Цитаты о генерал

„Имам Шамиль спросил у генерала: «Зачем вы пришли на нашу землю и воюете с нами?». Генерал ответил: «Мы пришли к вам, дикарям, с высшей культурой и цивилизацией». Тогда имам Шамиль позвал одного из бездельничавших мусульман и попросил снять башмак и носки и показать ногу генералу — нога мусульманина блестела от пятикратного омовения. Тогда имам подозвал неуспевшего помыться после изнурительного марша русского солдата и попросил его сделать то же самое. Нога солдата была грязной и воняла на расстоянии. Имам спросил: «Так вы с этой культурой к нам пришли?!».“

„Имам Шамиль спросил у генерала: «Зачем вы пришли на нашу землю и воюете с нами?». Генерал ответил: «Мы пришли к вам, дикарям, с высшей культурой и цивилизацией.»“

„Корреспондент: Джохар Мусаевич, как вы оцениваете возможную битву с такими генералами как Грачёв и Лебедь?
Джохар Дудаев: Грачи и лебеди не знаю, но перья точно полетят.“

„Любить войну могут только спекулянты, генералы, штабные и проститутки. Им в военное время жилось как никогда, и нажиться они тоже сумели как никогда.“

„Молись Богу — от Него победа. Бог наш генерал, Он нас и водит.“

„Обычно солдаты выигрывают сражения, а генералам достаются почести.“

„Генерал, вы ростом выше меня как раз на одну голову, но если вы будете грубить мне, то я немедленно устраню это отличие.“

„Война слишком серьезное дело, чтобы доверять ее генералам.“

„Генерал-демократ — всё равно что еврей-оленевод.“

„Генералы всегда готовятся к прошлой войне.“

„Капитуляция — не позор. Хороший генерал не будет завлекать последнего оставшегося в живых солдата идеей борьбы, точно так же как хороший шахматист не станет продолжать заведомо проигранную партию.“

„Генерал саркастически говорил о наиболее крупных и авторитетных руководителях Западной Европы: «Что бы ни говорили о них и что бы они сами ни воображали, все эти почтенные люди думают только о своей карьере. Им в высшей степени наплевать на свои страны.»“

„Написать бы такую книгу о войне, чтобы от войны тошнило и сама мысль о ней была бы противна. Безумна. Самих генералов бы тошнило…“

„Около 12:00 тёмно-зелёный автомобиль с берлинскими номерами остановился у нашей калитки. Единственным мужчиной в доме, кроме моего отца, был капитан Алдингер (помощник Роммеля), тяжелораненый ветеран войны. Два генерала — Бургдорф, могучий и цветущий, и Майзель, маленький и стройный — вышли из автомобиля и вошли в дом. Они вели себя вежливо и уважительно, и попросили отца поговорить с ними наедине. Алдингер и я вышли из комнаты. «Так значит, они не собираются его арестовывать», — подумал я с облегчением, когда поднялся наверх, чтобы взять книгу.
Через несколько минут я услышал, как отец пошёл наверх и зашёл в комнату моей матери. Желая узнать, что происходит, я встал и последовал за ним. Он стоял посреди комнаты и был бледен. «Пойдём со мной», — сказал он жёстко. Мы пошли в мою комнату. «Я только что рассказал твоей матери, — начал он медленно, — что через четверть часа я умру». Он был спокоен и продолжил: «Погибнуть от рук своих людей тяжело. Но дом окружён, и Гитлер обвиняет меня в измене Родине. «В связи с моими заслугами в Африке», — процитировал он саркастически. — У меня есть возможность умереть от яда. Эти два генерала привезли его с собой. Он убивает за 3 секунды. Если я соглашусь его принять, то никаких обычных последствий для моей семьи, то есть для вас, не будет. Они также не тронут моих людей».
«Вы верите в это?» — прервал я его.
«Да, — ответил он. — верю. Это в их интересах — сделать так, чтобы не всплыли все подробности. Кстати, меня вынудили взять с вас обещание хранить всё это в строжайшем секрете. Если хоть слово обо всём этом просочится, они больше не будут связаны своим обещанием».
Я сказал: «Неужели мы не сможем защититься…» Он прервал меня.
«В этом нет смысла, — произнёс он.“

„Плохой генерал ведет за собой стадо жертв.“

„Чем больше свинца в груди солдат, тем больше орденов на груди генералов.“

„Как много рядовых среди генералов!“

„И вообще, — начал он о чем-то другом, — история нас ничему не учит. Ты представляешь, что такое танковая война? Это великое переселение народов. Вот представь себе этих простых немецких механиков, молодых ребят, большинство из которых впервые выбрались так далеко от дома. Скажем, ты родился и вырос в небольшом немецком городке, ходил там в церковь, в школу, познал первую любовь, без особого интереса следил за политикой, за сменой канцлера, скажем. Потом началась война и тебя забрали в армию. Там ты прошел подготовку и стал танкистом. И начал продвигаться на восток, всё дальше и дальше в восточном направлении, пересекая границы, занимая чужие города, уничтожая вражескую технику и живую силу противника. Но всюду, ты понимаешь, всюду это были примерно такие же точно города и такие же точно пейзажи, как у тебя на родине. И люди по большому счету, ну, если не иметь в виду коммунистов и цыган, тоже были такими же, как у тебя на родине, и женщины красивые, а дети — непосредственные и беззаботные. И ты занимал их столицы, не особо заботясь о том, что тебя ждет дальше и куда завтра проляжет твой путь. И вот таким образом ты прошел Чехословакию, потом — Польшу и наконец въехал на своем танке сюда, в страну развитого социализма. И сначала всё шло хорошо — молниеносная война, стратегический гений твоих генералов, быстрое продвижение на восток. Ты более-менее беспроблемно пересек Днепр. И тут начинается самое худшее — неожиданно ты попадаешь в такую местность, где исчезает всё — и города, и население, и инфраструктура. И даже дороги куда-то исчезают, в этой ситуации ты даже им радовался бы, но они тоже исчезают, и чем дальше на восток ты движешься, тем тревожнее тебе становится. А когда ты наконец попадаешь сюда, — Эрнст широко обвел рукой воздух вокруг себя, — тебе вообще становится жутко, потому что здесь, за последними заборами, стоит отъехать метров триста от железнодорожной насыпи, заканчиваются все твои представления про войну, и про Европу, и про ландшафт как таковой, потому что дальше начинается бескрайняя пустота — без содержания, формы и подтекста, настоящая сквозная пустота, в которой даже зацепиться не за что. А с той стороны пустоты — Сталинград. Вот такая танковая война, Герман …“

