Цитаты о живой

страница 3

„— Считаете ли Вы себя счастливым человеком? Что в Вашем понимании счастье?
— Счастье — это когда мама жива, папа жив, дети твои здоровы и есть жена, которая может о тебе позаботиться. Когда всё хорошо — это счастье, а остальное… Сначала думаешь: стать бы известным, денег заработать, — а когда все это приходит, понимаешь, что кроме мамы, папы, детей с женой — ничего не нужно в этой жизни. Есть пословица: «С милым рай и в шалаше» — это так и есть, без всякого красного словца.“

„И еще — нет никакого конечного Счастья и Благоденствия. Лиза, это самое ужасное. Даже если женщина встречает мужчину своей жизни — ай, да, Мужчину Своей Жизни, — Лиза, она живет с ним два года, или три, или пять, и сначала перестает его хотеть, потому что никогда не хочется того, что вот тут рядом с тобой все время, потом они начинают ссориться, чтобы хоть что-то происходило, потом ревновать друг друга, потом небеспочвенно, потом дети растут и болеют — Лиза, прикинь, счастливая взаимная любовь такое же жуткое испытание, как долгий штиль — вы друг друга добыли, отвоевали у всего мира, вы вместе — и? Ну окей, путешествуете. Ну, бухаете. Ну всякое там. Но ничего не происходит Крышесносящего, Лиза, а мы ж не можем без этого. Ну и все. Ссоры, примирения, секс по большим праздникам — брр, Лиза, жуткое дело. Даже если Его! Того Самого Единственного! Лиза, «поженились, жили счастливо и умерли в один день» — это они не слова экономят, это просто правда нечего сказать. Все шестьсот страниц они друг друга в течение месяца покоряли, а потом поженились и остальные сорок лет ни черта не происходит, Лиза, и от этого вешаешься так же, как от безлюбовья. Вообще нет никакого конечного счастья, пока ты живой. Ты хотел дом, купил дом, а через два года тебе скучно в нем, как было в предыдущем; и ты никогда не будешь доволен. Моя проблема в том, что меня и подавно все достает в кратчайшие сроки — счастье в чередовании, Лиза, прав мой друг Сергей Гаврилов, «когда один — хочется женщину, когда с женщиной — хочется выгнать ее нафиг и пожить свободно». И это тоже не Страшно и не Безысходно и не Отменяет Саму Возможность Счастья — нет, это жизнь, вот такая жизнь, Лиза, столько всего успевает произойти, диву даешься. Ничего фатального. Жить можно вообще с чем угодно. С чем угодно, Лиза. Человек живучая, адаптивная, чертовски верткая тварь, никаких Любовей на Всю Жизнь, никаких Несовместимых с Жизнью Переживаний — все перемелется, Лиза, так быстро, что станет очень неудобно потом за то, что развел тут такой ад, кошмар и надрыв.“

„Ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому ничего нельзя сказать. Можно только кричать, заикаться, хрипеть. Конвейер жизни несет человека куда-то — неизвестно куда. Человек превращается в вещь, в предмет, перестает быть живым существом.“

„Бог — это то, о чём живые не знают, но могут рассказать, а мёртвые знают, но рассказать не могут.“

„Неудача означала избавление от всего несущественного. Я перестала притворяться перед собой, что я была какой-то другой, нежели на самом деле, и стала направлять всю свою энергию на завершение единственной работы, которая что-то значила для меня. Если бы я действительно преуспела в чём-либо ещё, я бы никогда не смогла найти решимость добиться успеха в том, что было действительно моим. Я освободилась, потому что мой самый большой страх реализовался и я всё ещё была жива, у меня всё ещё была дочь, которую я обожала, у меня была старая пишущая машинка и большая идея. И так каменное дно стало прочным фундаментом, на котором я перестроила свою жизнь.“

„Подобно тому как всем предметам и явлениям в мире присуща двойственность (это и есть закон единства противоположностей), империализму и всем реакционерам также присуща двойственность — они являются и настоящими, и бумажными тиграми. В прошлом класс рабовладельцев, класс феодалов-помещиков и буржуазия до завоевания ими власти и в течение некоторого времени после завоевания её были полны жизненных сил, являлись революционными и прогрессивными, представляли собой настоящих тигров. В последующие периоды, ввиду того что рабы, крестьянство и пролетариат, являющиеся их противоположностью, постепенно росли и крепли, вели с ними борьбу, которая всё более и более обострялась, класс рабовладельцев, класс феодалов-помещиков и буржуазия постепенно изменялись в обратную сторону и превратились в реакционеров, отсталых людей, в бумажных тигров, которые в конце концов были свергнуты или будут свергнуты народом. Подобная двойственность присуща реакционным, отсталым, загнивающим классам и тогда, когда народ вступает с ними в борьбу не на жизнь, а на смерть. С одной стороны, они представляют собой настоящих тигров, которые пожирают людей, причём пожирают их миллионами, десятками миллионов. Дело народной борьбы переживает эпоху больших трудностей, на его пути встречается много крутых поворотов и зигзагов. Для того чтобы свергнуть господство империализма, феодализма и бюрократического капитализма в Китае, китайскому народу потребовалось свыше ста лет, пришлось пожертвовать десятками миллионов жизней, прежде чем он одержал победу в 1949 году. Посмотрите, разве мы имели здесь дело не с живыми, железными, настоящими тиграми? Однако они в конце концов превратились в бумажных, мёртвых, соево-творожных тигров. Это — исторические факты. Разве не приходилось наблюдать такие факты или слышать о них? Да их поистине тысячи и десятки тысяч! Тысячи и десятки тысяч! Следовательно, если подходить к вопросу по существу, с точки зрения длительного периода времени, с точки зрения стратегии, то империализм и всех реакционеров следует рассматривать такими, какими они являются на самом деле — бумажными тиграми. На этом основывается наша стратегическая идея. В то же время они являются живыми, железными, настоящими тиграми, они пожирают людей. На этом основывается наша тактическая идея.
Мао Цзэдун. Речь на Учанском заседании Политбюро ЦК КПК“

