Цитаты о память

страница 5

„Так же, как хребет Эзоп на Дальнем Востоке не имеет отношения к баснописцу Эзопу… И все же невольно вспомнишь об Эзопе, услышав про этот хребет. Потому что не хребет, а Эзоп живёт в нашей памяти. В памяти беспокойная жизнь: то тебя забудут, а то вспомнят ― да не те и не так, как хотелось бы. И ты уже не сможешь напомнить о себе, потому что от тебя зависит только самая первая, самая короткая жизнь, а все остальные жизни от тебя не зависят.“

„Прежде всего начну с того, господа, что современное музыкальное воспитание должно быть по справедливости всеобщим, равным и средним, потому что, строго говоря, музыке вообще никого обучать не следует, будучи в здравом уме и твёрдой памяти. Таким образом, система музыкального образования должна быть в самые сжатые сроки упразднена, демонтирована и упорядочена под бобрик.“

„Симфония о Ленине задумана как четырёхчастное произведение… Первая часть — юношеские годы Ильича; вторая — Ленин во главе октябрьского штурма; третья — смерть Владимира Ильича и четвёртая — без Ленина по ленинскому пути. Уже готов ряд музыкальных фрагментов, которые <…> войдут в <…> 7-ю симфонию памяти гениального вождя человечества.“

„Что это за жизнь в поиске правды, которую одни называют смыслом жизни, другие — надеждой? Изводим себя и тех, кто с нами, пытаясь опередить время, ищем точку опоры в прожитом дне и, не обнаружив ничего, говорим, что жизнь — тяжела, трудна, невыносима. Бесконечные поиски, беспросветные терзания, а главная ошибка заключается в том, что мы не видим в жизни саму ее суть — любовь. С нее все начинается, с нею же все продолжается. Эта тонкая материя появляется, как мираж, обходит наши интеллектуальные капканы, убаюкивает контроль, забалтывает ум, обводит вокруг пальца память.“

„Изменения в обществе, называемые модой, и возможны лишь потому, что в людях есть две смешные черты. Во-первых, с каждым человеком так много случается, что он всегда вспомнит хоть что-нибудь, предвещавшее нынешний поворот. Во-вторых, почти все неправильно видят прошлое, и в смещенной памяти эта деталь кажется необычайно важной.“

„Молитва, совершаемая с усердием, есть свет для ума и души, свет неугасаемый и постоянный. Поэтому диавол влагает в тысячи нечистых помыслов в наши умы, и о чем мы никогда не думали, то, собрав, во время молитвы вливает в наши души… Пока диавол нападает извне, мы будем в состоянии противиться, когда же откроем ему двери души и примем врага внутрь, то уже не сможем нимало противиться ему, но со всех сторон помрачив нашу память, как бы дымящийся светильник, он оставит только уста — произносить пустые слова.“

„В самом первом фестивале, 23 года назад, принимал участие молодой, талантливый певец Василий Слипак. Он исполнял партию Пьеро в представленной тогда в программе опере. В память о трагически погибшем певце и гражданине, Герое Украины Василии Слипаке, опера зазвучала вновь, заиграла новыми красками, органично переплетаясь с великолепно смонтированным видео с той, первой премьеры. Инструментальную часть осуществил ансамбль SENZA SFORZANDO, а его неизменный руководитель Александр Перепелица-младший еще и блестяще смонтировал видео. Главную вокальную партию исполнил молодой украинский певец Андрей Малинич.“

„Слипак погиб. Василий был оперным певцом, работал в Парижской опере, а потом все бросил и ушел защищать родину в рядах ПС. Погиб под Донецком на фронте. Вечная память.“

„Оперный уик-энд чтит память талантливого украинца Василия Слипака. Успешная оперная карьера во Франции, стабильная жизнь не остановили горячее сердце Василия, он приехал домой бороться за целостность своей Родины. Слушая арию Дона Альфонсо 10-го июля, мы вспомним с теплом и благодарностью Василия, который также исполнял эту арию на самых престижных сценах Европы.“

„Он имел уникальный дар к языкам, потому что не должен был их учить. Курсов никаких не заканчивал! Он приехал из Франции и уже говорил по-французски. Быстро усваивал язык страны, в какую бы не попал, — польский, испанский, немецкий, русский… Ему это очень легко давалось. Он не тратил на изучение языки времени, как, например, я. В этом плане я брату завидовал. Причем он не только говорил, но и писал. Французы очень хвалили его французский язык. По-видимому, ему помогал музыкальный слух. Кроме того — хорошая память от природы. Отсюда и широкое общение, и возможность карьерного роста.“

„Уникальный голос Василия чрезвычайно гармонично сочетался с его телосложением. Он был высокого роста, привлекательной внешности, галантный — все это вызывало адекватную реакцию слушателей. Школа, культура, техника — это для него было важнее всего! Наша страна потеряла талантливого певца, который принес в жертву свою международную карьеру, чтобы защищать свое государство, за которое он отдал жизнь. Моя задача — чтобы о Василии не забывали, и потому во Львовской филармонии мы обязательно с 29 июня до 1 июля проведем фестиваль его памяти.“