„Ни один американский офицер не делал больше для своего продвижения: прошения; ужины в честь военного министра, вице-президента и приезжающих с визитом генералов; телефонные звонки; рекламные акции; даже содержание лошадей в Вашингтоне для того, чтобы мистер Стимсон и другие могли прокатиться на них. Но никто не заботился больше о своих солдатах, чем Джордж Паттон, которого всегда в дождь и стужу, в палящий зной видели рядом с ними и который следил, чтобы они были обеспечены лучшим питанием и медицинским обслуживанием, который слушал, слушал, слушал их и который говорил с ними на одном языке…“

„Плохо, ежели молодые люди постигают военное искусство по книгам: это — верное средство воспитать плохих генералов.“

„Английский генерал А. У. Нокс писал тогда своему правительству о том, что можно разбить миллионную армию большевиков, но когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бесцельно помогать белым.“

„Когда во время корейской войны американский генерал Чести Пуллер оказался в окружении противника, он сказал: «Отлично, они слева, справа, впереди и сзади, что значит: на этот раз им от нас не уйти!»“

„Вот краткая история украинствования. Оно было изобретено поляками (граф Ян Потоцкий); поставлено на ноги австро-немцами («Украину сделал я!» — заявление генерала Гофмана); но консолидировано оно большевиками, которые вот уже 20 лет без просыпа украинствуют (конституция Сталина 1937 года).“

„Население генерал-губернаторства, в результате осуществления этих мер через десять ближайших лет резко сократится и не будет представлять собой ничего ценного, а лишь простую рабочую силу, которая может направляться в Германию на необходимые работы… Шаг за шагом народы Востока должны вытесняться с их земель; евреев, например, целесообразно переселить в Африку или какую-нибудь колонию… Вместе с тем можно добиться исчезновения таких понятий, как украинец, горал или лемке. Это же касается и поляков.“

„Однако вопрос о наступлении на Ленинград не был снят с повестки дня. Спустя некоторое время, 4 сентября, ко мне прибыл из Ставки германских вооружённых сил самый доверенный человек генерал-фельдмаршала Кейтеля — генерал Йодль, которому было поручено убедить меня в том, что Финляндия обязана принять участие в этой попытке. Я твёрдо придерживался своей точки зрения, и генерал Йодль, которому явно были даны строгие инструкции, не сдержавшись, воскликнул:
— Да сделайте хотя бы что-нибудь для демонстрации доброй воли!
Чтобы наши отношения с немцами не стали ещё более напряжёнными и чтобы достичь, по возможности, положительного решения на проходивших в этот момент переговорах о поставке из Германии в Финляндию 15000 тонн зерна, я, вопреки своему желанию, согласился продумать вопрос о наступлении на Чёрную речку, находившуюся перед правым флангом наших войск. Однако и этот план не был осуществлён.
Вопрос о том, следует ли переходить старую линию государственной границы, возможно, вызвал оживлённый обмен мнениями в правительственных кругах и в парламенте. Мне рассказывали, что министр финансов Таннер резко выступил против этой идеи. Я же, со своей стороны, не смотрел на эту проблему под таким острым углом, который, ко всему прочему, казался мне слишком формальным. Тот факт, что мир был нарушен, давал нам право продвинуться и дальше государственной границы и занять там позиции, если того потребует военная обстановка. Сопротивляясь участию наших войск в наступлении на Ленинград, я исходил прежде всего из политических соображений, которые, по моему мнению, были весомее военных.“

„Народная примета. Пока не начнется война, генералы не перекрестятся.“

„Из воспоминаний генерала: Разрядить обстановку быстрей всего из пулемета.“

„Ваш отец вызвал генерала на дуэль, генерал назвал его… извините, подлецом… Потеха была! Мы напоили после их пьяными и помирили… Нет ничего легче, как мирить русских людей… Добряк был ваш отец, доброе имел сердце…“

„Место военных действий, это — шахматная доска генерала, именно его выбор обнаруживает способности или невежество военачальника.“

„Невозможно без омерзения думать о том, что в этой стране чиновников и Церковь только называется Церковью, по сути же составляет часть государственной машины. Народ не получает от священников ни духовного назидания, ни утешения. Религиозная проповедь запрещена категорически. Те, кто попытался проповедовать, были сосланы в Сибирь. Священник — не кто иной, как чиновник, а значит, имеет военные звания. Митрополит московский дослужился до генерал-аншефа, митрополит казанский — до генерал-лейтенанта.“

„Миротворческая миссия у нас на Родине началась в 1806 году, когда генерал Мейендорф, командующий корпусом Русской Императорской Армии, окончательно овладел крепостью Бендер. Именно тогда российский солдат стал охранять мир на нашей земле.“