„Кто лени поддался — тот в живых не остался, кто против лени восстал — тот пропал, кто лень приручил — тот долго жил“

„Какое наслаждение встречать живых людей! А то вокруг множатся лобстеры. И лобстерам невдомёк, что искусство – это не книги, театр или музеи, а всего лишь умение из любых базовых и скучных необходимостей жизни высекать удовольствие.

– Франц Вертфоллен, "О летучих змеях. Неаполь"“

„Горькая правда: перенести бесчеловечное предательство любимой девушки очень тяжело. Но ещё страшнее, когда близкий человек умирает. Всё преодолимо, пока мы живы, и только со смертью ничего нельзя сделать. Нужно беречь родных, пока они здесь, с нами.“

„Боги бессмертны, пока жив хоть один верующий.“

„Для человека, только что оправившегося от любовного недуга, возможность нового увлечения видится столь немыслимой, что ему кажется, будто все живые существа, вплоть до последней мошки, ввергнуты в пучину разочарования.“

„Самым важным явлением в школе, самым поучительным предметом, самым живым примером для ученика является сам учитель.“

„Живые борются… А живы только те, чьё сердце предано возвышенной мечте.“

„Как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь, и как спали вповалку живые, не видя снов…“

„Большевики ещё у власти — люди еще живы…“

„Единственная идея живых существ, которую мы можем иметь, — это идея служения Богу.“

„Тяжки для живого организма
трели жизнерадостного свиста,
нету лучшей школы пессимизма,
чем подолгу видеть оптимиста.“

„Я помню: бабочка порхала,
Плела живые кружева,
Плыла крутая синева
За этим дивным опахалом…
А чья-то кровь сушила, злая,
Окоченевший взмах крыла…
Ржавела острая игла,
Хребет изяществу пронзая.“

„Венец, краса всего живого – разум,
Признай, что бытия основа – разум.“

„Пока автор жив, мы оцениваем его способности по худшим книгам; и только когда он умер — по лучшим.“

„В пословицах наших видна необыкновенная полнота народного ума, умевшего сделать все своим орудием: иронию, насмешку, наглядность, меткость живописного соображения, чтобы составить животрепещущее слово, которое пронимает насквозь природу русского человека, задирая за всё её живое.“

„Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – всё, не выношу, не судьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто чёрный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, — родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.“

„Оплакиваю я ужасные дела,—
Христа на крест воздели, и терзали,
И унижениям подвергли без числа,
И старцев семь его, еще живого, очерняли.
Сыны Израиля, вы, порожденье зла,
Отточенный клинок в распятого вогнали;
И матери глава в пыли пред ним легла,
И чернь в округе бесновалась, весела.“

„Было стремление придумать новое расположение слов на странице, которое бы отражало развитие живого, разговорного, настоящего языка, а не старого, литературного.“

„Человек, не одаренный памятью, сохраняющей впечатления живой природы, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником — никогда. Движения живых стихий — неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны — немыслимо с натуры. Сюжет картины слагается у меня в памяти, как сюжет стихотворения у поэта…“

„Убеждать людей, что скорость убивает и что надо затормозить, — всё равно, что бороться с законом тяготения. Мы торопимся не потому, что спешим, мы себя постоянно подстёгиваем потому, что только так чувствуем себя живыми.“

„Дело в том, что ЛЮБОВЬ не может существовать в «реале» вообще. В реале существует взаимное использование, секс, привычка, дружба, сотрудничество, игры в любовь по шаблону какого-нибудь «Дома-2» или чего-то подобного. Любить живых людей нельзя. Людей вообще любить нельзя. Можно любить только образы, которые мы сами себе создаём в голове и именно эти образы и любим.“

„О, мне бы крылья! Ввысь взлетев, летел бы вдаль, людей забыв,
Сгорели б крылья — побежал, подальше, прочь — пока я жив! О, я покинул бы сей мир, и, пусть не дан мне дар Исы, —
Мне вместо крыльев — пыл души и одиноких дум порыв. Увы, союз с людьми — тщета: я, пленник тысячи скорбей,
Готов единожды спастись, тысячекратно жизнь сгубив! От друга — тысячи обид, и сотни бедствий от врагов,
И — за себя жестокий стыд, и — гнев людской неспра­ведлив. Мне не смотреть бы на людей, а растворить бы чернь зрачков,
Всей чернотою тех чернил себя навеки очернив! Для птицы сердца моего мал вещей птицы дальний путь:
Я тверд душою, как гора, и дух мой тверд и терпелив.“

„Легче любить воспоминания, чем живого человека.“

„Кто женский пол чрезмерно любит,
В себе живую душу губит:
Как богу богово воздать,
Коль слишком дамам угождать?“