„Нашим экскурсоводом по острову стала единственная обитательница бывшей монастырской, а теперь военной гостиницы Ксения Петровна Гемп — глубокий знаток культуры Севера, человек удивительной памяти и какого-то тихого очарования.“

„Исходно я хотел написать такую операционку, которую мог бы использовать вместо Minix. Мне не нужно было, чтобы она могла делать больше, чем Minix, но она должна была выполнять те функции Minix, которыми я пользовался, а также кое что еще. Например, в Minix не только была плохая эмуляция терминала, но и не было возможности перевести в фоновый режим программу, которой временно не пользуешься. И управление памятью было очень упрощенным – в Mac OS оно и сейчас такое, кстати.“

„Творчество Морозова мне близко по духу. К тому же, его песни долго живут в памяти публики. Правда, мы часто расходимся с ним по творческим вопросам. Иногда мне кажется, что его песни немного старомодные, похожи одна на другую, но у них есть главное – мелодичность. Просто надо одеть их в современную одежду – хорошую аранжировку. Кстати, по этому поводу он со мной соглашается, а к тому же у нас с Морозовым в чем-то похожи судьбы. Оба мы родились на Украине, имея сходный характер, хорошо понимаем друг друга.“

„Читатели сами познакомятся с любопытным содержанием вышедшей брошюры, а потому мы не будем делать из неё выписок: лучше сообщим им кое-какие подробности о печальном событии и выскажем некоторые мысли, пришедшие нам на память по прочтении брошюры.“

„Брось спичку в стог сухого сена, и увидишь, что станет с сомнениями Гримёра. Только красный пепел запорхает в воздухе. И ничего. Только почерневшее пятно на земле. Наверное, еще меньше след от будущей памяти. Хотя был же он, стог, трава которого ещё не взошла, летели по ветру красные пчёлы, прятались в нору суслики, спасаясь от огня, и пахло палёным волосом, и дымилось мясо, ставшее камнем.“

„Наиболее поразительно то, что персонажи <Хайнлайна> не были отобраны по своему могучему интеллекту или колоритности личности, они — просто случайная выборка из рода homo. Насколько я могу припомнить, ни в каких произведениях Хайнлайна нет персонажей, которые по сути были бы необычными. Некоторые из них неординарны: некоторые — долгожители, один обладает эйдетической памятью, другой — двумя головами, но во всех других отношениях, они триумфально заурядны.“

„Самая страшная и глупая ошибка, которую только может допустить детский писатель, — идеализация детей. Этому отчасти способствует спасительное свойство людской памяти — помнить хорошее и забывать плохое. Идеализируется собственное детство, а вслед за ним — детство вообще. Итогом такой идеализации становится безудержная фальшь: дети в книгах предстают целлулоидными манекенами, полными жизнерадостной бодрости.“

„Путешествия бывают разные. Из одних увозишь запас наблюдений, другие толкают на размышления, третьи пробуждают работу памяти. А память человека — удивительное явление. Кажется, что всё забыто, давным-давно ушло в небытие. А оказывается, нет. Незначительный толчок, один какой-нибудь факт — и начинается цепная реакция воспоминаний, и до мельчайших деталей воссоздаётся давно прошедшее.“

„Русские никогда не могли смириться с утратой западной части своего народа и своей территории: память работала на генном уровне. Взять хотя бы Ливонскую войну, формальной целью которой считается выход к Балтийскому морю. Да мало ли о каких морях мечтали российские владыки — даже об Индийском океане! Думаю, подлинная задача состояла в восстановлении исторической справедливости.“

„Запахи неизменны. Есть запахи, которые не меняются из века в век, - запахи печей, дорог, хлеба. Повсюду пахнут одинаково столовые, общежития, во всем мире одинаково пахнут гостиницы, отели - и в Японии и в Архангельске. То же и с людьми. Лесорубы на Сахалине пахли, как и здесь, в Кислицах, как и когда-то, когда отец приезжал из леса, а я сидел у него на коленях, уткнувшись ему в жилет.
И эти конторы, самые разные (сколько я их повидал!) - и маленькие конторы сплавщиков с керосиновыми лампами, и лесные, и районные, - хранили тот же запах: бумаг, железных ящиков, клея.
Память на запахи - особый раздел или аппарат памяти. Они помнятся десятилетиями - запахи тола, горелой брони, запахи шинели, госпиталя, не определенные никакими словами, таблицами, приборами. Запахи прошлого.“

„Теперь стало немодно учить хоть что-нибудь. Если бы я сидел и бормотал какую-нибудь мантру Гон-Конг-Донг, дабы какой-нибудь восточный божок ниспослал мне новую газонокосилку или просветил и очистил мой разум, никто бы и бровью не повел. Но если я процитирую на память строк пятьдесят из Эсхила, меня сочтут человеком крайне эксцентричным. А ведь способность мыслить - величайшая привилегия.“

„Казалось, это было началом счастья, и Клариссу до сих пор — больше чем через тридцать лет — поражает, что так оно и было, что этот поцелуй, прогулка, предвосхищение ужина и книги и были ее единственным опытом счастья. <…> Действительно незамутненными в Клариссиной памяти и через три с лишним десятка остается поцелуй в сумерках на полоске мертвой травы и прогулка вокруг пруда под аккомпанемент комариного звона. В этом было какое-то ни с чем не сравнимое совершенство, отчасти связанное с тем, что, казалось, оно обещало большее. Теперь она знает, что это и было мгновением счастья. Единственным опытом счастья в ее жизни.“