„Рассказывают, что император Николай так был уверен в помощи Австрии при начале Крымской войны, что посылая не знаю какого генерала к австрийскому императору, он велел сказать, что он настоятельно просит, чтобы сам император отнюдь бы не ездил сам на войну.“

„…Приехал общий командующий войсками Востока англичанин Мильн, жестокий и строгий человек, от которого ужасались все офицеры британской армии.
Не забуду этот день никогда. На берегу озера Нерсисян, в простой комнате здания Газарапата, герой принимал генерала Мильна. После обычной вежливой беседы Андраник через переводчика передал: «Хочу угостить Генерала, хочу поздравить его по случаю окончания войны, хочу поднять бокал за победу! Но у меня есть только вода… пусть выпьет генерал… и если он почувствует горький вкус, это от их слез…», сказал он и открыв окно, показал лежащих под июльским жарким солнцем, на берегу озера, у деревьев, тысяча бездомных армянок и их детей- одетых в лохмотья и страдающих от бедности. Голодающие люди-скелеты, больные и даже трупы… «Это, Генерал, ваши союзники!»“

„Я провел тридцать три года и четыре месяца на действительной военной службе в составе самой маневренной военной силы этой страны - Корпуса морской пехоты. Я служил во всех офицерских званиях от второго лейтенанта до генерал-майора. И в течение этого периода я проводил большую часть своего времени в качестве высококлассного вышибалы для Большого бизнеса, для Уолл-стрит и для банкиров. Короче говоря, я был рэкетиром, гангстером капитализма.“

„Генерал, ни разу не испытавший неудачи, недостаточно опытен.“

„…где логика, а где наш генерал?“

„Уже поползло сверхнормативное количество генералов.“

„Мой отец - Александр Карлович - был арестован по делу о покушении на харьковского генерал-губернатора; он принадлежал к партии Народной Воли. Под стражу он был взят со студенческой скамьи, он учился на юридическом факультете Харьковского университета.
Мой отец два или три года пробыл в одиночном, лет пять - в общем тюремном заключении, после чего был лет на десять выслан в селение Тунку (Туруханский край).
До ссылки и тюрьмы он был женат на Александре Андреевне Сорокиной, - она также была арестована одновременно с отцом, но вскоре вышла на свободу и, родив девочку - мою сестру Леониллу Александровну, умерла, кажется, от холеры.
В ссылку к отцу ездила очень любившая "Сашеньку" тетя Вера Карловна. Когда отца возили по тюрьмам из города в город, она сопровождала его и в далекую Тунку.
Отец говорил, что самой тяжёлой тюрьмой была орловская, даже тяжелей Петропавловской крепости, где он тоже сидел.“

„Как тот такой же, так и этот, понимаешь. Два генерала…“

„Англичане — нация любителей, а не профессионалов; их генералы, равно как и их писатели, — любители. Именно поэтому мы всегда выигрывали войны и создали величайшую на свете литературу.“

„Как я воевал на экране? Да все мои герои, даже гражданские, воевали или служили в армии. На всех границах, на всех фронтах, и гражданскую и в Отечественную, ведь наша «война народная» от штурма Зимнего до взятия рейхстага длилась… Побывал я во всех родах войск — от авиации до морского флота. И разведчиком был и танкистом. И генералом был, и офицером, и старшиной, и сержантом, и простым солдатом, и партизаном. Может, это прозвучит нескромно, но мне кажется, мои герои всегда оказывались нужными, незаменимыми в своём деле людьми, незаурядными характерами… Когда кортик мне вручали, я сказал Малиновскому: «Всех переиграл, только вот ракетчика не довелось.»“

„Верьте мне, при хороших войсках и опытных генералах и офицерах нет неприступных крепостей… Гибралтар можно взять, не то что эти форты… Разумеется, если уверить себя, что этого вот нельзя — так и ум утратит силу… Прежде всего нужно иметь дерзость при знаниях и таланте, а остальное все приложится… Расчет и дерзость.“

„Считаясь с необходимостью моего пребывания при армии, доколе обстоятельства того требуют, повелеваю образовать при мне и под моим председательством Верховное совещание в составе главнокомандующего, его помощников, начальника его штаба, генерал-квартирмейстера, председателя совета министров и министров военного, внутренних дел, иностранных дел, путей сообщения, финансов, снабжения и продовольствия или их заместителей. На Верховное совещание возложить обработку общих указаний по управлению страной для объединения деятельности отдельных ведомств и согласования её с работою армий.“

„Люди сейчас не ценят жизнь, они по мелочам начинают выбрасывать какие-то свои националистические, шовинистические, фашистские такие вот всплески. А чтобы им мозги вставить, они должны видеть все эти ужасы сами: генералы должны видеть эти ужасы, политики, тогда им сразу перехочется драться…“

„Я бы скорее согласился спать с голой Лилиан Рассел, чем с генералом У. С. Грантом при всех регалиях.“

„«Чтоб стать генеральшей, надо выходить за лейтенанта!». Только в совковой химчистке могла родиться такая убогая максима. Нынче не те времена! Какие к черту лейтенанты? Не факт, что из них выйдет генерал. А если и выйдет, к тому времени тебе уже в зеркало на себя смотреть будет страшно.“

„Прежде всего от послов народных нужна верность отечеству. Надо, чтобы законодатели наши не сдавались, подобно генералам, и не отступали. Надо, чтобы государственные люди России научились, наконец, исполнять свой долг. Надо, чтобы вывелась, наконец, бесстыдная ложь, продажность, бездействие, предательство и хищение. Гибель нашего народа, как и всякого, единственно от упадка нравов. То, что называется честностью народной, есть крайняя твердыня нации и единственный источник сил. Отошедший порядок вещей размотал не только физическое богатство России, он растратил и нравственное ее богатство. Он развратил страну, растлил ее, осквернил и заразил всеми моральными заразами, какие возможны. Нужно спешить с ними бороться. Пусть выступят вперед честные люди, пусть объявятся праведники народные, люди совести и чести, и, может быть, казни гнева Божия отойдут от нас…“

