Цитаты о знать

страница 44

„Госпожа, кстати, Мадонна… Опять-таки, после этого надо мной очень многие люди смеялись, говорили, что я, ну просто откровенно «вот» (покрутила пальцем у виска). Вы знаете что, я говорила, говорю и буду говорить. Жаль, что я не могу сказать ей лично, потому что, конечно, кто такая Елена Ваенга – и кто такая Мадонна… Вы знаете, я считаю, что стриптизу – место в стриптизе, а на сцене не надо хотя бы раздеваться. То есть для меня вот это очень много что значит. Петь – пожалуйста, но голой бегать – это в стриптиз-бар. И я надеюсь, что и я, и мои дети будут так рассуждать.“

„Вы знаете мою позицию, много раз говорил на этот счёт. Считаю, что у нас один народ, и разницы практически никакой нет. Есть культурологическая, языковая окраска немножко другая. Причём для меня, например, своеобразие культуры украинского народа, на мой взгляд, это очень дорогого стоит. Это действительно богатая культура. Но в целом, по сути‑то один народ.“

„Мир, в котором я живу
Не делится на части, пока в нём есть
любовь
Знать не в снах, а наяву
Каким бывает счастье, делить его с
тобой.

Жила-была девочка золотистые косы
Мирила огонь и лёд, небо, солнце и грозы.

Припев:
Я знаю пароль, я вижу ориентир
Я верю только в это, любовь спасёт мир
Я знаю пароль, я вижу ориентир
Рекою разноцветной любовь спасёт мир.“

„Скажу вам правду свою, и Юлину тоже. Юля всю жизнь улыбалась сквозь боль. Может, даже не столько физическую, сколько душевную. Когда говорят, что человек не востребован — это враньё. Всё решают связи и деньги.
Она вполне могла быть востребована. По отношению к ней — это решение людей, которые сидят на радио и на телевидении. Я дважды прошла эту реку. Юля была достойна гораздо большего. В разы больше — чем те, кто крутится в ротациях, кто более предприимчив. Вчера мы долго были у гроба перед официальной церемонией. Говорили с отцом, с мамой, с Ларисой Долиной. И все пришли к выводу, что это было придушенная внутри боль — знаю по себе, каково это
...“

„А кто зверя видит и знает - тот неизбежно мудрый и в человечьих делах человек.“

„Мои произведения не исполнялись двадцать лет (кстати говоря, на все мои концерты питерским Союзом композиторов до сих пор наложен запрет). Даже странно об этом говорить, настолько это мелкое и мелочное явление… Представьте себе: я не устраиваю концертов уже почти полжизни, а эти сморщенные груши из Союза, о которых я совершенно позабыл, и даже не знаю, как их зовут, чуть ли не по наследству передают друг другу запрет на мою тень, даже на воспоминание… Один умирает — и завещает это святое знамя следующему. Изгнать чужого! — вот что такое настоящая сила клана!“

„Моя доктрина – рабочий орган. Прежде всего, её разные куски можно наблюдать в моих книгах, музыке, картинах и жизни. И вовсе не моя вина (и не моя забота), если вы не знаете ни того, ни другого. В конце концов, что такое «доктрина», рассказанная словами? – благоглупость, теория или (опять же) профессия. Не более того. <…> На то она и доктрина, чтобы действовать.“

„Вы редко знаете день и час, когда вы умираете. Меня могут убивать время от времени, и тогда я ничего не могу с этим поделать.“

„Лучшие лидеры знают, что одного направления недостаточно. Лучшие лидеры - рассказчики, фанаты и посредники.“

„Я такое средство знаю. Наше, отечественное. Лучше любого импортного. Вот послушайте. Надо в столовой, где я работаю, взять полпорции суточных щей. На ночь разбрызгать по всей квартире, и к утру от вас не то что тараканы, все соседи уползут.“

„Но я вот что думаю: может, они берут, потому что мы все время даем?.. А если мы договоримся и вот им не дадим?.. Давайте хоть попробуем. Я знаю, многие же хотят, только некоторые боятся, что тараканы замучают.“

„Мы инвесторов любим, и они это знают.“

„Знаете, я представитель последнего поколения, у которого не было в детстве Интернета. И мне на самом деле тяжело себе представить, каково это: вырасти вне реального мира с полным доступом к любой информации.
Больше не надо ничего искать - всё и так у тебя под рукой, достаточно только пальцем пошевелить. И мне кажется, из-за этого люди перестают задавать вопросы себе и миру. Мы стали нелюбопытны, всё слишком доступно. Я до сих пор пытаюсь это принять как данность, но мне странно, что мир стал таким. Я всё-таки из аналогового мира.“

„Вот у кого надо поучиться, как доклады делать. Ведь два академических часа! Без перерыва… А слушали как? Ведь никто не шевельнулся… Он тебе в науку не лезет… Она из него! Вот тут у себя в институте был я на одном докладе. Выступал учёный с опытом. С регалиями полный порядок, а вот как начал говорить, так я и не знал, когда же это учёное наваждение закончится. Вот я теперь уже забыл, в каком это рассказе говорится, что посадили одного семинариста в карцер, а он там сидит и думает: «Эх-ма! Не придётся мне сегодня у попадьи блинов есть». Точь-в-точь как я на этом докладе. Сижу и думаю: ведь так и поглупеть недолго. Честное слово! А ты должен сделать доклад так… Вот у Ломоносова, небось, на докладах о попадье с блинами не думали. Настоящую науку творили!“