„У русских, у польских, у немецких детей есть родной быт, полный интимной, уютной прелести, есть традиции, формирующие, скрепляющие характер, есть прекрасные праздники, ёлка и Пасха, на которых потом, через сорок лет ласково будет останавливаться память. У еврейских детей в прежних поколениях это всё тоже было: особый лад жизни, красивый, как всё, что исторически сложилось и утрамбовалось, прекрасная невеста — суббота в огнях благословлённых свечек, белый седер Пасхи, весёлый сладкий Пурим с его трещётками, праздник Кущей, когда сами строили шалаш и после в нём обедали.“

„Мраморная вдова, слышавшая-таки, особенно после смерти мужа, лаконически деловые признания янки и умевшая различать звуки страсти, несмотря на свое относительное хладнокровие и свято чтимую память о муже, невольно поддалась обаянию этой безумно-страстной песни любви среди океана, на узком мостике покачивающегося клипера. И эта песнь вместе с теплым дуновением ночи словно ласкала ее, проникая к самому сердцу и напоминая, что она еще молода и что жить хочется…
— Послушайте… я рассержусь, если вы еще раз будете говорить такие глупости, — строго проговорила она, хотя совсем не сердилась.“

„Обидно ли будет для памяти Достоевского сравнение с Шекспиром? Я думаю, нет. Оно было бы обидною насмешкою для какой-нибудь бездарности.“

„Венец каждой человеческой жизни есть память о ней, — высшее, что обещают человеку над его гробом, это память вечную. И нет той души, которая не томилась бы в тайне мечтою об этом венце.“

„Память — это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом ничего вспомнить не сможешь.“

„Я был в Париже; мы устроили вечер памяти Брюсова. Когда человек умирает, вдруг его видишь по-новому ― во весь рост. Есть у Брюсова прекрасные стихи, которые кажутся живыми и ныне. Может быть, над его колыбелью и не было традиционной феи, но даже если он не родился поэтом, он им стал. Он помог десяткам молодых поэтов, которые потом его осуждали, отвергали, ниспровергали. А молодой Советской России этот неистовый конструктор, неутомимый селектор был куда нужнее, чем многие сладкопевцы. Не могу не вспомнить ещё раз моих парижских лет. Валерий Яковлевич меня поддержал; даже его упрёки помогали мне жить. При первой нашей встрече Брюсов заговорил о Наде Львовой ― рана оказалась незажившей. Может быть, я при этом вспомнил предсмертное стихотворение Нади о седом виске Брюсова, но только Валерий Яковлевич показался мне глубоким стариком, и в книжку я записал: «Седой, очень старый» (ему тогда было сорок четыре года). Записал я также: «Жизнь у него на втором плане», ― может быть, думал при этом о Наде, может быть, о революции; но уже наверно помнил его слова о том, что «всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов.»“

„Ветеран космонавтики, житель города Королёв Московской области, соратник А. И. Осташева Геннадий Николаевич Артамонов написал стихи, посвящённые коллеге (Геннадий Артамонов "Вехи памяти", стихи, 49 стр., г. Королёв, 2012 год, стр. 37):

Горела степь, и плавился бетон,
Ракета из огня уйти пыталась,
Но не смогла, и вздрогнул полигон,
В граните черном память нам осталась.
В том парке тишина,
Молчанье плит,
Октябрь тот в Байконуре не забыт.
И вот сюда без лишних громких слов
"Пришел" и лег Аркадий Осташев,
Решил он с братом вместе "отдохнуть",
А, может, с ним продолжить Вечный путь.
...Горела степь, и плавился бетон,
Октябрь тот не забудет полигон.“

„Память наша — как забор, что возле [Щербаковских бань, в Щербаковом переулке Ленинграда, снесены в 1980-х] . Чуть ли не каждый старается похабную надпись оставить.“

„Одних память соединяет как мост, а других разъединяет как стена.“

„Настанет пора и забудусь я в вечности сне,
Когда я уйду - вспоминай обо мне.

Пусть раз лишь в году, моей памяти дне,
Когда я уйду - вспоминай обо мне.

Конца Февраля вьюги шум ты услышишь в окне,
Когда я уйду - вспоминай обо мне.

Когда дни зимы свой черед уступают Весне,
Когда я уйду - вспоминай обо мне.“

„Брожу по кладбищу любви, обители обманутой надежды.
Здесь нет забвения травы и боль терзает как и прежде.
Здесь неспокойные сердца, покинутых, в страданьи бьются.
Сюда не раз придется мне на тризну памяти вернуться…“

„Коза Амалфея, действительно, вскормила своим молоком младенца, но не Зевса (сына Крона), а младшего сына царя Аидония, что в стародавние времена правил племенем молоссов. И именно этому мальчику — наследнику царя — свыше был дарован 'рог изобилия', способный творить из ничего пищу. И Зевс, и Рея, и Крон — все это были реальные люди. И многое, что дошло до нас в преданиях или не дошло вовсе, было действительно на Небесах и на земле грешной. Позабылось многое. И на иной лад переиначено. Но 'рог изобилия' память людская не просто так с созвездием Козерога соединяет, и все это впрямь было. На Земле в стародавние времена и в Занебесье пребывало.“