„А, черт возьми, славно быть генералом!.“

„Жизнь подобна вторжению в Россию. Начало похода – блиц, блестят кивера, пляшут плюмажи, как переполошившийся курятник; лихой рывок вперед, воспетый в красноречивых донесениях, противник отступает; а затем долгий, унылый, изматывающий поход, сокращаются рационы, и в лицо летят первые снежинки. Противник сжигает Москву, и вы начинаете отход под натиском генерала Января, у которого ногти – ледяные сосульки. Горестная ретирада. Казачьи набеги. И кончается тем, что вы падаете, убитый из пушки мальчишкой-канониром при переправе через польскую речку, которой даже вообще нет на карте у вашего генерала.“

„Народы всегда приписывают победы таланту своих генералов и мужеству своих солдат, а поражения непременно объясняют роковой случайностью.“

„Самсонова я впервые увидел мельком, когда он знакомился с пополнением новобранцев, только что прибывших в его армию, еще замордованных унтерами, оболваненных наголо. Внушительно возвышаясь над молодняком, «Самсон Самсоныч» решил провести опрос жалоб и претензий:
— Не обижают ли вас младшие офицеры?
— Никак нет… рады стараться.
— Получали ли вы свои три фунта хлеба на день?
— Получали, ваше превосходительство.
— Получали ли портянки с сахаром?
— Получали…
И что бы ни спросил их Самсонов, на все следовал ответ: получали. Наконец и генерал заподозрил недоброе:
— Может, и ананасы вам выдавали?
— Давали, — радостно отозвались новобранцы.
— И угря под соусом крутон-моэль?
— Получали…
— Дураки вы все, мать вашу так!“

„Но не таков был генерал Франсуа, чтобы выслушивать советы, даваемые полковником:
— Казаки идут! — кричал он.“

„Он никогда не навязывал своих предварительных решений, одобрял разумную инициативу и помогал развить её. Рокоссовский умел руководить подчинёнными так, что каждый офицер и генерал с желанием вносил в общее дело свою долю творчества. При всём этом сам К. К. Рокоссовский и мы, командармы, хорошо понимали, что полководцем нашего времени без сильной воли, без своих твёрдых убеждений, без личной оценки событий и людей на фронте, без своего почерка в операциях, без интуиции, то есть без собственного «я», быть нельзя.“

„Он неполноценен с медицинской точки зрения — у него гормональный дефект. Он расист и фашист, убийца и богохульник, трибалист и диктатор. У генерала Амина нет принципов, для него не существует моральных норм, и он не щепетилен в выборе средств. Если это отвечает его интересам — укреплению его власти или достижению желаемого, будь то женщина или деньги, — он без колебаний убивает или приказывает убить. Он неисправимый лжец как во внутренних, так и в международных делах, на его слово в делах международных никогда не следует полагаться. Для него не существует норм ни в морали, ни в политике. Он устанавливает свои собственные «нормы», пишет свои собственные правила и меняет их по ходу дела. Поэтому предсказать его действия очень трудно. Единственное, что можно предсказать, — это то, что он крайне непредсказуем.“

„Папа, но вы там в России должны действовать! Вы генералы, снисканные его милостями. Надо действовать на союзников. Что же они? Так платят они Государю за его непоколебимую верность своему слову? Что же король Георг и королева Александра? Что же Пуанкаре и Фош? Ужели они безсильны и не могут приказать кучке евреев, правящей Россиею, отпустить Богом венчанного Царя и не мучить его! Папа! Милый, родной, честный папа. На тебя все надежды. Но ведь действовать надо. Если ничего не делать, то ничего не будет…“

„Необходимо помнить, что время весной 1918 года, после заключения Россией мира с Германией, было для союзников трагическим, несмотря на помощь США: Брестский мир, подписанный 3 марта, не остановил Германию, но наоборот, дал ей возможность наступления на западном фронте. Генерал Фош (позже ― маршал) в марте был назначен главнокомандующим всеми объединенными силами союзников; их потери были неисчислимы; дух на французском фронте был подрезан морально и физически четырьмя годами окопной войны и новыми орудиями войны, идущими с немецкой стороны, а также пропагандой так называемых «пацифистов.»“

„Писатель, который боится перехитрить себя, так же бесполезен, как и генерал, который боится ошибиться.“

„Вскоре недалеко от станционных путей появился огражденный проволочной оградой плац, на котором казаки занимались строевой подготовкой. Однажды немец, хорошо говорящий по-русски, показал на двоих в центре плаца и сказал, что это генералы Краснов и Шкуро.
Один из них был высокий и белый как лунь, второй был низкого роста, толстый, с черными волосами. Если не ошибаюсь, высокий — это Краснов, низенький, толстый — Шкуро. Фамилии эти мне были хорошо знакомы с детства — и по урокам истории, и по художественной литературе. <...>
И вот теперь я увидел в натуре обоих генералов, некогда стоявших во главе Белого движения. Не парадоксально ли: Краснов против красных или еще лучше: белый Краснов против красных. Чувство любопытства искало объяснения их верноподданнической службе Третьему рейху. Чего добивались они? Ни сил, ни способности воевать в современных условиях, ни авторитета у них не было, чтобы сделать хоть что-то существенное в войне против своей Родины. Они были способны лишь нагадить, да и то по-малому.“

„Война не стрелялка для адреналина
Война это мать потерявшая сына
Война не на картах красивые стрелы
Война - это для генералов карьеры“

