцветного –
роза роз в свете
розы ветров.
Из плоти передо мной.
Трепетная.
Веки как крылышки мышей летучих – тонки и нервны.
Веки как крылышки.
Глаза томны.
Волосы выбились из убора. Каштановы, мягки.
Волосы выбились ореолом.
Salve!

— Франц Верфтоллен, "Заметки для Штази. Ливан"“

„Зомби не способны наслаждаться жизнью, но часто стараются подделать это наслаждение, чтоб не выглядеть в ваших глазах уж так атавистично.“

„Свое истинное лицо мы стараемся спрятать подальше от людских глаз-за фальшивой маской,придавая ей органическую правдивость.“

„Прощение вредно для здоровья, если не ранит сердце, если из глаз не текут слезы.

# Жизнь - учитель, но не учись у лжи, узнай всю правду о себе, научись быть Истиной.

# Божья любовь реализуется через любовь родителей. А сироты находятся под непосредственным попечением Бога.

# Бедный человек, который не может подружиться с собой, становится врагом других.

# Должен быть баланс между сбором и тратой денег.

# Самый мотивированный человек, человек, который работает максимально продуктивно каждый день.

#наршабулгакбаев“

„Дух — это сущность философии. Мы не можем видеть дух, потому что это нечто таинственное, невидимое невооруженным глазом. Абсолютный Дух в понимании Гегеля. Я говорю: сам дух абсолютен.“

„Вам никогда не все равно на чужое мнение. Но ты просто можешь хорошо отличать, с каким мнением ты хочешь считаться, а с каким мнением ты не будешь считаться, потому что это мнение заскорузлых орков, замшевших в своём вонючем несчастье. Ты просто начинаешь лучше понимать, где тебе стоит считаться и прислушиваться, а где не стоит. Глаза отращиваешь, наконец, в глазницах, а не в анусе“

„Простое правило
и никто не запомнит.
Ни у одной женщины нет такого жалкого эго, как у мужчин,
ни одна не бывает такой идиоткой.
Не важно, как вы выглядите, насколько вы гипотетически богаты, какой у вас смокинг, часы, туфли, портмоне, девочки всегда предпочтут щедрого.
Точка.
Человека делают красивым в их глазах не деньги, которые у него есть гипотетически, но деньги, которые он тратит на них“

„Разум разрабатывает моральный кодекс и постоянно развивает его, а совесть принимая соблюдение контролирует. Самое главное, у разума выводы были правильными, а у совести глаза зоркими.“

„Джанни фантастически быстро лепил. Все, что стояло у него во дворе – баловство. У него всегда было с десяток заказов плюс всё, что он лепил для себя. Экстаз святой Катерины, к примеру. Он играл с материалами – дерево, бронза, мрамор, гранит. Он заставлял металл выглядеть как камень, камень, как дерево, дерево превращал в бронзу, но так тоже – баловался. Он всегда лепил в полный рост.

Святая Катерина у него кружилась. Церковь всегда ставит своих святых статично, а у него мрамор её робы расплескивался, разлетался вечерним платьем – роскошью тканей. Из-под убора у святой Катерины выбивались кудри и вились по щекам, по губам приоткрытым, идеальной формы губам, обвивали слезы – мраморные, но столь настоящие, что ты верил – они прозрачны, солены и горячи. Слезы мокрили ей губы, глаза были закрыты, веки легки – как крылья летучей мыши. Как крылья летучей мышки – трепетны, ты верил – вздрагивают веки у святой Катерины в экстазе. И вся фигура из тяжелого мрамора была невесома – вот-вот взлетит. Затанцует по воздуху.