„…Аркадий Ильич очень заинтересованно относился к моим литературным трудам. Я не раз обращался к его феноменальной памяти для уточнения деталей происшествий при наземных и летных испытаниях. Иногда мы с ним не сходились в оценке характеров и роли участников событий. Однако наши споры всегда были доброжелательными и взаимно обогощающими. Последний обмен воспоминаниями с Осташевым у нас состоялся 2 июля 1998 года при посещении Новодевичьего кладбища. Мы отмечали 85-летие нашего общего друга Леонида Александровича Воскресенского. 12 июля Аркадий Осташев ушел из жизни…“

„Последней любовью его <Довида Кнута> была Ариадна Скрябина, дочь композитора, ― молоденькая, хрупкая, экзальтированная женщина, память о которой нужно бережно хранить: она отдала жизнь за други своя… Ариадна не знала полумер, не умела останавливаться на полпути. Она полюбила Довида Кнута, полюбила евреев и сама перешла в еврейство. Как все прозелиты, в своей новой вере она была необычайно страстна, порой даже нетерпима. Однажды Кнут пришел с ней в редакцию «Последних Новостей.»“

„Где-то далеко, в памяти моей, сейчас, как в детстве, тепло“

„Готовясь к исполнению произведения Александра Козаренко, передо мной стояла серьезная проблема интерпретации, так как это произведение («П’єро мертвопетлює») уже стало, по сути, символом Василия Слипака. Во-первых, мне пришлось сделать небольшое переложение под себя, — произведение написано для контртенора и вокальную строчку так просто не опустишь из-за особенностей тесситуры. Сыграло немаловажную роль то, что я исполнял Пьеро Козаренко в одном блоке с «Лунным Пьеро» Шенберга и своим сочинением — мини-оперой «Пьеро и Красота». Мне было безумно интересно исполнять Козаренко, наверное, еще и из осознания атмосферы, по случаю чего это произведение зазвучало опять в рамках фестиваля, спустя столько лет. Интересно было и то, что зрители могли оценить две интерпретации, — перед нашим выступлением был показан видеоряд исполнения Василием Слипаком. Зрители наблюдали что-то вроде «смены поколений», одухотворенный симбиоз не просто композитора-исполнителя-слушателя, не просто дань памяти уникальному человеку, но и пространственное путешествие из прошлого, через трагическое настоящее, в будущее.“

„Я был в Париже; мы устроили вечер памяти Брюсова. Когда человек умирает, вдруг его видишь по-новому ― во весь рост. Есть у Брюсова прекрасные стихи, которые кажутся живыми и ныне. Может быть, над его колыбелью и не было традиционной феи, но даже если он не родился поэтом, он им стал. Он помог десяткам молодых поэтов, которые потом его осуждали, отвергали, ниспровергали. <…> При первой нашей встрече Брюсов заговорил о Наде Львовой ― рана оказалась незажившей. Может быть, я при этом вспомнил предсмертное стихотворение Нади о седом виске Брюсова, но только Валерий Яковлевич показался мне глубоким стариком, и в книжку я записал: «Седой, очень старый» (ему тогда было сорок четыре года). Записал я также: «Жизнь у него на втором плане», ― может быть, думал при этом о Наде, может быть, о революции; но уже наверно помнил его слова о том, что «всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов.»“

„Машерова в Белоруссии любят до сих пор и помнят, как скромного, интеллигентного, очень доброго человека. Он увидел меня на концерте, посвященном освобождению Минска. Я, молодой певец, очень хорошо исполнил «Поле памяти» Леонида Захлевного на стихи Владимира Некляева. И, видимо, настолько задел струны его души — Машеров ведь был партизаном — что через неделю мне дали звание заслуженного артиста. Я до сих пор помню, как проникновенно я ее спел. У меня у самого мурашки по коже побежали!“

„Я был в Париже; мы устроили вечер памяти Брюсова. Когда человек умирает, вдруг его видишь по-новому ― во весь рост. Есть у Брюсова прекрасные стихи, которые кажутся живыми и ныне. Может быть, над его колыбелью и не было традиционной феи, но даже если он не родился поэтом, он им стал. Он помог десяткам молодых поэтов, которые потом его осуждали, отвергали, ниспровергали. <…> При первой нашей встрече Брюсов заговорил о Наде Львовой ― рана оказалась незажившей. Может быть, я при этом вспомнил предсмертное стихотворение Нади о седом виске Брюсова, но только Валерий Яковлевич показался мне глубоким стариком, и в книжку я записал: «Седой, очень старый» (ему тогда было сорок четыре года). Записал я также: «Жизнь у него на втором плане», ― может быть, думал при этом о Наде, может быть, о революции; но уже наверно помнил его слова о том, что «всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов.»“

„С детей не затребуешь подпись на протоколе о неразглашении. Их не запугаешь. Память о родителях живёт у них в генах…“