„Я убежден, что всё, что нужно для достижения желаемого, - это смелость и уверенность в себе. Уверенности у меня, конечно, хватает... Я сказал себе, что в тридцать лет я либо стану генералом, либо к тому времени меня уже не будет в живых.“

„Генералы на пенсии наступают на грабли.“

„Почему генералы не позволяют посылать в армию «Р. знамя»? Дубровин находит, что это — позор (я согласна), — а читать всякие прокламации им можно? Наши начальники, право, идиоты“

„Смотрите на солдатство, как на низшую степень великого воинского товарищества; не забывайте святых слов, что "солдат есть имя общее, знаменитое, что солдатом называется первейший генерал и последний рядовой."“

„Кто то пустил в обиход клише «великодушный диктатор», чтобы описать мой стиль работы. Когда я услышал его впервые, то представил себе черноусого генерала какой то солнечной страны, протягивающего бананы своему умирающему от голода народу.“

„Молодость. Нет такого генерала, который не захотел бы стать солдатом.“

„Назначить: <…> генерал-лейтенанта Остапенко Олега Николаевича командующим Войсками воздушно-космической обороны, освободив его от должности командующего Космическими войсками.“

„Внизу джентльмен, зовут генерал Страппер. Желает видеть вас по срочному делу.“

„Если ты изберёшь путь солдата, быть тебе генералом, если захочешь быть монахом, станешь папой, — говорила мне мать. Но я избрал путь художника и стал Пикассо.“

„Необходимы нововведения. Нужны новая дисциплина и другой организационный принцип. Генералы — сапожники. Новые идеи им даже не придут в голову.“

„Осмотревшись, вы видите себя в мундире с красным воротником, все пуговицы застегнуты, все как следует, в порядке. Вы и прежде слыхали, что вы мальчик. Теперь вы это видите на деле. Вы спрашиваете, кто вы такой? Вы узнаете, что вы ученик гимназии и со временем можете сделаться ученым человеком — ревностным распространителем просвещения: студентом университета, кандидатом, магистром и даже директором училища, в котором вы учитесь. Вам весело.
Вот первый вид. Осмотревшись, вы видите себя в мундире с зеленым воротником и с золотой петлицею. Вы спрашиваете, что это значит? Вам отвечают, что вы ученик правоведения, будете, наверное, блюстителем закона и правды, деловым человеком, директором высших судебных мест. Вам весело и лестно.
Вот второй вид. Осмотревшись, ваш взор останавливается на красном или белом кантике мундира и воротника. Вы тоже спрашиваете. Вам отвечают громко, что вы назначаетесь для защиты родной земли, — вы кадет, будущий офицер, и можете сделаться генералом, адмиралом, героем. Вы в восхищении!
Вот третий вид. Вы осмотрелись и видите, что вы в юбке. Прическа головы, передник, талья и все — в порядке. Вы и прежде слыхали, что вы девочка, теперь вы это видите на деле. Вы очень довольны, что вы не мальчик, и делаете книксен.
Вот четвертый, но также еще не последний вид. Узнав все это, вы спрашиваете, что же вам делать? Вам отвечают: учитесь, слушайтесь и слушайте, ходите в классы, ведите себя благопристойно и отвечайте хорошо на экзаменах… Проходят годы. Выросши донельзя из себя, вы начинаете уже расти в себя. Вы замечаете, наконец, что вы действительно уже студент, окончивший курс университета, правовед, бюрократ, офицер, девушка-невеста. На этот раз вы уже не спрашиваете, кто вы такой и что вам делать… Вас водили в храм божий. Вам объясняли Откровение. Привилегированные инспектора, субинспектора, экзаменованные гувернеры, гувернантки, а иногда даже и сами родители смотрели за вашим поведением. Науки излагались вам в таком духе и в таком объеме, которые необходимы для образования просвещенных граждан. Безнравственные книги, остановленные цензурой, никогда не доходили до вас. Отцы, опекуны, высокие покровители и благодетельное правительство открыли для вас ваше поприще. После такой обработки, кажется, вам ничего более не остается делать, как только то, что пекущимся о вас хотелось, чтобы вы делали.“

„Искусство бизнеса имеет много общего с искусством генерала. Я считаю, что в бизнесе следует руководствоваться военной историей. Кампанию и стратегию нужно заранее разрабатывать.“

„Господа Хорошие, Ответственные вы наши, Хватит Рассуждать! Проблемы надо решать, а не заниматься, как еще говорил, давным-давно личный секретарь Генерала Ермолова писатель Грибоедов, «одним барабанным просвещением». Времена генерала Ермолова давно закончились.
Короче говоря, повторюсь. В Москве, начиная с Кремля и кончая обычным москвичом, самое время сосредоточиться. Это и будет самым достойным ответом террористам.“

„При всех четырех генерал-прокурорах, различных в характерах, нравах, способностях, был я, если не по имени, то на самой вещи, правителем их канцелярий. Одному надобно было угождать так, другому иначе; для одного достаточно было исправности в делах, для другого более того требовалось: быть в пудре, в мундире, при шпаге, и я был — всяческая во всем.“

„Опасен ли генерал без солдат? <…“

„Роммель завоевал мировое уважение за его военный гений. Он был легендой. (…) Роммель служил живым напоминанием о более романтических, рыцарских днях — и был истинным примером офицера-гуманиста. Роммель был лучшим немецким генералом. Вы должны помнить, что вся Европа в то время была в руках нацистов. Американцы тогда ещё не вступили в войну. Россию атаковали 166 нацистских дивизий. Дело было плохо. И Роммель, величайший из воевавших в пустыне полководцев всех времён, и его Африканский корпус, задали жару британцам и теснили их обратно к Каиру. Это был момент, когда война могла быть проиграна.“