„В благоухании, в цветах пришла желанная весна,
Сто тысяч радостей живых вселенной принесла она,
В такое время старику нетрудно юношею стать, -
И снова молод старый мир, куда девалась седина!
Построил войско небосвод, где вождь — весенний ветерок.
Где тучи — всадникам равны, и мнится: началась война.
Здесь молний греческий огонь, здесь воин — барабанщик-гром.
Скажи, какая рать была, как это полчище, сильна?
Взгляни, как туча слезы льет. Так плачет в горе человек.
Гром на влюбленного похож, чья скорбная душа больна.
Порою солнце из-за туч покажет нам свое лицо,
Иль то над крепостной стеной нам голова бойца видна?
Земля на долгий, долгий срок была подвергнута в печаль,
Лекарство ей принес жасмин: она теперь исцелена.
Все лился, лился, лился дождь, как мускус, он благоухал*,
А по ночам на тростнике лежала снега пелена.
Освобожденный от снегов, окрепший мир опять расцвел,
И снова в высохших ручьях шумит вода, всегда вольна.
Как ослепительный клинок, сверкнула молния меж туч,
И прокатился первый гром, и громом степь потрясена.
Тюльпаны, весело цветя, смеются в травах луговых,
Они похожи на невест, чьи пальцы выкрасила хна.
На ветке ивы соловей поет о счастье, о любви,
На тополе поет скворец от ранней зорьки дотемна.
Воркует голубь древний сказ на кипарисе молодом,
О розе песня соловья так упоительно звучна.“

„Говорят, боль — привилегия живых: когда умираешь, страдания прекращаются. Я в это верю. Когда думаешь о смерти, своей или чьей-то еще, чувствуешь, что умом этого не понять.“

„Мир делится не на мертвых и живых, не на мужчин и женщин, не на стариков и детей, не на гуманитариев и технарей, не на брюнетов и блондинов. Есть только тот, кого любишь ты, и тот, кто любит тебя…“

„159. Нам, всем людям, надо в жизни в природе человеку сделать полную революцию, которая должна сделать из мертвого живое. Для этого дела надо в людях такой живой естественный человек любого характера. Ему надо в природе в жизни место со всеми условиями, чтобы в этом всем оказалась возможность нашему человеку любому оставаться в жизни без всякой потребности. Это место райское.“

„И вообще, — начал он о чем-то другом, — история нас ничему не учит. Ты представляешь, что такое танковая война? Это великое переселение народов. Вот представь себе этих простых немецких механиков, молодых ребят, большинство из которых впервые выбрались так далеко от дома. Скажем, ты родился и вырос в небольшом немецком городке, ходил там в церковь, в школу, познал первую любовь, без особого интереса следил за политикой, за сменой канцлера, скажем. Потом началась война и тебя забрали в армию. Там ты прошел подготовку и стал танкистом. И начал продвигаться на восток, всё дальше и дальше в восточном направлении, пересекая границы, занимая чужие города, уничтожая вражескую технику и живую силу противника. Но всюду, ты понимаешь, всюду это были примерно такие же точно города и такие же точно пейзажи, как у тебя на родине. И люди по большому счету, ну, если не иметь в виду коммунистов и цыган, тоже были такими же, как у тебя на родине, и женщины красивые, а дети — непосредственные и беззаботные. И ты занимал их столицы, не особо заботясь о том, что тебя ждет дальше и куда завтра проляжет твой путь. И вот таким образом ты прошел Чехословакию, потом — Польшу и наконец въехал на своем танке сюда, в страну развитого социализма. И сначала всё шло хорошо — молниеносная война, стратегический гений твоих генералов, быстрое продвижение на восток. Ты более-менее беспроблемно пересек Днепр. И тут начинается самое худшее — неожиданно ты попадаешь в такую местность, где исчезает всё — и города, и население, и инфраструктура. И даже дороги куда-то исчезают, в этой ситуации ты даже им радовался бы, но они тоже исчезают, и чем дальше на восток ты движешься, тем тревожнее тебе становится. А когда ты наконец попадаешь сюда, — Эрнст широко обвел рукой воздух вокруг себя, — тебе вообще становится жутко, потому что здесь, за последними заборами, стоит отъехать метров триста от железнодорожной насыпи, заканчиваются все твои представления про войну, и про Европу, и про ландшафт как таковой, потому что дальше начинается бескрайняя пустота — без содержания, формы и подтекста, настоящая сквозная пустота, в которой даже зацепиться не за что. А с той стороны пустоты — Сталинград. Вот такая танковая война, Герман …“

„Я никогда не приму денег ни от одного мужчины, пока я жива.“

„Психиатрические больницы представляют собой:
1) Приюты для взрослых "сирот";
2) Лагеря для военнопленных в необъявленных семейных войнах;
3) Места парковки для людей, желающих убраться из пробок на дороге жизни;
4) Кладбища для живых мертвецов, а именно: стационарные койки служат могильными участками; психиатрические диагнозы - памятниками; психиатры - могильщиками; пациенты - погребенными. На обычном кладбище, микроорганизмы почвы существуют засчет питания тканями мертвого тела. На метафорическом - макроорганизмы (профессионалы сферы психиатрического здравоохранения) существуют засчет души живого пациента.“

„Очень интересно было увидеть у Германа-младшего живого Сергея Донатовича такого молодого, обаятельного… Ну, знаете, есть же такая детская мечта – посмотреть на реальных людей, которых уже давно нет, как будто ты заглянул в прошлое, услышать, как человек говорил, понять, как мыслил…“