Джанни лепил Катерину со Штази. Но столь великолепной я видел Штази лишь раз – в Италии на скале. Штази в тяжелом халате после вечернего заплыва с полотенцем на волосах, Штази шампанское ударило в сердце, нам по шестнадцать, сумерки липли к нам фиолетовой сахарной ватой. Штази, зацелованная, летняя, кружилась под песни Герберта – в боли, ярости, счастье. В боли от ужаса осознания, что, возможно, она никогда не потянет больше такую открытость, ей никогда не будет так хорошо. В ярости, что детство уходит, что мы с Гербертом соревновались за прозрачную девочку, но теперь она не поспевает за нами. И ей уже никогда не поспеть. В ярости, боли, что это последние лучи солнца, когда она для нас – центр. В счастье – а как без счастья на скалах Италии, когда ты вызываешь легкое опьянение у господа и наисветлейшего из воинов его? Как без счастья?“

„Джанни фантастически быстро лепил. Все, что стояло у него во дворе – баловство. У него всегда было с десяток заказов плюс всё, что он лепил для себя. Экстаз святой Катерины, к примеру. Он играл с материалами – дерево, бронза, мрамор, гранит. Он заставлял металл выглядеть как камень, камень, как дерево, дерево превращал в бронзу, но так тоже – баловался. Он всегда лепил в полный рост.

Святая Катерина у него кружилась. Церковь всегда ставит своих святых статично, а у него мрамор её робы расплескивался, разлетался вечерним платьем – роскошью тканей. Из-под убора у святой Катерины выбивались кудри и вились по щекам, по губам приоткрытым, идеальной формы губам, обвивали слезы – мраморные, но столь настоящие, что ты верил – они прозрачны, солены и горячи. Слезы мокрили ей губы, глаза были закрыты, веки легки – как крылья летучей мыши. Как крылья летучей мышки – трепетны, ты верил – вздрагивают веки у святой Катерины в экстазе. И вся фигура из тяжелого мрамора была невесома – вот-вот взлетит. Затанцует по воздуху.

Джанни лепил Катерину со Штази. Но столь великолепной я видел Штази лишь раз – в Италии на скале. Штази в тяжелом халате после вечернего заплыва с полотенцем на волосах, Штази шампанское ударило в сердце, нам по шестнадцать, сумерки липли к нам фиолетовой сахарной ватой. Штази, зацелованная, летняя, кружилась под песни Герберта – в боли, ярости, счастье. В боли от ужаса осознания, что, возможно, она никогда не потянет больше такую открытость, ей никогда не будет так хорошо. В ярости, что детство уходит, что мы с Гербертом соревновались за прозрачную девочку, но теперь она не поспевает за нами. И ей уже никогда не поспеть. В ярости, боли, что это последние лучи солнца, когда она для нас – центр. В счастье – а как без счастья на скалах Италии, когда ты вызываешь легкое опьянение у господа и наисветлейшего из воинов его? Как без счастья?“

„А вот если взять ближний план, ты видишь, как люди различаются. Какие разные отпечатки оставляют они на сетчатке господа. Такой один Гиля с его робостью и вдумчивостью, с его открытостью и благодарностью, с его способностью на счастье – какую палитру он может дать!

Как важно это, и как сложно научить Гилю, способного на счастье, счастью. Научить любить. Как божественно умение небрежно разбрасывать бриллианты искренности и восторга так, как делает то Вакх. Когда любое существо, хоть каплю способное на жизнь, рядом с ним цветет. Куда сложнее сделать счастливым одного человека хотя бы на день – счастливым абсолютно, искренне, хрустящим таким счастьем, чем спасти в теории, на клочке бумажки, какие-то гипотетические безличные миллионы муравьев.

Если Гилька и умрет, он умрет полюбившим жизнь, не горьким и озлобленным, не задыхающимся от зоба жалости к себе, а легким и звонким. Как он сам сказал – «Джон, теперь у меня есть будущее, мне не страшно умирать. У меня есть настоящее будущее». И когда ты смотришь в искрящие глаза чахоточного ребенка, потерявшего всех в концлагере, а он смеется своей шутке, подражая Францу – откидывая голову назад, перенимая его интонации, смеется с, наконец, распахнутым миру сердцем, господи! вот чудо твоё! Вы волшебник, господин Вертфоллен. Вы – Серафим.“

„Если ты первый смог донести до людей правильный смысл, этого все равно недостаточно для того, чтобы в их глазах ты стал исключительным — пока никто не узнает как долго ты с ним ходил.“

„Наш мир, это не справедливое и достаточно опасное место — тебе стоит посмотреть одной лишь правде в глаза, и она сразу убьет тебя.“

„Маленькие личности утверждаются за счёт других только ради того, чтобы вырасти в собственных глазах.“