„Роммель был нервным, хотел всё сделать сразу, поэтому потерял к этому интерес. Роммель был моим начальником в Нормандии. Я не могу сказать, что Роммель не был хорошим генералом. В случае успеха он радовался, а в случае неудачи впадал в депрессию.“

„Первая книга, которая выйдет в серии ЖЗЛ в результате новой перестройки будет биография генерала Власова […] и я сделаю всё возможное для того, чтобы написать эту книгу. […] К сожалению, российская гражданская война сороковых годов включала в себя практически массовое истребление евреев, и те, кто собирался жить в свободой России, освобождённой гитлеровцами, вынужден был согласиться с тем, что на подконтрольной гитлеровцам территоии полностью истребляли евреев. Такой ценой покупать российское счастье, я думаю, никто не был готов. И это ещё одна роковая кривизна российской истории. Понимаете, я абсолютно уверен, что Гитлер бы той или иной, но всё-таки, популярности в России, если бы истребление евреев, и, как частный случай, цыган, не было бы его главной задачей. К сожалению, или к счастью, инфильтрация евреев в русскую культурную жизнь в тот момент была уже достаточно значительной. Такой ценой покупать независимость российский социум не был готов. […] Гитлеризм был в России побеждён в значительной мере благодаря советскому интернационализму. Советский интернационализм, явление Модерна, противостоял германской архаике. Если бы Гитлер был в тот момент чуть более модернизированнее, более интернационалистичен, но гитлеровский зоологический, совершенно чудовищный, примитивный антисемитизм, конечно, возбуждал недоверие и вражду со стороны русской ителлигенции, а тот, кто не дружит с интеллигенцией в России не победит никогда.“

„Ведь каждый, даже самый тупой генерал когда-то был подающим надежды молодым капитаном.“

„Мы удержим генерал-губернаторство и более не отдадим его… Я открыто признаю, что наше правление здесь будет, возможно, стоить жизни нескольким тысячам поляков, в особенности из числа их духовной элиты… Мы ликвидируем сложившееся положение вещей в стране, осуществив это самым простейшим способом… Речь главным образом идет о том, чтобы выполнить великую национал-социалистическую миссию на Востоке. Поэтому нашей целью не будет создание здесь правового государства… Тот, кто станет казаться нам подозрительным, будет сразу же ликвидирован.“

„Я могу утверждать, что в генерал-губернаторстве существует безукоризненный государственный, экономический и социальный порядок в чисто немецком духе, который в состоянии отклонить любые злопыхательства в свой адрес. Я решительным образом протестую против даже самых малейших попыток обвинения меня в коррупции, которые отметаю на законном основании.“

„Я не давал никому повода сомневаться в том, что править здесь может лишь лицо, несущее полную ответственность за все. Верховный руководитель СС и полиции подчинён мне, а полиция является составной частью моей администрации… Ни одна служба рейха не имеет права вмешиваться в мои дела ни прямо ни косвенно. Приказы здесь может отдавать только генерал-губернатор, являющийся непосредственным представителем фюрера.“

„На станции Жмеринка мы встретили шедший с севера курьерский поезд. Среди пассажиров оказалось несколько очевидцев последних событий в столице. Между ними начальник 12-ой кавалерийской дивизии свиты генерал барон Маннергейм (командовавший впоследствии в Финляндии белыми войсками). От него первого, как очевидца, узнал я подробности столичных народных волнений, измены правительству воинских частей, имевшие место в первые же дни случаи убийства офицеров. <…> Среди жертв обезумевшей толпы и солдат оказалось несколько знакомых: престарелый граф Штакельберг, бывший командир Кавалергардского полка граф Менгден, Лейб-Гусар граф Клейнмихель… Последние два были убиты в Луге своими же солдатами запасных частей гвардейской кавалерии.“

„В молодости я много пошатался; тогда и в бестолковые годы перед Первой мировой войной я набрался столько впечатлений, что хватило бы на несколько писательских жизней… Если тогда я общался с язычниками и светской публикой, политиками и безумными генералами, то потому, что получал от этого удовольствие. Теперь я обрел внутреннее равновесие, потому что общение с ними наскучило мне и потому что я нашел куда более достойный объект интереса - английский язык… Так что две вещи уменьшат спрос на следующие мои книги: забота о стиле и попытка изобразить человека в наибольшей полноте, что, на мой взгляд, означает только одно - в его связи с Богом.“

„Нет крепости, которую нельзя было бы взять, при отчаянной храбрости войска и при колоссальной жертве людьми, но Порт-Артур построен по последнему слову фортификационной науки и в этом смысле действительно может быть назван неприступным. Это подтвердил такой военный авторитет, как генерал Куропаткин, который осматривал его ещё задолго до войны и в честь которого назван один из построенных там люнетов.“

„Сколько же должен пройти человек на пути своём мытарств и западней, чтобы возлюбить распятие со Господом! Свиду ничего, кроме пустыни и крестов, не сулит путь христианский, а какая благодать в сердце! Индусы сулят всевозможные блага: дары, силу, знания и прочее — а в сердце смута. По плодам сердечным суди! Царствие Господа не от мира сего. Да и что задерживаться в этом лагере для перемещенных лиц, где генералы и денщики носят единую униформу, тело человеческое, и генерал состоит в услужении у денщика, — столь поразителен искупительный закон этой планеты. Здесь ли до пристойности, здесь ли мыслима нравственность? На очень внешнем уровне! Наше дело — безумие во Господе. Кто человек? Больной, и болезнь психическая излечивается безумием любви во Господе: так исцеляется душа. РЕВНОСТЬ, РВЕНИЕ, ОГОНЬ, ПЛАЧ И ЧИСТОТА ПУТИ.“