„Отрывок из беседы Ванги с одним театральным деятелем: … Я уже сказала тебе, что после смерти тело разлагается, как и вообще все живое, но часть тела или души, даже не знаю, как это назвать, не разлагается. Вот вы говорите о втором рождении. Что это такое, я не знаю. Но то, что остается от человека — душа, не разлагается, и продолжает развиваться, чтобы достигнуть более высокой ступени. Это и есть бессмертие души.“

„Но русский язык – это и наш язык! Ведь язык я расцениваю как что-то живое. Ведь мы туда свою душу вложили – сколько?“

„Мы здесь сегодня, чтобы передать вам огромный привет из Беларуси. Мы, белорусы, смотрим на вас с уважением, восторгом и восхищением. Вы настоящие молодцы, потому что своим примером вы показали, что с помощью мужества, героизма, солидарности и народного единения можно не только бороться за свои гражданские права и свободы, но и реально дать отпор политическому, государственному и полицейскому беспределу! Вы — супергерои. Ура!

Не время стоять на коленях
У древнего страха во власти,
Смотреть, как чёртово племя
Рвёт планету на части.
Армагеддон пророчат
Пигмеи с трусливых обочин.
Слышите? Пушки грохочут!
Я жив — значит бой не окончен!“

„Когда мы читаем книгу, глаза устают и, чтобы дать им отдохнуть, мы разглядываем картинки. Рисунок помогает представить описанное словами. Рассказ оживает благодаря рисунку, и не может быть рисунка отдельно от рассказа. Так я думал. Но, оказалось, был не прав. Два года назад, находясь в Венеции в качестве посла нашего падишаха, я увидел там работы итальянских мастеров. Не зная, какие сюжеты они иллюстрируют, я старался понять суть нарисованного. Однажды я увидел рисунок на стене дворца и застыл, потрясённый. Это было изображение человека, просто человека, такого же, как я. Гяур, конечно, не из наших. <…> Рисунок отображал всё то, что было важного в жизни: панорама поместья, видневшегося из открытого окна, деревня и лес, который казался живым благодаря оттенкам сочных красок. На столе перед человеком — часы, книги, ручки, карта, компас, коробки с золотыми монетами, прочие предметы непонятного мне назначения, которые я видел и на других рисунках. И, наконец, рядом с отцом — прекрасная, как сон, дочь. Я понял, что этот рисунок и есть рассказ.“

„Абстракция — это смерть для этики, ибо этика есть живое отношение к живой жизни.“

„Мы многих друзей схоронили из нашей команды. Но люди слишком любят жизнь для того, чтобы быть живыми. «Слишком странный, чтобы жить, слишком редкий, чтобы умереть»“

„Люби поэзию, ходи к ней в гости, раз в год – послушай, иль жива?“

„Ах, Керстен, я ведь совсем не собирался уничтожать евреев. У меня в отношении их были другие планы. Это все на совести чёртова Геббельса… Ещё несколько лет тому назад я получил приказ фюрера выслать евреев из Германии. Им разрешалось взять с собой ценности и движимое имущество. Я начал осуществление этой акции и даже наказал некоторых из своих людей за излишнее усердие и злоупотребления. Для меня было ясно лишь одно: евреи должны быть выдворены из Германии. До весны 1940 года евреи могли свободно выезжать за границу, потом победил Геббельс… Геббельс придерживался мнения, что еврейский вопрос можно решить лишь путём уничтожения всех евреев. Покуда будет жив хоть один еврей, он будет продолжать оставаться врагом национал-социалистической Германии. Поэтому никакая гуманность и мягкость в отношении их неприемлемы.“

„Любовь к жизни или жизнелюбие – любовь к близким и к людям, ко всему живому, к совершенству и красоте, творчеству и созиданию, познанию и истине, к добру и ко всему ценному. Осознавать ее огромную силу и значимость для всеобщего счастья и служить ей – высшее достоинство.“

„Полина — образ собирательный, то есть это очень живая барышня Полина с Шота Жизни. Но здесь это собирательный образ. И вот у такой Полины, у неё нет её. Она настолько не хочет проживать что-либо настоящее из своих эмоций, что она вот как раз ничего и не проживает. Она всегда будет постоянно уставшей, её никогда не будет хватать, на что-либо до конца. Потому что там связи с самой собой нет. Когда у вас нет эмоций, вы как героинщик на абстинентном синдроме. Потому что эмоции заставляют вас как-то двигаться, что-то делать, что-то хотеть. Поэтому очень важно никогда не зажимать их, но это значит нужно с ними научиться работать.“