„Люди страшатся тьмы, совершенно забывая о том — что именно во тьме, когда они закрывают глаза, они загадывают свои самые сокровенные желания.“

„Блеск изящной картины всегда достигает глаз своего зрителя.“

„Искусственная красота ослепляет глаза, настоящая — исцеляет.“

„Сильный человек всегда смотрит в глаза реальности — слабый предпочитает быть во власти иллюзии.“

„Розовые очки падают с глаз и разбиваются о холодный грязный асфальт, разлетевшись вокруг миллиардом льдинок, кажется, еще хранящих в себе отпечаток той иллюзии, которой на самом деле никогда не существовало в этом мире, а только лишь в воображении.“

„Я всегда уважал в тебе твой attitude: oooh, that's the boy that I want.
Не мужчины выбирали тебя - ты их.
Потому что у тебя были глаза.
И достоинство.
Не их ущемленная гордыня лысых обезьян,
но достоинство,
ты выбирала себе людей не "ой, мамочки, кажется, я нравлюсь! Значит, он нравится мне".
Ты просто выбирала лучшего
И добивалась его.“

„На самом деле, лицо красивым делают не сантиметры — соотношения глаз к носу. Ты можешь иметь совсем неплохую генетику, но выглядеть дерьмово или выглядеть так, что всё равно никто тебя не захочет и никто не будет восхищаться тобой, потому что дело не в генетике, дело в твоём вайбе, дело в твоей сути.“

„Глаз, как, впрочем, у всех и всегда, здесь не было почти ни у кого.
Люди прячут свои глаза в анусе из ужаса, во-первых, увидеть себя – со всеми своими убожествами, во-вторых, людей – со всеми их убожествами. А запрятав глаза за сфинктер, эти двуногие лишаются последней возможности отличить уродство от красоты, зато мир их становится куда более «безопасен» и расплывчат, в таком мире они способны лишь смутно ощущать «флюиды», верить гороскопам и вести себя как последние дворняги: о! мне улыбнулись, а! кажется я ему/ей нравлюсь! Ой! тогда оно точно нравится мне, раз я нравлюсь ему!
И ведь если указать этой нездорово повернутой массе – эй! ты ведешь себя, как дворняжка, ты идешь не за тем, что красиво, и сильно, и чисто, ты скачешь хромоногой помойной псиной за первым, кто поманит тебя колбасой. Если сказать им, что они решают? Я отрою глаза, вытяну их из прямой кишки и буду смотреть в себя и в людей? Нет. Они пугаются и пищат – аааа, тогда я вообще ни за кем, ни к кому, тогда я буду один/одна – заявляют они с драматическим разворотом головы и надеждой, что найдется принц/принцесса на белом коне, которые их «спасут» из башни их гордыни и глупости. Принц/принцесса, что будут пробиваться вот к этой тле через все её зажатости, проблемности, уебищности, терпеть все истерики этой тли, чтоб однажды вот эта тля смогла сказать – ой, ты меня так любишь, ты любишь меня любой/любым, оооо, а я тоже, наверное, тебя люблю, раз уж ты единственный, кто так трахается со мной, конечно, невыносимым/невыносимой, но хорошим/хорошей внутри – где-то далеко-далеко внутри под всем моим нескончаемым дерьмищем, гордыней и тупостью.“

„Читать, господа — не глазами по строчкам, и не "на вкус и на цвет", "каждый видит свое"… читать — это себя структурировать, каждая книга стоящая — это операция хирургическая над собой.“