„Когда лошади поворачивали из Чернышевского переулка на Тверскую, от дома Варгина сошёл на мостовую молодой человек в форме морского офицера. В одной руке у него была коробка, перевязанная ленточкой, как перевязывают конфеты; в, ленточку был воткнут цветок, — не то левкой, не то ландыш. Приблизившись к коляске, он взял коробку в обе руки и подбросил её под коляску. Она была в это время против третьего окна генерал-губернаторского дома. Лошади понесли, адмирал, поднявшись с земли, пошёл к генерал-губернаторскому дому; тут его подхватили городовые и ещё некоторые лица, личность которых нельзя было установить, и помогли ему дойти до подъезда.“

„Сознавая слабость подготовки своих драгун, Наполеон решил взять если не качеством, так количеством ― массированным их применением на полях сражений. В битвах под Ваграмом (1809), Бородином (1812), Дрезденом, Лейпцигом (1813), Монмиралем (1814), Ватерлоо (1815) в атаки устремлялось до 10 тыс. всадников (огромная, по меркам XVIII века, цифра). В походе на Россию участвовало 4 драгунских полка ― из дивизии генерала Лагуссе и кавкорпуса Груши. Воины последнего штурмовали батарею Раевского в ходе Бородинского сражения. Но проявить знаменитую галльскую отвагу в столкновении с русскими кавалергардами и конногвардейцами французам не удалось. Зато 14 российских конных полков покрыли себя славой в бою и продолжали приумножать ее в дальнейшем.“

„После повторных атак на Багратионовы флеши, а затем на Семеновское, после боев вокруг люнета Раевского французская кавалерия, побывавшая при Бородине, могла считаться «совершенно уничтоженной», по точным словам генерала Груши, начальника 3-го кавалерийского корпуса, в письме, писанном 16 октября 1812 г. жене из Москвы, перехваченном по пути французской полицией в Вильне и попавшем в руки министра иностранных дел герцога Бассано (Марэ). Артиллерия пострадала меньше кавалерии, хотя к концу сражения уже явно не в силах была выдерживать сколько-нибудь с успехом состязание с русской артиллерией и ушла с поля боя к вечеру. Но судьба французской артиллерии тесно была связана с судьбой конницы: недостаток конной тяги стал ощущаться сейчас после Бородинского сражения очень жестоко.“

„Я делил с армией славу побед и не могу отказаться испить с нею чашу унижения. Черпая силы в поддержке моих старых соратников я соглашаюсь принять должность Главнокомандующего. Генерал-Лейтенант Барон П.Врангель. 22 марта 1920года.“

„Как только стало понятно, что весеннее наступление австрияков развивается с неожиданным и даже странным (для французов) успехом, генерал Груши́ принял, несомненно, прекрасное решение..., одно из лучших в своей биографии. Такой поступок сделал бы честь любому генералу, тем более, если он представляет собой нечто, вроде груши. Явившись в очередной раз на обязательные «военные сборы», принц Карло Эмануэле ди Савойя-Кариньяно получил некий приказ..., — точнее говоря, он был поставлен перед выбором, неприемлемым для чести аристократа..., и вообще, мало-мальского приличного человека. Разумеется, приказ был только предлогом, — несомненно, красивейшим из предлогов. Такими приказами, прошу прощения, более пристало бы обивать груши, а не наклонять солдата республиканской армии..., пускай даже и рядового.“

„Поля войны и земляничные любви поляны
Подчинены законам тем же самым, как ни странно.
Ведут там Цезари победам счет, а проигравшие - утратам,
И генералом стать на поприщах обоих хочется солдатам.“

„Глубокоуважаемая Анна Васильевна. […] Я до такой степени измучился за время после своего возвращения из Петрограда, что совершенно утратил способность говорить и писать Вам. […] В Петрограде, в день отъезда моего, на последнем заседании Совета министров в присутствии Главнокомандующего генерала Алексеева окончательно рухнули все мои планы, вся подготовка, вся огромная работа, закончить которую я хотел с мыслью о Вас, результаты которой я мечтал положить к ногам Вашим (речь идет о вынужденном отказе от проведения десантной операции по захвату Босфора и Константинополя). «У меня нет части, которую я мог бы Вам дать для выполнения операции, которая является самой трудной в Вашем деле» — вот было последнее решение Главнокомандующего. Только Милюков, совершенно измученный бессонной неделей и невероятной работой, понял, по-видимому, что для меня этот вопрос имел некое значение, большее, чем очередная государственная задача, и он подошел ко мне, когда я стоял, переживая сознание внутренней катастрофы, и молча пожал мне руку. Накануне я был у Вас, но я не имел возможности сказать Вам хоть несколько слов, что я ожидаю и какое значение имеет для меня следующий день. Я вернулся от Вас и, придя к себе, не лег спать, а просидел до утра, пересматривая документы для утреннего заседания, слушая бессмысленные «ура» и шум толпы перед Мариинским дворцом и думая о Вас. И в это ужасное утро я, не знаю почему, понял или вообразил, что Вы окончательно отвернулись и ушли из моей жизни. Вот с какими мыслями и чувствами я пришел проститься с Вами. Если бы Вы могли бы уделить мне пять минут, во время которых я просто сказал бы Вам, что я думаю и что переживаю, и Вы ответили бы мне — хоть: «Вы ошибаетесь, то, что Вы думаете, — это неверно, я жалею Вас, но я не ставлю в вину Вам крушение Ваших планов», — я уехал бы с прежним обожанием и верой в Вас, Анна Васильевна. Но случилось так, что это было невозможно. Ведь только от Вас, и ни от кого больше, мне не надо было в эти минуты отчаяния и горя — помощи, которую бы Вы могли мне оказать двумя-тремя словами. […] Вы в первом письме писали мне, что у Вас была мысль приехать повидать меня на вокзале. Я ведь ждал Вас, не знаю почему, мне казалось, что Вы сжалитесь надо мной, ждал до последнего звонка. Отчего этого не случилось?“