„Чего вам неймется? Придите в ресторан, пусть вам сварят рыбу. Ешьте то, к чему привыкла ваша генетическая память. Я видел, как поглощают эту рыбу, — Хичкок тут мальчишка. Люди глотают ломоть непонятно чего, которое уже начинает разлагаться, и такие довольные сидят.“

„Постепенное внутреннее открытие, что большинство русских живет какой-нибудь одной из Россий, только ее знает, любит и потому абсолютизирует. Отсутствие широты и щедрости как отличительное свойство эмиграции. Обида, драма, страх, ущербленная память. Вообще — «неинтегрированность», фрагментарность русской памяти и потому России в русском сознании.“

„Всё это вызывает в памяти воспоминания о немного смешно. Это был фашизм, который хорошо вeл. Фашизм был запрет сатира, что в цивилизованной и демократической страны должны быть абсолютно свободны от политического контроля, потому что сатира не имеет ничего общего с политикой, даже если он насмехается над политикой, но вы знаете, что это сатира. И каждый демократический режим серьезно и принять сатиру, как мы принимаем карикатуры. Это был Муссолини, которые не терпят. И вот они думают, что «почистить сарай», «Мы сделаем начисто». Но этот язык, г-н Фини, который вдохновил его? Это напоминает нам, что мы хотели забыть. Это неправильно, это дубинкой. Итальянцы не знают, как идти на право без попадания в клуб. […] На RAI сделает начисто, они уже объявлены. Но как вы определяете, что демократическая партия заявляет: «Когда мы будем у власти, мы сделаем начисто?»“

„Картину «Анжелюс» я написал в память о том, как, работая в поле и услышав звон колоколов, моя бабка никогда не забывала напомнить нам прерваться и произнести молитву Анжелюс за всех умерших. Я стоял посреди бескрайнего поля, теребя в руках снятую шляпу, и старательно выговаривал слова молитвы, искренне веря в то, что Господь меня слышит…“

„…Этот день стал для меня самым счастливым за последние годы. В аэропорту меня встречала масса народа: счастливые и радостные лица, добрые слова и чувство бесконечного облегчения и покоя — наконец-то я дома! И вся парижская жизнь сразу ушла из памяти, как будто всё это было не со мной, или просто мне приснился фантастический сон. Лихорадочное, изломанное, каждодневно меняющееся течение российской жизни полностью захватывает меня. Только здесь, в России, я могу дышать полной грудью, бороться и испытывать глубочайшее удовлетворение от каждого часа прожитой жизни. Меня ещё ждут трудности и испытания, но сегодня я полон сил и уверенности в том, что всё преодолею и ещё смогу принести пользу своему городу, своей стране…“

„Есть две России, и уходит это раздвоение корнями своими далеко, далеко вглубь, по-видимому, к тому, что сделал Пётр, — сделал слишком торопливо и грубо, чтобы некоторые органические ткани не оказались порваны. Смешно теперь, после всего на эти темы написанного, к петровской хирургической операции возвращаться, смешно повторять славянофильские обвинения, да и преемственность тут едва намечена, и, думая о ней, убеждаешься, что найтидля неё твёрдые обоснования было бы трудно. Есть две России, и одна, многомиллионная, тяжёлая, тяжелодумная, — впрочем, тут подвёртываются под перо десятки эпитетов, вплоть до блоковского «толстозадая», — одна Россия как бы выпирает другую, не то что ненавидя её, а скорей не понимая её, косясь на неё с недоумением и ощущая в ней что-то чуждое. Другая, вторая Россия… для неё подходящих эпитетов нашлось бы меньше. Но самое важное в её облике то, что она не сомневается в полноправной своей принадлежности к родной стихии, не сомневается и никогда не сомневалась. Космополитизмом она не грешна: «космополит — нуль, хуже нуля», сказал, если не изменяет мне память, Тургенев в «Рудине.»“

„Пишу не для мгновенной славы:
Для развлеченья, для забавы,
Для милых, искренних друзей,
Для памяти минувших дней.“

„Реакционеры всех мастей стремятся уничтожить революцию путем убийств, они считают, что чем больше будет убито людей, тем меньшими будут силы революции. Однако, в противоположность таким реакционным, субъективистским желаниям, фактом является то, что чем больше реакционеры убивают людей, тем больше силы революции, тем ближе к гибели реакция. Это — непреодолимый закон.
Мао Цзэдун. Речь на траурном собрании, посвящённом памяти павших героев китайской революции“

„…из всех способностей, создаваемых в душе любовью, удивительнее всего способность не терять надежды среди самого мрачного отчаяния. Трудного, невероятного и даже невозможного для неё совершенно не существует, так что к без памяти влюблённому приложимы слова Аддисона о Цезаре: «Пред ним крушатся Альпы, Пиренеи.»“