„Когда я сказал, что британские истребители-бомбардировщики подбивали мои танки 40-миллиметровыми снарядами, то рейхсмаршал, которому казалось, что он в этом разбирается, произнёс: «Это совершенно невозможно. Американцы знают только, как делать бритвенные лезвия». Я ответил: «Нам бы не помешало немного таких лезвий, господин Рейхсмаршал».“

„Товарищи из Козлова используют всуе имя И. В. Мичурина. В писаниях Ивана Владимировича при всех его больших заслугах есть много элементов ненаучности, так же, как и у Бёрбанка. Дискутировать эти вопросы можно только в спокойной обстановке при достаточной подготовленности аудитории и судей, что, как Вы знаете, бывает не всегда. <…> Одно дело большие заслуги Мичурина, ценность выведенных им сортов и ценность Ивана Владимировича самого как труженика, пятьдесят лет упорно и талантливо работающего, а другое дело — научная селекция, научное плодоводство. Для Ивана Владимировича они вовсе не были обязательны; по существу, его работа была его индивидуальным делом, с института же мы спросим науку.“

„Предатели существовали всегда. Вспомните князя Курбского при Иване Грозном, Мазепу при Петре I. При Сталине беглецов за границей старались убивать. При Хрущёве в 1959 г. в Мюнхене, ликвидировали украинского националиста и преступника Бандеру, но в 1961 году на Запад сбежал его убийца Сташинский и разразился большой скандал с компрометацией советской политики. С тех пор на политических убийствах поставлен крест, в КГБ отдел, который этим занимался, был расформирован. С тех пор мы никого из перебежчиков не трогаем, ибо от таких убийств получаем только дурной резонанс. Я многих знал лично, все они спокойно живут или умерли своей смертью. Правда, по личной просьбе генсека болгарской компартии Живкова мы передали зонтик с ядом для ликвидации диссидента Маркова, а в 1979 г. во время штурма убили афганского президента Амина. Остальные случаи — вымыслы. Убийство Литвиненко, Березовского и других (16 человек) в Англии наводит меня на мысль, что на базе беглых олигархов в Англии создана антипутинская тайная группа. Попытка отравить Скрипаля и его дочь (ранее умерли (?) его жена и сын) накануне выборов — нацелена на компрометацию Путина любыми средствами. Естественно, с этой группой работают британские спецслужбы. Требуется международное расследование подозрительных смертей русских в Англии.“

„Раков точно знает, что для нас хорошо.“

„… мне не раз приходилось встречаться с Г.К.Жуковым, и я, кажется, немного изучил некоторые особенности его характера.Все мы знали, что, если маршал Жуков приедет в хорошем настроении, все равно распечёт за какое-либо упущение, которое заметит, и уедет сердитый. А если приедет в плохом, распечёт, но уедет в хорошем.При всем том маршал Жуков всегда являл нам пример незлопамятности.А я знал таких начальников, которые не только все прегрешения подчиненных за долгие годы держат в памяти, но при случае охотно их вписывают в бумагу…. </ref“

„Петербург - это имперская столица, город маленького и бедного Евгения, Акакия Акакиевича, желтизны правительственных зданий, в каком-то смысле, как показал новый Петербургский период российской истории, условно говоря, Путинский её период, этот период гораздо более рабский. Знаете, я же был таким любителем петербуржского характера пока он не пришёл к власти в России в целом. Петербург - самый иерархический русский город и, в каком-то смысле, самый несвободный, самый имперский, а в Сибири имперского характера нет. Самый квази-европейский, это Европа, усвоенная на чисто внешнем уровне, а внутри нет. К сожалению, европейская Россия петербуржского образца - это Россия сословная, Россия глубоко подконтрольная, и страшно сказать - Россия имперская. Когда петербуржский период российской истории возобновился с приходом Путина мы поняли, что, к сожалению, главное здание Петербурга, главный символ имперского Петербурга - это не Медный всадник, а один такой интересный дом на Литейном. […] Именно Ваш Бродский стал сегодня символом имперского сознания. […] Бродский - абсолютно имперский поэт и "памяти Жукова" - это стихотворение, написанное петербуржцем. Мне было бы приятно думать, что Петербург - это символ свободы, но это символ империи, а символ свободы, к сожалению, обитает в Сибири. […] Никакой свободы в Петербурге нет. К сожалению, Петербург сыграл в российской истории достаточно печальную роль.“

„Я сейчас лучше понимаю себя, знаю, чего хочу от отношений. У меня больше навыков коммуникации с партнёром. Мне кажется, что главное — научиться быть рядом с человеком в обычные, неромантические моменты. Это самое сложное, и для этого нужно уметь договариваться с собой. У меня сейчас больше терпения — и к партнёру, и к себе. Возможно, это не заслуга моего бывшего мужа или наших отношений, просто всё дело в том, что я стала старше.
Я так устала от того, что на кастингах режиссёры спрашивают, не болит ли у меня горло. ценю тех, кто говорит, что у меня необычный голос.“

„Сколько мы ещё не знаем о море!“

„Я знаю, что Асад — чудовище, страшный диктатор. Он и его отец правят уже несколько поколений, опираясь на террор и насилие. Но каждый разумный человек испытывает чувство удовлетворения от успехов солдат Асада… Если солдаты Путина помогли выбросить маньяков из Пальмиры, то (мне больно это признавать) это очень хорошо говорит о русских.“