„Мне хотелось быть генералом только ради того, чтобы она с замиранием сердца прочитала в газете мою фамилию: «Генерал Гауф отличился в последнем бою, в сердце ему попало восемь пуль — но он остался жив.»“

„В 1971 году Александр Солженицын, предположительно защищённый своей славой, пережил попытку отравления рицином в одной кондитерской в Новочеркасске, куда он поехал проводить расследование массовых беспорядков рабочих. Ему удалось выкарабкаться. Оружие еще не доведено до совершенства. Однако в 1978 году болгарскому писателю-эмигранту Георгию Маркову повезло куда меньше. Он был уколот зонтиком одним прохожим, который вежливо извинился с легким славянским акцентом, тем же вечером он слёг и скончался через четыре дня в ужасных муках. При падении Берлинской стены генерал КГБ Олег Калугин рассказал, как болгарский руководитель Тодор Живков обращался к услугам российских отравителей.“

„В добавление ко всем этим бедствиям верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич был сменен, и сам царь взял бразды в руки, назначив себя верховным главнокомандующим. В искусство и знание военного дела Николаем II никто (и армия, конечно) не верил, и было очевидно, что верховным вершителем станет его начальник штаба — вновь назначенный генерал Алексеев.
Войска знали Алексеева мало, а те, кто знали его, не особенно ему доверяли ввиду его слабохарактерности и нерешительности. Эта смена, или замена, была прямо фатальна и чревата дальнейшими последствиями.“

„В Петрограде, этом кладезе всяких сплетен, салонных и политических, уже и об Алексееве начали распространять анекдоты, столь же правдоподобные, как и о многих других. Например, завтракая у царя, Алексеев будто бы не дождался кофе, потому что не знал, что таковой всегда полагается, встал из-за стола раньше хозяина и т. п. Салонная сторона его жизни, конечно, самая слабая — он не человек тонкого общества, которое не может простить ему его плебейского происхождения и никогда не простит искренности. Начальник его штаба на Сев.-Западном фронте генерал Арсений Анатольевич Гулевич (бывший командир Преображенского полка) говорил, что когда Алексеева лишат его высокого поста, то он станет ничем; а он, Гулевич, даже и после отставки останется Гулевичем… Все это очень характерно для России, где высокие посты в тяжелые моменты народной жизни занимали люди не из дворцовых сфер, а после своего падения они как бы вычеркивались из списка больших людей, не имея поддержки в верхах, с которыми не связаны воспитанием и прошлым.“

„На фоне русской военной истории и русской смуты фигура генерала Алексеева занимает такое большое место, что нельзя в кратких словах очертить его значение. Для этого необходимо специальное историческое исследование жизненного пути человека, вызвавшего различное отношение — и положительное, и отрицательное — к своей военной и политической деятельности, но никогда не давшего повода сомневаться в том, что «крестный путь его озарен кристаллической честностью и горячей любовью к Родине — и великой, и растоптанной»…“

„Быстро он ест, еще быстрее, если можно так выразиться, спит и затем всегда спешит в свой незатейливый кабинет, где уже не торопясь, с полным поражающим всех вниманием слушает доклады или сам работает для доклада. Никакие мелочи не в состоянии отвлечь его от главной нити дела. Он хорошо понимает и по опыту знает, что армии ждут от штаба не только регистрации событий настоящего дня, но и возможного направления событий дня завтрашнего.
Удивительная память, ясность и простота мысли обращают на него общее внимание. Таков же и его язык: простой, выпуклый и вполне определенный — определенный иногда до того, что он не всем нравится, но Алексеев знает, что вынужден к нему долгом службы, а карьеры, которая требует моральных и служебных компромиссов, он никогда не делал, мало думает о ней и теперь. Дума его одна — всем сердцем и умом помочь родине.
Если, идя по помещению штаба, вы встретите седого генерала, быстро и озабоченно проходящего мимо, но уже узнавшего в вас своего подчиненного и потому приветливо, как-то особенно сердечно, но не приторно улыбающегося вам, — это Алексеев.
Если вы видите генерала, внимательно, вдумчиво и до конца спокойно выслушивающего мнение офицера, — это Алексеев.
Если вы видите пред собой строгого, начальственно оглядывающего вас генерала, на лице которого написано все величие его служебного положения, — вы не перед Алексеевым.
<…>
Алексеев — человек рабочий, сурово воспитанный трудовой жизнью бедняка, мягкий по внешнему выражению своих чувств, но твердый в основании своих корней; веселье и юмор свойственны ему скорее как сатирику; человек, не умеющий сказать слова с людьми, с которыми по существу не о чем или незачем говорить, военный по всему своему складу, природный воин, одаренный всем, что нужно руководителю, кроме разве умения быть иногда жестоким; человек, которого нельзя себе представить ни в какой другой обстановке, практик военного дела, которое знает от юнкерского ранца до руководства крупными строевыми частями; очень доступный каждому, лишенный всякой внешней помпы, товарищ всех подчиненных, не способный к интригам.“

„Свобода — храбрость генерала говорить правду в лицо своему начальнику. Именно этой характерной чертой известен генерал Александр Васильевич Горбатов, которого 3-й армии прямая заслуга — взятие Орла 5 августа 1943 года.“