„В творениях человека будет заключена вечная память о нем.“

„Исторически беспримерная и в высшей степени поучительная особенность польской литературы заключается в том, что её золотой век приходится не на эпоху политического расцвета, а наоборот — совпадает с годами национальной катастрофы. Творчество Мицкевича, Словацкого и Красиньского окрепло и расцвело в эпоху, последовавшую за разгромом 1831 года, вдалеке от родной земли, в эмиграции.
Мы знаем, конечно, все отрицательные качества польской эмиграции <…>. Но и раздираемая внутренними распрями, порой погрязающая в интригах, очевидно, она всё-таки сохранила глубокое внутреннее здоровье и, может быть, приобрела ещё особую закалку, если три поэта, неразрывно с ней связанные, именно в эту пору вознесли польскую литературу на вершины, которых эта литература не знала прежде и никогда уже не достигала впоследствии. Всей своей жизнью они доказали неопровержимо, что необходимая писателю «родная почва» может быть заменена глубокой, творческой памятью о родине. Так жива, так сильна была в них эта память, что своим творчеством они как бы создали ту мистическую Польшу, тот миф о родине, который и до сего дня служит духовным фундаментом реальной, исторической Польши. В изгнании, среди кучки таких изгнанников, они с полным правом могли говорить от имени всего народа, воистину быть его посланниками перед лицом человечества.“

„Из всего, что я сделал на писательском поприще, больше всего я горжусь, что несколько моих книг помогли восстановить справедливость и вернуть из небытия имена погибших героев. Сегодня благодаря этим книгам поставлены памятники, на которых золотом начертаны имена погибших моряков. Восстановленная историческая память мне намного дороже самых удачных книг, дороже самых престижных литературных премий.“

„Ты хочешь это знать, Жюльен [сын Джо Дассена]? Я тебя понимаю. Мне, наверное, трудно будет тебе все объяснить, так как твой отец был сложной натурой! По крайней мере, я попробую тебе рассказать. Иногда больно будет и тебе, и мне. Некоторые эпизоды могут тебя ранить. Но чтобы понять твоего отца, тебе надо их знать. Джо в жизни очень везло…и очень не везло. Я тебе расскажу и о том, и о другом, если хочешь. Чтобы открыть свою память и сердце, я подождал, пока ты вырастешь и попросишь меня об этом. Пришло время после стольких лет молчания прославить того человека, который пока лишь только знаменит.“

„… Горький, учась всю жизнь, достиг вершины человеческого знания. Образованность его была всеобъемлюща. Она опиралась на память, являвшуюся у Горького одной из самых удивительных способностей, когда-либо виденных у человека. В мозгу его и сердце — всегда творчески возбужденных — впечатались книги, прочитанные за шестьдесят лет, люди, встреченные им, — встретил он их неисчислимо много, — слова, коснувшиеся его слуха, и звук этих слов, и блеск улыбок, и цвет неба… Все это он взял с жадностью и вернул в живых, как сама жизнь, образах искусства, вернул полностью. <…> он всю жизнь настойчиво передавал свой опыт другим. Всё, что есть лучшего в советской литературе, открыто и взращено им. Переписка его, превосходящая по объёму и непосредственным результатам эпистолярное наследие Вольтера и Толстого, по существу, является удесятерённым собранием его сочинений.“

„Все попытки устроения благостной жизни на земле без Бога, без памяти о своих многовековых истоках и традициях обречены на крах и ничего, кроме трагедий, человечеству не несут.“

„Кто-то предложил назвать 5 июня днём российского футбола! Ну, наверное, погорячились. День отечественного футбола обозначен ещё сто лет назад, и в его истории было немало подобных дней, похожих на 5 июня. Они — эти дни и успехи, малые и большие — составили традиции отечественного футбола. Ну, в данном случае я выступаю как хранитель футбольной памяти.“

„Быстро он ест, еще быстрее, если можно так выразиться, спит и затем всегда спешит в свой незатейливый кабинет, где уже не торопясь, с полным поражающим всех вниманием слушает доклады или сам работает для доклада. Никакие мелочи не в состоянии отвлечь его от главной нити дела. Он хорошо понимает и по опыту знает, что армии ждут от штаба не только регистрации событий настоящего дня, но и возможного направления событий дня завтрашнего.
Удивительная память, ясность и простота мысли обращают на него общее внимание. Таков же и его язык: простой, выпуклый и вполне определенный — определенный иногда до того, что он не всем нравится, но Алексеев знает, что вынужден к нему долгом службы, а карьеры, которая требует моральных и служебных компромиссов, он никогда не делал, мало думает о ней и теперь. Дума его одна — всем сердцем и умом помочь родине.
Если, идя по помещению штаба, вы встретите седого генерала, быстро и озабоченно проходящего мимо, но уже узнавшего в вас своего подчиненного и потому приветливо, как-то особенно сердечно, но не приторно улыбающегося вам, — это Алексеев.
Если вы видите генерала, внимательно, вдумчиво и до конца спокойно выслушивающего мнение офицера, — это Алексеев.
Если вы видите пред собой строгого, начальственно оглядывающего вас генерала, на лице которого написано все величие его служебного положения, — вы не перед Алексеевым.
<…>
Алексеев — человек рабочий, сурово воспитанный трудовой жизнью бедняка, мягкий по внешнему выражению своих чувств, но твердый в основании своих корней; веселье и юмор свойственны ему скорее как сатирику; человек, не умеющий сказать слова с людьми, с которыми по существу не о чем или незачем говорить, военный по всему своему складу, природный воин, одаренный всем, что нужно руководителю, кроме разве умения быть иногда жестоким; человек, которого нельзя себе представить ни в какой другой обстановке, практик военного дела, которое знает от юнкерского ранца до руководства крупными строевыми частями; очень доступный каждому, лишенный всякой внешней помпы, товарищ всех подчиненных, не способный к интригам.“

„Пожалуй, лишь в двух случаях человек не боится делать глупости и казаться смешным: в детстве и когда без памяти влюблен.