„Булгарин поглупел до того от Видока, что уехал ранее обыкновенного в деревню. Но подл по прежнему. Он напечатал твою эпиграмму на Видока Фиглярина с своим именем не по глупости, как читатели думают, а дабы тебя замарать. Он представил её правительству, как пасквиль, и просил в удовлетворение свое позволения её напечатать. Ему позволили, как мне объявил цензор, похваля его благородный поступок, разумеется не зная, что эпиграмма писана не с его именем и что он поставил оное только из боязни, чтобы читатели сами не нашли её эпиграммою на него. Не желая, чтобы тебя считали пасквилянтом, человеком, делающим противузаконное, я подал в высшую Цензуру просьбу, чтобы позволили это стихотворение напечатать без ошибок, а тебя прошу оправдаться пред его величеством. Государю, тебя ласкающему, приятно будет найти тебя правым.“

„Дантес сам рассказывал, что, в бытность свою поручиком Кавалергардского полка, русского языка не знал. Он только заучил наизусть с посторонней помощью те готовые фразы, без которых нельзя было обойтись при несении службы в эскадроне <…>. Впрочем, Дантесу не было большой нужды в знании чужого языка. В том кругу, куда он был вхож, мало говорили по-русски. <…> Леностью он отличался ещё в детстве. Этим в семье объясняли и пробелы его посредственного образования. Даже французский литературный язык давался Дантесу нелегко.“

„Из-под маски простоты и демократизма просвечивался аристократизм самого утонченного и вонючего свойства, под видом кротости скрывался нравственный деспотизм, не терпящий свободомыслия, разумеется, только в тех случаях, когда эта свобода не облечена в ту блистательную, поэтическую дерзость, которая приятно озадачивает светских женщин и о которой они сами любят всем рассказывать, как о чем-то оригинальном и приятном, великодушно прощать врагам своим. Несмотря на эти недостатки, я всё готов был простить Смирновой за её ум, правда, парадоксальный, но всё-таки ум, и за её колоссальную память. Чего она не знала? На каких языках не говорила? Теперь <…> я не прощаю ей даже этого ума, от этого ума никому ни тепло, ни холодно. Он хорош для гостиной, для разговоров с литераторами, с учеными; но для жизни он лишняя, бесполезная роскошь.“

„Никого не знала я умнее Пушкина. Ни Жуковский, ни князь Вяземский спорить с ним не могли, — бывало, забьёт их совершенно. Вяземский, которому очень не хотелось, чтоб Пушкин был его умнее, надуется и уже молчит, а Жуковский смеётся: «Ты, брат Пушкин, чёрт тебя знает, какой ты, — ведь вот и чувствую, что вздор говоришь, а переспорить тебя не умею, так ты нас обоих в дураках и записываешь.»“

„…Всех нас объединяют общие интересы, наша преданность и любовь к морю… Я не знаю, что рождает эту любовь. Может быть, это бесконечная переменчивость воды, а может быть, корабли на её глади, а возможно, то, что все мы вышли из моря… Ведь это биологический факт, что в крови, текущей в наших жилах, как и в наших слезах, точно такой же процент соли, что и в воде океанов… Мы накрепко связаны с морем, и когда мы приходим к нему, чтобы плавать или просто смотреть на него, это всегда возвращение к тому, откуда мы пришли…“

„Человеческая жизнь — страшная. В ней есть много всего хорошего, и она может по-разному сложиться, но она страшная. Ты многого не знаешь заранее: не знаешь себя, не знаешь, что ошибаешься, не знаешь цену своих поступков. Ты постфактум что-то понимаешь про свои предыдущие виновности. Спрашиваешь: а чего я тогда об этом не подумал? А ты и не мог подумать. У тебя не было для этого мозгов или чувств. Не может щенок понимать то, что понимает взрослое животное.“

„Получать награды — смешанное чувство: как будто ребёнка позвали на ёлку и дают подарочки. Знаете, как говорят: хорошо, когда хвалят, плохо, когда ругают, но хуже всего, когда долго хвалят или долго ругают.“

„Делать ей было совершенно нечего, а сидеть без дела, сами знаете, дело нелегкое.“

„Если что-то в нашей жизни легко для нас, то это не уроки, это то, что мы уже знаем.“

„Мы, люди белой расы, думаем, что знаем все. Например, мы думаем, что понимаем природу человека. Но в действительности мы понимаем ее лишь так, как она представляется нам: а именно со всеми прикрасами, неясно обрисовывающимися сквозь завесу наших условностей, и упускаем из вида те ее проявления, которые мы забыли или о которых мы находим неприятным вспоминать. Но я, Аллан Квотерман, размышляя об этих вещах как человек невежественный и необразованный, всегда находил, что никто в действительности не может понять человеческой природы, если он не изучил ее в грубых, некультурных формах. А с этими проявлениями ее я был отлично знаком.
Дело в том, что в жизни мне приходилось иметь дело преимущественно с сырым материалом, с девственной рудой, а не с отделанными и полированными предметами, выделываемыми из нее (если только можно считать их отделанными, в чем я сильно сомневаюсь). Я думаю, что придет время, когда более культурные поколения будут смотреть на нас как на грубые, полуразвитые существа, единственной заслугой которых было то, что мы передали потомству огонь жизни.
В жизни все относительно, и на одном конце лестницы стоит человек-обезьяна, а на другом — сверхчеловек, то есть то последнее явление человечества, которое я не хочу и не могу предугадывать.“