„В поступках человека отражается его внутренний мир, подобно тому, как зеркало отображает черты лица. Совершая честные поступки, человек словно пишет на холсте души яркими красками добра и порядочности. Когда мы держим своё слово и выполняем обещания, наши сердца озаряются теплом и гордостью. Ведь честность — это не просто абстрактное понятие, а живой компас, направляющий нас по пути истины и добродетели. Тот, кто искренне держит своё слово и подкрепляет его действиями, а не пустыми обещаниями, подобен маяку в бушующем море жизни. Его свет честности освещает путь другим, направляя их к берегам благополучия и доверия. Ибо честность — это не только награда для самого человека, но и дар для тех, кто окружает его. Когда мы выполняем свои обещания, мы не только укрепляем собственную самооценку и повышаем собственную ценность, но и заслуживаем уважение и признание окружающих. Честный человек становится примером для подражания, человеком, к которому тянутся и которому стремятся уподобиться. Он подобен солнцу, излучающему тепло и свет, обогащающему всё вокруг своей энергией. Жизнь честного человека — это постоянный акт самосовершенствования, где каждое выполненное обещание становится ступенькой на пути к личной целостности и духовному росту. Честность — это не просто черта характера, но и стиль жизни, пронизывающий все наши действия и мысли. Она становится для человека фундаментом, на котором он строит прочные и доверительные отношения с другими. Несомненно, жизнь не всегда бывает справедлива, и честность порой может обернуться испытаниями и трудностями. Но даже в самые непростые времена внутренний голос чести будет служить человеку путеводной звездой, помогая ему оставаться верным своим принципам. В современном мире, где ложь и обман часто кажутся нормой, честность приобретает особую ценность. Она подобна чистому источнику, питающему оазис добра и справедливости в пустыне бесчестия и предательства. Пусть наша честность станет маяком, освещающим путь в завтрашний день, где правдивость и порядочность будут править бал.“

„Мир таков, каким мы его чувствуем, понимаем и воспринимаем, а не такой, каким мы его созерцаем в зеркальном отражении, в кино или в зомбоящике. Истина идеализируется гармонией живого, а не тенями призрачного. Поэтому истина, вопреки закону энтропии, стремится быть лучше своего отражения. Она такая и есть!“

„ПОСЛЕДНИЙ ЧУЧМЕК
(из цикла «дебилизмы»)
«Помилуй Бог, мы — русские! Какой восторг!»
(Александр Суворов, русский Генералиссимус)


Уж дуба дал последний русский.
Мозги, как реки, повернулись вспять.
Исчезла совесть, честь и чувства,
и звёздам нечем просиять.

Намедни сдох последний русский.
Цыгане сперли Русский Дух.
И всей планете стало грустно?
С какой бы стати это, вдруг?

Не стало русского балета?
Пожухли русские поля?
Зато чучмекского поэта
сгноила русская земля!

Затихли звуки балалаек,
гармошек, дудок, бубенцов.
Не стало русских сказок, баек,
нет песен дедов и отцов.

Не защитил солдат российский
чужую слабую страну.
Зато вписали в списки русских
иуд, чертей и сатану.

Последним русский не бывает,
на край могилы уходя.
Душа то мечется, страдая,
то горько плачет как дитя.

Россия раны не залечит,
взяв за предательство калым.
Пусть знают все: никто не вечен
Ни Русский Дух, ни Крым, ни Рим.

Никто не ждет от русских Чуда.
Мир не спасется красотой.
Не тот советчик, кто дал дуба-
тому, кто всё ещё живой!

Бог не бывает на излете,
и не орёт на пустоту.
И красотою не считает
От «Самиздата» срамоту.“

„Все, кто живы, — я знаю, — боятся умереть. Они заранее напуганы предстоящей встречей. Но поверьте, я ни разу не видел, чтобы умереть боялся умирающий. Так за что же мне жалеть его? О чем плакать у его изголовья?“

„На вопрос собеседника, почему она рассказывает о его покойной матери, Ванга ответила: Не ты ее привел. Они приходят сами, потому что я для них — врата в этот мир… Когда ко мне приходит человек, его умершие родственники собираются вокруг него, задают мне вопросы и сами отвечают, а я только сообщаю живым то, что услышала.“

„В борьбе за такое-то государство положили свою жизнь эти воины, считая долгом чести остаться ему верными, и каждому из оставшихся в живых приличествует желать трудиться ради него.“

„Традиции всех прошедших поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых.
«Die Tradition aller toten Geschlechter lastet wie ein Alp auf dem Gehirne der Lebenden.»
Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта (декабрь 1851 г.— март 1852 г.).“

„Открой глаза, я живой.“

„Когда передо мной стоит человек, вокруг него собираются все умершие близкие. Они сами задают мне вопросы и охотно отвечают на мои. То, что я услышу от них, я и передаю живым…“

„Дай Бог слепцам глаза вернуть
и спины выпрямить горбатым.
Дай Бог быть богом хоть чуть-чуть,
но быть нельзя чуть-чуть распятым.
Дай Бог не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай Бог быть тёртым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
...
Дай Бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай Бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.
Дай Бог лжецам замкнуть уста,
глас Божий слыша в детском крике.
Дай Бог живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест — бескрестье мы несём,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всём,
Дай Бог ну хоть немного Бога!
Дай Бог всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно…
Дай Бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.“

„Наш страх перед катастрофой лишь увеличивает её вероятность. Я не знаю ни одного живого существа, за исключением разве что насекомых, которые бы отличались большей неспособностью учиться на собственных ошибках, чем люди.“

„О сильных мира сего лучше молчать: говорить о них хорошо — почти всегда значит льстить им; говорить о них дурно — опасно, пока они живы, и подло, когда они мертвы.“

„Я не уверен, что человеческая раса проживёт ещё хотя бы тысячу лет, если не найдёт возможности вырваться в космос. Существует множество сценариев того, как может погибнуть всё живое на маленькой планете. Но я оптимист. Мы точно достигнем звёзд.“