Олег Рой "Мужчина в окне напротив"“

„Проснувшись ранним утром, не на шутку испугался, решив, что моя рота ушла на учения, — следовательно, я получу нагоняй от командования за то, что проспал. Полез под кровать за портянками и в этот момент… вспомнил, что я не в армии. Нет, это не казарма, а комната в грузинской гостинице, стоимостью пять евро за койко-место в сутки. Обрадованный возвращению памяти, мысленно перекрестился и, одевшись, вышел на балкон, украшавший фасад здания.“

„Общественное мнение – штука коварная. Что именно случилось – быстро забывается, а память о том, что с тобой было связано что-то нехорошее остается надолго.“

„Школьные годы - чудесные. А если в это время рядом с тобой настоящий друг – то время это остается в памяти на всю жизнь: это же так здорово - видеть друга, говорить с ним, играть, ссориться, мириться, иметь единое мнение…“

„Некоторые вещи никогда не остаются позади. Они не желают тихо умирать в прошлом, они постоянно вырываются наружу — из минувшего, из памяти, из забвения — и дают о себе знать в самую неподходящую минуту.“

„Слово вспыхнуло посреди затянутых забвением омутов прошлого, точно пробив мозг насквозь. Так на темном озере вспыхивает вдруг под случайным солнечным лучом всплывший из глубины ледяной осколок. Может, так и не бывает, но слово было острое, колючее, как ледяной осколок, и всплыло оно из самых дальних глубин памяти, из давнего-давнего прошлого.“

„Мы должны забыть обо всем, что было до нас! Наша трусливая память не позволяет нам двигаться дальше.

Мы не сможем и дальше двигаться в будущее, пока бессмертные титаны имена которых мы сделали вечными, не перестанут нас сдерживать в прошлом — в том самом мире, в котором нас никогда не было.

© Марк Девольт“

„Самое значимое богатство – добрая память в наследство.“

„Фальшивые праздники, фальшивые новости
Фальшивые стыд и фальшивые совести
Фальшивым героям
Фальшивых наград

Фальшивые марши, фальшивая слава
Фальшивые речи, и с экранов отрава
Фальшивая память
Фальшивый парад“

„В обещании забыть, будто в броне,
Дыры делают взгляды навылет.
«Не ходи её дорогой» — так говорят мне,
Но куда бы ни пошёл — печатаю след в след,
Тащит на поводке память
За горло, забитое гневом.
И снег, очевидно, растает,
Но только не между нами.“

„Одной памяти мало,чтобы играть в шахматы-нужно делать обдуманные ходы…“

„Вытесняя из памяти свое прошлое,человек навсегда стирает очертание того времени.“

„Хочу, чтобы жизнь была наполнена ароматом ванили.
Чтобы в памяти моей Полонез Огинского всегда звучал.
Чтобы душу трогали картины Федерико Феллини.
И, чтобы каждый раз рассветы, я по-новому встречал!“

„Пусть ты забыл на время, пусть не вспоминаешь ее,
Пусть не волнует тебя, что она – не твое,
Пусть мысли мимо летят, пусть ее памяти нет,
Пусть день твой плавно проходит так до старости лет“

„Старость — нашей молодости памяти шкатулка.“

„Я доверяю памяти своей.
Я радуюсь всему живому.
А значит я еще живой.
И быть не может по другому!“

„ПАМЯТИ ЛЮБИМОЙ МОЕЙ МАМОЧКЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ!
* * *
Тяжело больная и прикованная к постели мама, провожая меня на соревнование, сказала: — Не переживай сынок, я не умру и буду ждать до тех пор, пока ты не станешь чемпионом…
И с этими словами я выходил на ринг и чемпионом стал, но мама моя об этом уже не узнала…
Это стало для меня страшным потрясением.
Царствия небесного тебе мамочка и земля тебе пухом!
Не бывает дня, чтобы я не вспоминал о тебе мой Ангел-хранитель и помнить буду до конца отведённых мне Господом дней.
Ты всегда в моём сердце и в горе, и в радости!“

„В память о счастливом босоногом детстве, — мы обязаны счастливыми оставаться всегда!“

„Память о войне незыблема.
Ничтожны те, кто забывают о войне!“

„Одиночества не бывает!
Есть Ты, есть твоя душа, есть сердце, есть мысли, есть чувства. Есть память и воспоминание, есть грезы и цель. Есть трудности и радости, есть мир неизведанный.
Есть музыка и спорт, есть возможность заниматься собой. Есть домашние животные, есть любимая работа наконец!
Есть возможность любить, дарить добро. Есть возможность общения, есть возможность самореализации и духовного развития. Есть природа, есть Бог!
Разве этого мало? Только слабые глупцы не в состоянии осознать всей прелести одиночества! В одиночестве — свобода и полет души. Улыбнись — ведь жизнь Божественна, если смотреть на мир широко раскрытыми глазами и с открытым сердцем.
Научись выносить одиночество, получать от него максимум удовольствия и ты станешь счастливее других!“