„Трудно передать охватившее нас волнение при виде широко распахнувшегося входа в сокровищницу царя Соломона. Что касается меня, я весь затрепетал, и по моему телу пробежала холодная дрожь.
А вдруг все это обман, мистификация, думал я, или, наоборот, все, что писал старый да Сильвестра, окажется правдой? Действительно ли спрятан в этом темном месте огромный клад? Клад, который сделал бы нас самыми богатыми людьми на свете! Через одну — две минуты мы должны были это узнать.
— Входите, белые люди со звезд! — сказала наша зловещая проводница, переступая порог. — Но сначала послушайте служанку вашу, престарелую Гагулу. Яркие камни, которые вы сейчас увидите, были некогда выкопаны из колодца, над которым сидят Молчаливые, и сложены здесь, но кем, я не знаю. Те люди, которые это сделали, поспешно покинули это место, не взяв их с собой. С тех пор сюда входили лишь один раз. Молва о сверкающих камнях передавалась из века в век людьми, жившими в нашей стране, но никто не знал ни где находятся сокровища, ни тайны двери. Но однажды в нашу страну пришел из-за гор один белый человек, — может быть, он тоже спустился со звезд, как вы, и правивший в то время король принял его радушно. Это вот тот, что сидит там, — и она указала на пятую с края фигуру, сидевшую за столом Мертвых. — И случилось так, что этот белый человек и какая-то женщина из нашего народа пришли в это место. Эта женщина случайно узнала тайну двери, хотя вы можете искать ее тысячу лет и все равно не найдете. Белый человек вошел сюда вместе с нею и наполнил этими камнями мешок из козьей шкуры, в котором женщина принесла еду. А когда он уходил из сокровищницы, он взял еще один камень, очень большой, и держал его в руке.“

„В общих проблемах человеческой жизни наука говорит нам очень мало, и ученые, как люди, конечно, не являются руководством. На самом деле, они часто являются худшим проводником, поскольку они, как лазер, склонны концентрироваться на собственных профессиональных интересах и очень мало знают о мире.“

„Если вы не знаете, что ищете, если у вас нет идеи о том, что имеет отношение к делу, вы хотите подвергнуть сомнению эту идею, если у вас ее нет, изучение в Интернете - это только случайные, не поддающиеся проверке факты, которые ничего не значат.“

„Говорят, что приватизацию надо было проводить с умом. Свидетельствую как под присягой — я всех этих людей знал. Глупеньких среди них не было. Проблема не с умом — ума достаточно. С ответственностью перед обществом и государством. Это совсем другое.“

„Я предложил шахтёрам: Не ждите, что кто-то добрый за вас решит проблемы. Выдвиньте своего человека и предложите разным партиям, любым, кто возьмёт. Мы — возьмём. Только давайте так: если в Думе начнёт налево и направо собой торговать — сами с ним разбирайтесь. Нам нужны такие, чтобы потом не продавались… Знаете, что они мне отвечают? «Таких, чтобы не перепродавались, не бывает». Что мне осталось им сказать напоследок? Нечего плакать. Если у вас таких не бывает, то вам ничего не остаётся, кроме как идти и сдаваться тем, у кого такие бывают — китайцам, японцам, американцам… Если общество не способно бороться с предательством — оно просто будет стёрто с лица земли. Это — то главное, что, похоже, наши люди ещё не осознали.“

„Я знаю все эти слова, но это предложение не имеет смысла для меня.“

„Некоторое время назад наш респектабельный «Огонёк» заказал Ханину статью о композиторе Скрябине. Мы, конечно, знали, на что шли, но всё же, получив заказ, икнули. И считаем необходимым сделать следующее предупреждение. Дамы и господа! Перед вами, с нашей точки зрения, не статья, не очерк, а текст, который получился, когда Ханон на время заменил фортепиано пишущей машинкой. <…> Не пугайтесь и не требуйте объяснений. Это специальный текст для икания. Постарайтесь понять, что могут быть и такие тексты, хотя, чтобы объяснить это, приходится спускаться от Ханина на несколько ступенек вниз. Но всё же спускаться ещё ниже вряд ли имеет резон.“

„Чтобы знать, нужно видеть.“

„Когда-нибудь мы снова встретимся, я это знаю.
Может быть, я стану старше, умнее и просто лучше. Если это произойдет,
то только тогда, когда я буду достоин тебя; но сейчас, не надо сцеплять
наши лодки, потому как я могу потопить нас обоих.“

„Берегись интеллекта,
потому что он знает так много, что не знает ничего,
оставляя тебя вывернутым наизнанку
перед перед постоянно растущей горой информации.“

„На государственном уровне, это до них. Я не хочу, чтобы это было федеральным делом. Я лично до сих пор считаю, что это неправильно. Люди не понимают словарь - он называется странным. Странный означает странный и необычный. Это не грязь, как если бы вы называли белого человека честным или что-то в этом роде. Вы знаете, Бог довольно ясно говорит о том, что мы должны делать - для чего мужчина и женщина. Теперь, в то же время, мы должны любить всех, принимать людей и проповедовать против грехов. У меня были друзья, которые на самом деле гомосексуалисты. И я имею в виду, они знают, где я нахожусь, и они знают, что у меня их не будет рядом с моими детьми. Но в то же время они люди, и они собираются делать свое дело.“