„Мне бы хотелось, чтобы мой отец был жив и видел, кем я стал.“

„Не сожалейте о мертвых, сожалейте о тех, кто остался жив.“

„А все эти наши проблемы, наши оддьшки, наши черные горячие неудачи оттого, что мы хватаем жизнь за лодыжку, и сжимаем ее, и не знаем, что делать дальше. Как почти любимый — вдруг с губой искривленной неожиданно командует: «Марш в постель, мол». А она у нас воробышек, соколенок, голубая девочка с хрупкой нервной системой. Этот как в кино — вонючим дыша попкорном, по бедру ладошкой потною торопливо. А она-то что? Идет за тобой покорно и живет с тобой — бессмысленной, несчастливой. И она смирится, душу смешную вынет и останется красивым бессмертным телом, но когда она наконец-то к тебе привыкнет — ты поймешь, что ты давно ее расхотела.
Нужно нежно ее, так исподволь, ненарочно, отходя, играя, кудри перебирая, распускать ее по ниточке, по шнурочку, взявшись за руки, собирать миражи окраин, и когда ты будешь топать в рубахе мятой и лелять в ушах мотив своего Пьяццолы, она выплеснет в лицо изумрудной мяты и накроет тебя своей радостью леденцовой.
Я не знаю, что избавило от оскомин и куда мой яд до капли последней вылит, у меня весна и мир насквозь преисполнен светлой чувственности, прозрачной струны навылет. От движений резких высыпались все маски, ощущаю себя почти несразимо юной, я вдыхаю запах велосипедной смазки, чуть усталый запах конца июня. Я ребенок, мне теперь глубоко неважно, у кого еще я буду уже не-первой. А вокруг хохочет колко и дышит влажно, так что сердце выгибает дугой гипербол.
И становится немножко даже противно от того, что я была неживей и мельче, и мечтала, что вот встретимся на «Спортивной» и не ты меня, а я тебя не замечу, и прикидываться, что мы совсем незнакомы, и уже всерьез устала, совсем застыла, и когда меня кидало в холодный омут, оттого что кто-то целует тебя в затылок. Только ветер обходит справа, а солнце слева, узнает, шуршит облатками супрастина. Извини меня, я все-таки повзрослела. Поздравляй меня, я, кажется, отпустила.
Это можно объяснить золотым астралом, теплым смехом, снежной пылью под сноубордом, я не знала, что внутри у меня застряло столько бешеных живых степеней свободы. Я не стала старше, просто я стала тоньше, каждой жилкой, каждой нотой к весне причастна, вот идти домой в ночи и орать истошно, бесконечно, страшно, дико орать от счастья.
Мне так нравится держать это все в ладонях, без оваций, синим воздухом упиваться. Мне так нравится сбегать из чужого дома, предрассветным холодом по уши умываться, мне так нравится лететь высоко над миром, белым парусом срываться, как с мыса, с мысли. Оставлять записку: «Ну, с добрым утром, милый. Я люблю тебя. Конечно, в хорошем смысле».“

„Легко служить идеям и богам, они намного проще, чем живые люди.“

„Друзья мои, как мы неуловимо ускользаем друг от друга по натянутым в неведомых нам направлениях нитям живого времени — и это неизбежно, и это печально, и это прекрасно, так было всегда, так будет, так надо. Давайте же любить друг друга, станем же диамантами сердца друг друга, но не только сердца плоти, а сердца души, сердца духа, сердца созидания и творений духа! Давайте же писать друг про друга, сделаемся же героями произведений друг друга.“

„Оставайся в живых — это стоит того. Потому что жизнь трудна в наши дни, трудно понять, что может стать причиной ваших неудач. У вас суженное поле зрения и думаю, что на текущий момент это все, что у вас осталось. Но дело не в этом. Все может быть гораздо шире. Пожалуйста, пусть ваш кругозор будет больше. Пожалуйста, оставайся в живых.“

„Некоторые люди живут так, будто они уже мертвы. Есть люди, идущие вокруг нас, кто поглощён своим прошлым, боится своего будущего, и застревает в гневе и ревности. Они не живые, они просто ходячие мертвецы.“

„Ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, то будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам бог.“

„И, улыбаясь, мне ломали крылья,
Мой хрип порой похожим был на вой,
И я немел от боли и бессилья
И лишь шептал: «Спасибо, что живой».“

„Прикосновения критики боится только то, что гнило <…> Живая идея, как свежий цветок от дождя, крепнет и разрастается, выдерживая пробу скептицизма.“

„Утверждаю, что люди с юмором выглядят моложе, болеют реже и живут дольше… никого из живых существ природа не одарила этим прекрасным качеством – улыбаться. Животные могут страдать, собаки – даже плакать, думая, что и мыслить, но не смеяться, шутить, чувствовать юмор. И почти всех, кто не умеет шутить, я внутренне опасаюсь. Вдруг он что-нибудь такое выкинет этакое, нечеловеческое? Но таких, верю, от поколения к поколению будет на нашей планете все меньше…“

„У Элвиса были хорошие менеджеры, поэтому он выглядит так, как будто над ним хорошо поработали (не считая его джемперов). Он всегда был джентльменом, всегда был звездой, имел внешность бога и голос ангела. Так что он не был чьим-либо изобретением — он просто был офигенно крутым. Вот почему его музыкальное наследие до сих пор живо, он был само совершенство.“

„Я полагаю – и в этом я могу опереться на Сократа, что тот, у кого в голове сложилось о чём-либо живое и ясное представление, сумеет передать его на любом, хотя бы на тарабарском языке.“

„Когда мне было 8 лет, я был очень зол на своих родителей за то, что они притащили меня в этот мир. Я ненавидел быть живым. Но, знаете… С годами как-то привыкаешь. Я стараюсь максимально наполнить каждый день, который я проживаю.“