„Глаз, как, впрочем, у всех и всегда, здесь не было почти ни у кого.
Люди прячут свои глаза в анусе из ужаса, во-первых, увидеть себя – со всеми своими убожествами, во-вторых, людей – со всеми их убожествами. А запрятав глаза за сфинктер, эти двуногие лишаются последней возможности отличить уродство от красоты, зато мир их становится куда более «безопасен» и расплывчат, в таком мире они способны лишь смутно ощущать «флюиды», верить гороскопам и вести себя как последние дворняги: о! мне улыбнулись, а! кажется я ему/ей нравлюсь! Ой! тогда оно точно нравится мне, раз я нравлюсь ему!
И ведь если указать этой нездорово повернутой массе – эй! ты ведешь себя, как дворняжка, ты идешь не за тем, что красиво, и сильно, и чисто, ты скачешь хромоногой помойной псиной за первым, кто поманит тебя колбасой. Если сказать им, что они решают? Я отрою глаза, вытяну их из прямой кишки и буду смотреть в себя и в людей? Нет. Они пугаются и пищат – аааа, тогда я вообще ни за кем, ни к кому, тогда я буду один/одна – заявляют они с драматическим разворотом головы и надеждой, что найдется принц/принцесса на белом коне, которые их «спасут» из башни их гордыни и глупости. Принц/принцесса, что будут пробиваться вот к этой тле через все её зажатости, проблемности, уебищности, терпеть все истерики этой тли, чтоб однажды вот эта тля смогла сказать – ой, ты меня так любишь, ты любишь меня любой/любым, оооо, а я тоже, наверное, тебя люблю, раз уж ты единственный, кто так трахается со мной, конечно, невыносимым/невыносимой, но хорошим/хорошей внутри – где-то далеко-далеко внутри под всем моим нескончаемым дерьмищем, гордыней и тупостью.“

„Джанни фантастически быстро лепил. Все, что стояло у него во дворе – баловство. У него всегда было с десяток заказов плюс всё, что он лепил для себя. Экстаз святой Катерины, к примеру. Он играл с материалами – дерево, бронза, мрамор, гранит. Он заставлял металл выглядеть как камень, камень, как дерево, дерево превращал в бронзу, но так тоже – баловался. Он всегда лепил в полный рост.

Святая Катерина у него кружилась. Церковь всегда ставит своих святых статично, а у него мрамор её робы расплескивался, разлетался вечерним платьем – роскошью тканей. Из-под убора у святой Катерины выбивались кудри и вились по щекам, по губам приоткрытым, идеальной формы губам, обвивали слезы – мраморные, но столь настоящие, что ты верил – они прозрачны, солены и горячи. Слезы мокрили ей губы, глаза были закрыты, веки легки – как крылья летучей мыши. Как крылья летучей мышки – трепетны, ты верил – вздрагивают веки у святой Катерины в экстазе. И вся фигура из тяжелого мрамора была невесома – вот-вот взлетит. Затанцует по воздуху.

Джанни лепил Катерину со Штази. Но столь великолепной я видел Штази лишь раз – в Италии на скале. Штази в тяжелом халате после вечернего заплыва с полотенцем на волосах, Штази шампанское ударило в сердце, нам по шестнадцать, сумерки липли к нам фиолетовой сахарной ватой. Штази, зацелованная, летняя, кружилась под песни Герберта – в боли, ярости, счастье. В боли от ужаса осознания, что, возможно, она никогда не потянет больше такую открытость, ей никогда не будет так хорошо. В ярости, что детство уходит, что мы с Гербертом соревновались за прозрачную девочку, но теперь она не поспевает за нами. И ей уже никогда не поспеть. В ярости, боли, что это последние лучи солнца, когда она для нас – центр. В счастье – а как без счастья на скалах Италии, когда ты вызываешь легкое опьянение у господа и наисветлейшего из воинов его? Как без счастья?“

„Когда мы желаем, мы ослеплены. Исполненные желания снимают пелену с наших глаз, но новые желания снова нас ослепляют.“

„Карликам, которые привыкли мнить себя гигантами ужаснее нет, чем открывать на себя глаза…“

„В конце концов, не это главное – не то, что мы видим снаружи. Куда важнее внутреннее содержание, которого не узреть глазом – его можно только почувствовать душой, сердцем. У слепых есть одно преимущество перед зрячими – беспристрастность к оболочке. Они не судят по фасадам и лицам, не соблазняются декорациями. Бесценный дар, преподнесенный взамен отобранного чувства.“

„Я смотрю на мир, как вы, закрытыми глазами, и этот мир светлый, мне же так сказали.“

„Чтобы заглянуть в душу, — надо увидеть глаза!“

„"Кто подмигивает и закрывает глаза на свои опасения.“

„Я вижу сей мир глазами твоими, но жду и надеюсь, когда ты этот красочный мир — видеть начнёшь глазами моими.“