„Я хочу знать, что такое страсть. Я хочу чувствовать что-то сильно.“

„Налево ― залив, направо ― залив. Эта симметрия осуществляла ту высокую справедливость, на которой зиждилось Швамбранское государство и которая лежала в основе нашей игры. В отличие от книг, где добро торжествовало, а зло попиралось лишь в последних главах, в Швамбрании герои были вознаграждены, а негодяи уничтожены с самого начала. Швамбрания была страной сладчайшего благополучия и пышного совершенства. Ее география знала лишь плавные линии. Симметрия ― это равновесие линий, линейная справедливость. Швамбрания была страной высокой справедливости. Все блага, даже географические, были распределены симметрично. Налево ― залив, направо ― залив. На западе ― Драндзонск, на востоке ― Аргонск. У тебя ― рубль, у меня ― целковый. Справедливость.“

„С момента появления на свет первого человека, люди не прекращают попыток унизить смерть, выдумать ценности, способные затмить ее, но Смерть - абсолют, и больше смерти может быть только смерть, поэтому имя любому Богу, превыше её тоже Смерть. Древние знали это и пытались задобрить своих божеств жертвоприношениями - смертями, но Смерти не нужны никакие взятки, ведь Она - хозяйка всего живущего. Смешно пытаться ей подарить то что итак ей по праву принадлежит.“

„Если что-то в этом мире кажется тебе простым, скорее всего, ты мало что знаешь об этом “что-то” и не способен смотреть вглубь явления.“

„Так раскольникам в тмутаракани
был подсказан огонь, внушена
кровь ― чтоб знать, превращаясь в дыханье:
Солнце Правды проносит Жена.
И любой из сгорающих в хоре
поклянется, как перед душой:
вот, я вышел из времени горя,
и теперь хорошо, хорошо.“

„По-настоящему понимать можно лишь то, через что прошёл сам, по настоящему знать лишь то, к чему пришёл своим умом.
Поэтому никогда не слушайте тех людей, которые говорят о путях, которыми сами не ходили и о знаниях, которые сами не постигли.“

„К тому времени, как разберёшься как надо жить, успеваешь уже натворить чёрт знает что.“

„Я не знаю, кто ты: иль изгой, иль герой,
Но я знаю одно: путь у каждого свой.
В человеческой жизни я только лишь зритель:
Я в своей жизни главная, а не в чужой!“

„Жизнь тогда ты узреешь, тогда ты поймешь,
Когда горечи чашу до дна ты хлебнёшь.
Это правда, но ты о ней просто не знаешь,
Ты пока как слепец по дороге бредёшь.“

„Надо обязательно настроиться на развитие малого туризма вокруг больших туристических проектов… Важно работать с интеллектуальными энтузиастами, которые понимают, знают и хотят сделать что-то оригинальное.“

„К тому времени, как разберёшься как надо жить, успеваешь уже натворить чёрт знает что.“

„Только небо знает,как далеко до него добираться.“

„Люди, видевшие в библиотеке в Ясной Поляне те четырнадцать тысяч томов, которые без конца испещрены пометками Толстого, знают его «невежество»! Только его универсально-анархический ум так же мало признавал суверенитет науки, как и суверенитет государства… Алданов тут прибавляет: «Сам Чехов, наверно, не прочитавший одной десятой книг, известных Толстому, прохаживался насчет его невежества». Алданов прав, ― «прохаживался.»“

„“Когда Вы знаете, кто вы, и поставщиком какого ценного и уникального удовольствия вы являетесь, вы спокойны. Это состояние непоколебимой уверенности в том, что вам всегда есть, что предложить этому миру в обмен на реализацию ваших желаний. Спокойствие и сила - два самых притягательных состояния”“

„Если вы можете сказать что-нибудь смешное или сделаете что то сумашедшее, это заставит людей смеяться. Так много людей борются с темными мыслями, депрессией и внутренней болью. Я не эксперт в этом, но я знаю, что если я когда-нибудь почувствую себя плохо, если кто-то заставит меня смеяться, это действительно лекарство от этих мыслей.“

„Кому нужно дружить с Россией, которая вымирает, которая не знает, что делать, из которой бегут её граждане?.“

„25 лет мы в кризисе – разрушили старую систему, а новую не построили, и рычаги в экономической политике дергаются без системы, без идеи – и наш корабль постоянно болтает по волнам, а экономическое руководство не знает, куда мы плывем.“

„Стать журналистом сегодня в России не просто, а очень просто. Платят в русских медиа копейки. Работать некому. А полосы заполнять чем-то нужно. Поэтому и пишет для газет черт знает кто. Вчерашние школьники. Профессиональные безработные. Хмурые типчики, освоившие навыки журналистской работы по телевизионным сериалам. Военные в отставке. Но в основном все-таки вчерашние школьники.“

„Вы знаете, это тяжелая работа- писать книгу. Я не могу сказать вам, сколько раз я действительно собираюсь воплотить идею, тогда мое перо ломается. Или я проливаю чернила на всю свою тунику.“