„Терзания нечистой совести — ад для живой души.“

„Считается общим местом, что центральные персонажи любой книги — отражения автора. Так ли это в «Игре престолов»?
— Тут можно говорить только о тех персонажах, от лица которых я пишу отдельные главы. Я действительно живу в их сознании и примеряю на себя все их мотивации и поступки. Просто приходится, иначе они никогда не оживут. Я никогда не был принцессой в изгнании, не был карликом, не был восьмилетней девочкой, но у людей — любых людей — вообще больше общего, чем принято считать. А я лишь стараюсь сделать своих героев живыми.“

„Счастье — это когда ты просыпаешься и видишь живое любимое лицо, а не красивую люстру на потолке.“

„Не взирай отчуждённо на радостный мир естества.
Он достоин вниманья и в нём каждая малость жива!
В мимолётности искры есть таинственный смысл бытия,
А устойчивость мира – лишь обман и пустые слова.“

„Нынешний социализм в Европе, да и у нас, везде устраняет Христа и хлопочет прежде всего о хлебе, призывает науку и утверждает, что причиною всех бедствий человеческих, одно — нищета, борьба за существование, «среда заела».
На это Христос отвечал: «Не одним хлебом бывает жив человек», — то есть сказал аксиому и о духовном происхождении человека. Дьяволова идея могла подходить только к человеку-скоту. Христос же знал, что одним хлебом не оживишь человека. Если при том не будет жизни духовной, идеала Красоты, то затоскует человек, умрёт, с ума сойдёт, убьёт себя или пустится в языческие фантазии. А так как Христос в Себе и в Слове Своём нёс идеал Красоты, то и решил: лучше вселить в души идеал Красоты; имея его в душе все станут один другому братьями и тогда, конечно, работая друг на друга, будут и богаты. Тогда, как дай им хлеб, и они от скуки станут, пожалуй, врагами друг другу.
Но если дать и Красоту, и Хлеб вместе? Тогда будет отнят у человека труд, личность, самопожертвование своим добром ради ближнего, одним словом, отнята вся жизнь, идеал жизни.“

„Сохрани желание живым в своем сердце… Из пламени желания сердце черпает жизнь… Желание – аркан для охоты за идеалами… Отвержение желания – смерть для живого…“

„Мы никогда не уверены в том, что мы вернёмся назад живыми, потому что война – это ад на земле, и я знаю, о чём я говорю. Но мы уверены в том, что добро, сострадание и милосердие работают сильнее любого оружия.“

„Как редко можно встретить горящего своим делом человека, фанатика своего дела, отдающего себя без остатка. Смотреть на такого человека можно долго с замиранием сердца, как всматриваться в живой огонь или горный водопад, своего рода медитация.“

„Не хлебом единым жив человек. Нужно что-то и выпить.“

„Идея о бессмертии — это сама жизнь, живая жизнь, ее окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества.“

„Придёт тот день, когда все представители животного мира обретут те неотъемлемые права, нарушить которые посмеет лишь власть тирании… В один прекрасный день мы осознаем наконец, что количество конечностей, качество меха или строение позвоночника не есть основания, достаточные для определения судьбы живого существа. Что же ещё может служить критерием для определения той черты, которую нам не дозволено переступать? Может, это рассудок или осмысленная речь? Но тогда взрослая лошадь или собака — куда более разумное и коммуникабельное существо, нежели младенец, которому день, неделя или даже месяц отроду. Допустим даже, что реальность была бы прямо противоположной, но что это меняет, в конце концов? Вопрос ведь не в том, могут ли они рассуждать? Могут ли они говорить? Но в том, способны ли они страдать?“

„Безжалостных судеб закон несправедлив:
Ты чуть расцвел — и мёртв, я, старец ветхий — жив.“

„Для привязанности нет срока: всегда можно любить, пока сердце живо.“

„Глянь-ка, волчья сыть, ты едва ли жива на треть,
Ты распорота, словно сеть, вся за нитью нить;
Приходилось тебе о ком-нибудь так гореть,
По кому-то гнить? Ну какая суть, ну какая божия благодать?
Ты свинцовая гладь, висишь на хребте, как плеть;
Был ли кто-нибудь, кем хотелось так обладать
Или отболеть?“