„Афоризмы анахронизмы - 20
***
• Старость — нашей молодости памяти шкатулка.
• Я ластиком стираю точку невозврата — на это место ставлю запятую.
• Каждое фото — нашей жизни застывший эпизод.
• Хочешь идти в ногу со временем — приобрети дорогие швейцарские часы!
• Наполовину ничего нельзя — жить наполовину тоже.
• Дом 2 — дьявола пристанище, обитатели его — «черти» молодые!
• Простить — особый дар, не каждому под силу
• Сколько людей на земле — столько и пороков!
• Рождённый бегать — редко отгребает.
Рождённый ползать получает всегда!“

„Как красивая радуга, так и красивая душа человека, непременно привносят в нашу жизнь внутреннюю красоту. Они наполняют нас приятными эмоциями, хорошими впечатлениями и улыбкой. Когда мы общаемся с хорошими людьми, мы ощущаем приток позитива и радости к жизни. Непревзойдённое общение с человеком, обладающим красивой душой, оставляет незабываемые впечатления в нашей памяти.“

„В память о маме,
Я женщин жалею.
Так легче мне жить.
Взрослею…“

„Развивая память — мы удлиняем жизнь.“

„Память невольно выступает хранителем нашего прошлого,несущая на себе историческую печать ушедшей эпохи.“

„Какрека. Она текла и уходила куда-то. Ты мог стоять на берегу (как и они и делали, порой думалось Одрейд) и мог наблюдать течение. Карта может сказать тебе, куда течет река, но не может раскрыть более существенных вещей. Карта никогда не покажет частных рейсов речных судов. Куда они плывут? Карты имеют ценность в свое время. Распечатки или микрофильмы из Архивов. Это были не те карты, которые им требовались. Нужна была какая-нибудь получше, та, которая была привязана ко всем этим жизням. Эту карту ты можешь занести в свою память и временами извлекать ее для более тщательного рассмотрения.“

„Память убили, землю продали, язык запретили, Бога прогнали.
Осталось лишь только — национальность сменить!“

„Воображение всегда помнит больше, чем опыт, и имеет больше опыта, чем память.“

„Языковые средства - как лист в клеточку для масштабирования изображения. И музыкальный слух, как память нот, для чтения партитуры произведения.“

„Глупо с других требовать, когда с себя не все можешь потребовать. И. Бунин и А. Пушкин не могли с себя что-либо потребовать в математике. А. Эйнштейн не мог потребовать с себя память на слова и тексты. И кто все остальные, в сравнении с А. Пушкиным и А. Эйнштейном, чтобы чего-то требовать с других?“

„Что без людей бы значил снег,
Ведь в памяти не снег, а люди,
Снежки которых, санок бег,
И бабы снежной оберег
И согревающие руки?“

„У каждого память способна на памятные слова, а вот бывает, что самый памятный мат.“

„Все мы начитаны. Но важнее внимательность. А внимательность обычно однобокая и привычная. Вот не было у Пушкина успехов в математике. Зато привычка к чувству размера стиха была. А у математика Эйнштейна была слабая память на слова и тексты. Всегда есть чему позавидовать. Ф. Хеббель: «считать себя совершенным, значит убить в себе личность».“

„Коль возводим храм Победы, -
(а иначе в честь чего?)
противлению алтарь строим,
значит в памяти нашей
от заветов Христа не осталось
и нескольких слов
о влияньи на наших врагов…, -
не иначе, как силой неволим.
Коль на поле Куликовом
Предки храм не возвели,
Рядом с местом упокоя
Тех, кто в битве полегли,
В день когда торжествовали
со слезами на глазах,
светлой памяти погибших,
Наряду с донской победой
помятуя о костях.
Нет в учебниках ни строчки, -
На брегах донских нет места,
Где б нашли хоть след той битвы
Что зовется Куликовской, -
как везли тела погибших
для предания земле, тех
Кто в памяти оставил след,
Победе посвященный,
и теперь в Москвы пределах
на куличках возведенный
О Победе поминанье
церкви образ посвященный.
На Евангельских страницах
противлению в веках
Иисус запрет оставил,
Не оставив даже места
злости на лицах.“

„Память нам дана, чтобы сравнить век нынешний и век минувший. И счастье, переполняя мгновение, в услугах памяти не нуждается.“

„Зло поверхностно, доброе отношение имеет более объемную память.“

„Даже время не способно развязать узлы памяти.“

„Жизнь и люди в ней, как мелодия, — длительность ноты имеет свойство заканчиваться по смыслу воспроизведения, но именно из этих нот, без которых не было бы смысла, складывается музыка. Наша память — это возвращение к жизни.“

„Люди, которые были на войне больше знакомы с жизнью
Так как только там ты понимаешь кто друг, а кто враг
где доброе и где злое
где честное, а где ложь
где музыка и слова закрепляют дух
Люди кто отдал жизни, что бы мы прожили жизнь
воистину Великие для каждого из нас.
Я не видел войны
но видел тех людей кто был на этих войнах
Я всегда был рад слушать их
Надо больше отдавать памяти человеческой
и спрашивать себя -
а готов ли ты отдать жизнь за жизнь других.
Берегите память о людях которые создали нам
благоприятные условия жизни.“