„Мое знакомство с «Мифом» было достаточно коротким, всего 5 дней. За тех 5 дней я даже не набивался к нему в друзья, мы сосуществовали в одном блиндаже. Некоторые подробности, конечно, запомнились. В чем, возможно, особенность нашего знакомства? Так случилось, что именно у меня на руках, можно так сказать, он умер. Это, по-видимому, единственное, что меня может отличать от других участников этих событий или людей, которые знали Василия. Надеюсь, что когда-то все это будет рассматриваться академически, возможно, кто-то снимет художественный фильм о такой личности. Я очень хочу, чтобы и у меня в городе его имя было запечатлено. Во время презентации фильма «Миф» я так и сказал: «Я тебя, Василий, на тот свет благодарю, если так можно сказать, потому что ты спас, в сущности, мою жизнь». Нужно ли было Василию вообще идти на войну. Я этого не решаю. Теперь важно уважать его подвиг, беречь память о нем. Я хотел бы, чтобы на таких людях было больше сосредоточенно внимания. Василий Слипак – это такая величина, он мог поднимать массы, он был авторитетом и примером. С того, что я успел увидеть, это просто гиперпатриот. Он Герой!“

„Василь был востребованный и всеми любимый здесь певец. В первую очередь бросалась в глаза открытость этого человека, его способность легко идти на контакт с людьми. У него был дар внутреннего спокойствия, и он к себе этим очень располагал. Известию о его смерти мы сначала даже не поверили. Об этом сначала сообщили в интернете, и так как там часто бывает непроверенная информация, друзья Василя сначала отнеслись к нему как к ложной тревоге. Когда это подтвердилось, мы все были убиты горем. Не все из нас знали, что он поехал воевать. Он сделал это достаточно скрытно. Это была его личная война, его личный выбор, и он не многих в это посвящал. Я скажу даже больше: французские коллеги и друзья даже не поняли, что происходит. Он этого не афишировал. Мне было известно, что он туда ездит, но были коллеги, которые меня спрашивали, что произошло, как и где его убили. Многие не знали, что он, помимо того что он здесь поет, еще и борется за свободу своей родины. Это были фактически два разных человека. С нами он был очень мягкий, добродушный, но его внутренний стержень, стержень человека, глубоко уязвленного тем, что происходит на его земле, стал проявляться гораздо позже, когда все это началось. Нас он к этому не особенно приближал. Мы знали, что происходит, он с нами говорил, но это, можно сказать, было частью его личной жизни. Он нас от этого оберегал. Единственное, что я заметила, — в определенный момент он стал очень радикальным. Но это было вполне нормально. Видя, что происходит на Украине, нельзя оставаться равнодушным. Здесь об этом говорили абсолютно все: агрессия, которая случилась на Украине, шокировала и задела абсолютно всех. Но мы не думали, что Василя она задела в такой степени. Он жил одним днем. Как артист, он был человеком очень пылким. Он шел за пылкостью сердца, был человеком не разума, а чувств и делал то, что подсказывали ему чувства. Он здесь устраивал очень много митингов, демонстраций в поддержку Украины, акций протеста, но в определенный момент этого ему стало недостаточно. Он должен был быть сам на передовой. Что он и сделал. Для меня было шоком увидеть его последние записи, где он поет с автоматом в руке. Для меня это был нонсенс. Потому что я его видела с нами, в компании, на пляже, улыбающимся. И видеть его с автоматом в руке было для меня шоком. Я к этому образу не могу даже привыкнуть. В нем чувствовалась натянутая пружина, которая могла взорваться в любую минуту. Это натяжение стало чувствоваться в последние месяцы, видимо все это в нем накипало очень долго.“

„Я не знаю, где останавливается искусственное и начинается настоящее.“

„У моего сына английский бульдог. А вообще не знаю даже. Может, потому что он смешно смотрится. Похож на собаку из мультиков.“

„Его верхняя половина была скрыта от меня, я лучше знал его ноги.“

„«Если бы мы точно знали что нас ждет после нашей смерти — тогда наша жизнь возможно уже не имела бы своего предназначения»

© Марк Девольт“

„Вам нужно будет знать разницу между пятницей и яичницей. Это довольно простая разница, но важная.“

„Он не знал о самых общих достижениях молодежи. Он не мог даже лгать.“

„Если они ничего не знают о победе, они по крайней мере избавлены от знания поражения.“

„Это не моя судьба сдаваться - я знаю, что это не может быть.“

„Я сначала начал рисовать, а потом уже играть в кино, хотя меня знают в первую очередь как актера.“

„Знаете, что мне кажется самым странным? У них уже было двое детей и женщина еще одного вынашивает. Имхо, на твитче надо чаще рекламировать ****оны, а не ****ого бамблби и пубг.“

„Знаешь, что изменилось кардинально? У меня появилось больше радости в жизни, хотя и так не жаловался на ее отсутствие. И появилась еще одна точка притяжения к дому.“

„Я готовился переезжать в другую квартиру, и кинул сценарий под кровать. Подумал, мол, пусть лежит там, а с утра, когда я проснусь, сразу его заберу и поеду.Но потом ко мне приехали приятели, мы немного покутили. А сценарий так и остался там.И только через несколько недель приходит уборщик, находит текст и выставляет на eBay — где-то за 65 фунтов. Он даже не знал, сколько такое может стоить на самом деле!“