„- Нам повезло, почти все в сборе,- шепнул Бриссенден Мартину,- Вот Нортон и Гамильтон. Пойдемте к ним. Стивенса, к сожалению, пока нет. Идемте. Я начну разговор о монизме, и вы увидите, что с ними будет.
Сначала разговор не вязался, но Мартин сразу же мог оценить своеобразие и живость ума этих людей. У каждого из них были свои определенные воззрения, иногда противоречивые, и, несмотря на свой юмор и остроумие, эти люди отнюдь не были поверхностны. Mapтин заметил, что каждый из них (независимо от предмета беседы) проявлял большие научные познания и имел твердо и ясно выработанные взгляды на мир и на общество. Они ни у кого не заимствовали своих мнений; это были настоящие мятежники ума, и им чужда была всякая пошлость. Никогда у Морзов не слыхал Мартин таких интересных разговоров и таких горячих споров. Казалось, не было в мире вещи, которая не возбуждала бы в них интереса. Разговор перескакивал с последней книги миссис Гемфри Уорд на новую комедию Шоу, с будущего драмы на воспоминания о Мансфилде. Они обсуждали, хвалили или высмеивали утренние передовицы, говорили о положении рабочих в Новой Зеландии, о Генри Джемсе и Брандере Мэтью, рассуждали о политике Германии на Дальнем Востоке и экономических последствиях желтой опасности, спорили о выборах в Германии и о последней речи Бебеля, толковали о последних начинаниях и неполадках в комитете объединенной рабочей партии, и о том, как лучше организовать всеобщую забастовку портовых грузчиков.
Мартин был поражен их необыкновенными познаниями во всех этих делах. Им было известно то, что никогда не печаталось в газетах, они знали все тайные пружины, все нити, которыми приводились в движение марионетки. К удивлению Мартина, Мэри тоже принимала участие в этих беседах и при этом проявляла такой ум и знания, каких Мартин не встречал ни у одной знакомой ему женщины.
Они поговорили о Суинберне и Россетти, после чего перешли на французскую литературу. И Мэри завела его сразу в такие дебри, где он оказался профаном. Зато Мартин, узнав, что она любит Метерлинка, двинул против нее продуманную аргументацию, послужившую основой "Позора солнца".
Пришло еще несколько человек, и в комнате стало уже темно от табачного дыма, когда Бриссенден решил, наконец, начать битву.
- Тут есть свежий материал для обработки, Крейз, -сказал он, - зеленый юноша с розовым лицом, поклонник Герберта Спенсера. Ну-ка, попробуйте сделать из него геккельянца.
Крейз внезапно встрепенулся, словно сквозь него пропустили электрический ток, а Нортон сочувственно посмотрел на Мартина и ласково улыбнулся ему, как бы обещая свою защиту.
Крейз сразу напустился на Мартина, но Нортон постепенно начал вставлять свои словечки, и, наконец, разговор превратился в настоящее единоборство между ним и Крейзом. Мартин слушал, не веря своим ушам, ему казалось просто немыслимым, что он слышит все это наяву - да еще где, в рабочем квартале, к югу от Мар-кет-стрит. В этих людях словно ожили все книги, которые он читал. Они говорили с жаром и увлечением, мысли возбуждали их так, как других возбуждает гнев или спиртные напитки. Это не была сухая философия печатного слова, созданная мифическими полубогами вроде Канта и Спенсера. Это была живая философия спорщиков, вошедшая в плоть и кровь, кипящая и бушующая в их. речах. Постепенно и другие вмешались в спор, и все следили за ним с напряженным вниманием, дымя папиросами.“

„Около десяти лет трудился отец над воспоминаниями. Принимая во внимание, что он был в опале, постоянно подвергался травле, был болен и многое-многое другое, можно назвать создание книги его вторым подвигом. Выход в свет в 1969 году объемистого тома в красной суперобложке был настоящим событием в нашей стране. Ветераны поставили «Воспоминания и размышления» на первое место среди мемуаров о Великой Отечественной войне. Именно им, живым и павшим солдатам, их великому подвигу, их мужеству, храбрости, героизму, безграничной самоотверженности во имя Родины, во имя будущих поколений посвятил свою книгу Маршал.“

„Пора начинать притворяться.
Завесить тафтой зеркала
От искажений простраций.
И врать на вопрос «Как дела?»

Что мне на душе спокойно,
А тело дрожит от любви.
Что платят весьма достойно.
Что дни веселы мои.

Что кофе пью только черный
И темный люблю шоколад.
Что больше не беспокоит,
Что было пол года назад.

Пора начинать притворяться…
Мне маски теперь как броня.
Хранят, что еще осталось
От прежней живой меня.

И если он снова спросит,
Я лишь улыбнусь в ответ.
Кто любит – вовек не бросит.
И здесь исключений нет.“

„Я люблю всё живое, но всё живое безобразно.“

„Я тоже за обедом и на охоте поучал, как жить, как веровать, как управлять народом. Я тоже говорил, что ученье свет, что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной грамоты. Свобода есть благо, говорил я, без неё нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? … Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не всё сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в своё время. Но кто это говорит? Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастёт сам или затянет его илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки, во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!“

„Ленин —, жил, Ленин —, жив, Ленин —, будет жить.“

„Когда говорят, что народ, совершивший революцию, должен начать войну, 〈…〉 чтобы 〈…〉 на развалинах мира создать более процветающее общество, — это невозможно понять, товарищи! 〈…〉 Произойдёт такое заражение земной атмосферы, что неизвестно, в каком состоянии будут оставшиеся в живых люди — не будут ли они завидовать мёртвым?“

„Русская Армия — это не только последняя горсть защитников Родины, — это не Корниловцы, Марковцы, не гвардейцы — последний батальон Императорской Гвардии; это не Донские, Кубанские, Тёрские казаки. Русская Армия — это всё русское воинство, оставшееся верным знамени, Русская Армия — это всё, что не Совдепия — это Россия… И пока не умерла Армия — она, эта Россия, жива.“

„Мне кажется, что я мертва, и я причиняю себе боль, чтобы почувствовать, что я жива. Я бесчувственна, и я иду на риск, подвергаю себя опасности, чтобы чувствовать, что я живу. Я чувствую опустошенность, поэтому я пытаюсь заполнить себя наркотиками, едой, спермой. Но это всего лишь короткие передышки. Все кончится тем, что мне будет стыдно, — и я буду еще более мёртвой и опустошенной.“

„Не жив ли ребенок, который не мечтает о вознаграждении своих людей или наказании их.“