„Было трудно, когда я в первый раз изображал Призрачного гонщика. С Блейзом было просто; я знал, что он - человек, страдающий в течение восьми лет от проклятья – пылающей огнем головы.“

„Думаю, что стресса в жизни у всех хватает, но просто в молодости его не замечаешь. Однако стресс полезен: ты знаешь, что тебе то и дело крепко поддают.“

„Знаете, я вспоминаю, как тогда нашел эту книгу — о Говарде Хьюзе, миллиардере, гении, режиссере, пионере и новаторе авиации, страстной и безумной личности…“

„Я на мир, знаешь ли, мечу, а ты меня пытаешься зажать в рамки! А если серьезно, то я не люблю, когда на меня вешают ярлыки. Хочу быть свободным пальто, без ценника из магазина. (Улыбается.) Просто делаю то, что мне нравится.“

„Ты знаешь, как я отношусь к твоей организации и как восхищаюсь структурой СС, являющейся творением твоих рук… Я всегда буду рассматривать как особую честь свою принадлежность к числу представителей ее гордого руководящего корпуса, который будет играть решающую роль в будущем нашей великой империи.“

„Мистер Харли удостоился чести трижды кряду быть избранным спикером Палаты общин. <…> Тем не менее, вынужден признать, и он не чужд человеческих слабостей: самые горячие его почитатели не станут отрицать, что он не мастер ни в карты, ни в кости, а в скачках так и вообще ничего не смыслит. И ещё: спасая миллионы народных денег, не задумывается над тем, скольким достойным соотечественникам он помешает нагреть на них руки.
<…> мистер Сент-Джон с юных лет обратив данные ему природой таланты и достигнутые искусством совершенства на ведение общественных дел, снискал себе — в век, когда человечество поглощено в основном пустяками и глупостями, — признание при дворе и в парламенте. Нельзя, однако, не пожалеть, что он доныне так и не приобрёл вид человека занятого и важного, а также не постиг начал высшей премудрости — умения быть недоступным. К тому же он явно так и не познал науки о том, как надобно пользоваться книгами, и вместо того, чтобы умножать их число на полках, зачитывает чуть ли не до дыр. Брал бы пример с некоего великого мужа из числа моих знакомцев, который знает иную книгу по корешку лучше, нежели друга в лицо, хотя ни разу не имел дела с первой, с последним же встречается изо дня в день.“

„Не знаю. Человек, который мне интересен, наверное. Так в моей профессии проще рассуждать.“

„Не знаю. Человек, который мне интересен, наверное. Так в моей профессии проще рассуждать.“

„Как воспитать ребенка я знаю, не думай учить меня, хватит. Надо разговорами, чтобы осознал свой косяк, но только нельзя бить. Не уступать не надо. Припугнуть — он будет, уважать тебя, слушать. Но, если не дай Бог, вздумает повторить — ремнём, на колени, в угол, на гречку.“

„О, у меня есть коллекция оружия! Я иногда выезжаю на стрельбище, расположенное в холмах неподалеку. Ну, знаешь, есть специальные места, где можно спокойно пострелять, расслабиться, выпустить пар.“

„Как, не зная языка, настраивать, вдохновлять, создавать атмосферу внутри команды?! Если этого нет, никакая тактика не сработает.“

„Один крестьянин пришел жаловаться на то, что у него не живут дети, что все они умирают очень рано. Их было одиннадцать, но ни один не выжил. Ванга напомнила крестьянину, что юношей он жестоко обидел свою мать, которая забеременела уже в возрасте. Сын стеснялся этого. Ребенок и мать умерли, а юноша вскоре обо всем забыл. И вот за то, что он оскорбил самое святое — жизнь, природа так безжалостна к нему. Ты должен знать, что причина твоей беды не в жене. Надо быть всегда добрым, чтобы не страдать целую жизнь.“

„В этих книгах соревнуются, кто у кого больше спишет. Ну, не все, есть и очень умные люди, да мало их. Гений — не гений… но раз определено свыше, раз человек верит и трудится, он рано или поздно находит верный ответ. На любой вопрос есть ответ, только, разумеется, нужно знать, как задать вопрос, и какой ответ тебе нужен. А если ты за всю свою жизнь не определишься, то так и будешь задавать свой вопрос, и на него никогда не будет ответа.“

„Знаете, есть вот такой тип человека или тип идеологии, с которым бесполезно говорить. Я, например, знаю, давно уже понял, что бесполезно говорить с нацистом, с человеком, убежденным нацистом. Я встречал таких. Хоть кол на голове теши. Бесполезно говорить со сталинистами. Никаких шансов, что ты их переубедишь. Все, что ты им приводишь, ты можешь прочесть миллион раз — никогда никакого эффекта. Исламисты — такого же типа люди. Ни за что их не переубедишь. Вот с этими людьми нужно бороться, только беспощадно уничтожая их.“

„Я не хочу никаких сравнений проводить, у всех народов есть свои плюсы и минусы. Но должен вам сказать, что русский народ заслуживает другой участи. Это несчастный народ. Так сложилась его судьба, начиная, может быть, с того момента, когда потомки Чингисхана уничтожили новгородцев в Древней Киевской Руси. Не случись этого, кто знает, как бы сложилась судьба России.“

„Зарево охватило треть неба, блестит в церковном кресте и в стёклах господского дома, отсвечивает в реке и в лужах, дрожит на деревьях; далеко-далеко на фоне зари летит куда-то ночевать стая диких уток… И подпасок, гонящий коров, и землемер, едущий в бричке через плотину, и гуляющие господа — все глядят на закат и все до одного находят, что он страшно красив, но никто не знает и не скажет, в чем тут красота.“

„И прежде и теперь мне казалось, что русский гражданин должен знать дела Европы. Но я был убежден всегда, что если, при этой похвальной жадности знать чужеземное, упустишь из виду свои русские начала, то знанья эти не принесут добра, собьют, спутают и разбросают мысли, наместо того чтобы сосредоточить и собрать их. И прежде и теперь я был уверен в том, что нужно очень хорошо и очень глубоко узнать свою русскую природу и что только с помощью этого знанья можно почувствовать, что именно следует нам брать и заимствовать из Европы, которая сама этого не говорит. Мне казалось всегда, что, прежде чем вводить что-либо новое, нужно не как-нибудь, но в корне узнать старое; иначе примененье самого благодетельнейшего в науке открытия не будет успешно.“

„Вам хотелось бы знать, тайну Эдвина Друда? Это Диккенса, самый последний роман. Он его не окончил., Осыпалась груда, и молочной стеной, опустился туман. Вы мне станете петь, про нелепость,, про дикость всяких тайн,, от которых и пепел остыл. А ко мне приходил, в сновидениях Диккенс и конец,, унесённый с собою,, открыл. <…> Эту тайну, я только пред теми открою, наклонившись над ухом,, тому прошепчу, кто докажет, всей страстью своею,, всей кровью, что фантазия наша, ему по плечу.“

„Так вот, чтобы различать добро и зло, человек придумал образы-крайности, черный и белый цвета, и назвал их Бог и Дьявол. Но в этом заключен маленький обман. Образ Бога ясен, люди представляют каждый волосок в Его бороде. Но вот как быть с Дьяволом? …А на чьей же стороне я? …Есть у нас Благая Книга, которая несет нам Благую Весть и учит, кто из нас блажен в этой жизни. Но у нас нет Порочной Книги, о том, что такое Зло и как стать порочным. У Дьявола нет пророков, через которых он мог бы передать десять заповедей, и нет биографов, чтобы записать его похождения. Его просто пустили на самотек. Мы знаем его только по рассказам родителей и учителей, а значит, — не знаем ничего. Он не писал книг, из которых люди почерпнут природу зла во всех его формах… Нам остается лишь изучать недобрых людей на живом примере или пользоваться своей интуицией… Итак, — продолжал Бонд, в восторге от собственных умозаключений, — Ле Шифр сослужил нам хорошую службу… Он творил нормы порочного поведения, которые позволяют нам укрепить нормы поведения благого, ибо без противоположностей нет развития…“

„Истинно, смотря на них, я более и более уверяюсь, что истинное счастие может состоять только в том, чтоб все знать или ничего не знать, и как первое до сих пор человеку невозможно, то должно избрать последнее. Я эту мысль в разных видах проповедую моим соседям: она им очень по сердцу; а меня очень забавляет то умиление, с которым они меня слушают. Одного они не понимают во мне: как я, будучи прекраснейшим человеком, не пью пунша и не держу у себя псовой охоты; но надеюсь, что они к этому привыкнут и мне удастся, хотя в нашем уезде, убить это негодное просвещение, которое только выводит человека из терпения и противится его внутреннему, естественному влечению: сидеть склавши руки… Но к черту философию! она умеет вмешаться в мысли самого животного человека… Кстати о животных: у иных из моих соседей есть прехорошенькие дочки, которых, однако ж, нельзя сравнить с цветами, а разве с огородной зеленью, — тучные, полные, здоровые — и слова от них не добьешься.“

„Если вы были в Бобруйске, вы видели, в каком состоянии город? Страшно было зайти, свинюшник был. Это в основном еврейский был город, вы знаете, как евреи относятся к месту, где они живут. Посмотрите в Израиле, я вот там был… Я ни в коем случае не хочу их обидеть, но они не очень заботятся, чтобы подстрижена трава была, как в Москве, у россиян, белорусов.“

„Но, стремясь доказать, что природа ничего не делает напрасно (то есть что не служило бы в пользу людей), доказали, кажется, только то, что природа и Боги сумасбродствуют не менее людей. Посмотрите, прошу вас, до чего, наконец, дошло! Среди стольких удобств природы должны были найти также немало и неудобств, каковы бури, землетрясения, болезни и т. д., и предположили, что это случилось потому, что Боги были разгневаны нанесенными им от людей обидами или погрешностями, допущенными в их почитании. И хотя опыт ежедневно заявлял против этого и показывал в бесчисленных примерах, что польза и вред выпадают без разбора как на долю благочестивых, так и на долю нечестивых, однако же от укоренившегося предрассудка не отстали. Ведь легче было сложить это в массу другого неизвестного, пользы которого люди не знали, и таким образом сохранить свое настоящее и врожденное состояние невежества, чем разрушить все здание и выдумывать новое. Поэтому приняли за истину, что решения Богов далеко превосходят человеческую способность понимания, и это, конечно, было бы единственной причиной, почему истина навеки оставалась бы скрытой для человеческого рода, если бы только математика, имеющая дело не с целями, а лишь с сущностью и свойствами фигур, не показала людям иного мерила истины.“