Цитаты о родные

страница 3

„Волосик, Щеник, щенятка, зверик, скучаю по тебе немыслимо!
С новым годом, Солнышко!
Ты мой маленький громадик!
Мине тибе хочется! А тибе?
Если стыдно писать в распечатанном конверте — пиши по почте: очень аккуратно доходит.
Целую переносик и родные лапики, и шарик всё равно стрижетый или мохнатенький и вообще всё целую.“

„Всегда находится известное число людей, более одарённых от природы, которые, чувствуя бремя ига, желают свергнуть его и никогда не могут свыкнуться с порабощением. Эти люди, как Улисс, который как на море, так и на суше тосковал по дыму своего родного очага, никогда не могут забыть о своих естественных правах и не вспоминать о первоначальной свободе своих предков. Обладая ясным пониманием и прозорливым умом, они не довольствуются только тем, чтобы видеть, что у них под ногами, но хотят знать, что находится позади и что впереди них. Они вспоминают о прошлом лишь для того, чтобы по нему судить о будущем и мерить им настоящее. И эти люди, даже если бы свобода была полностью утрачена и изгнана из мира, всё же представляли бы себе её, ощущали бы её мысленно и всё ещё наслаждались бы ею. Ибо рабство им всегда не по нутру, чем бы его ни скрашивали.“

„И тем не менее, когда я спросила его, чувствовал ли он себя одиноким, будучи оторванным от родных, любимых и друзей, он ответил отрицательно. — Может быть, я в какой-то степени мизантроп, — неожиданно сказал он. — Я скучал, наверное, по двум-трем людям, но по двум-трем людям скучаешь всегда, правда?“

„И тем не менее, когда я спросила его, чувствовал ли он себя одиноким, будучи оторванным от родных, любимых и друзей, он ответил отрицательно. — Может быть, я в какой-то степени мизантроп, — неожиданно сказал он. — Я скучал, наверное, по двум-трем людям, но по двум-трем людям скучаешь всегда, правда?“

„Он перенёс в детстве 14 клинических смертей. Смерть для него не была чем — то далёким и страшным. Смерть — это что-то родное, близкое, не раз пережитое. Он и от армии поэтому был комиссован вчистую. Без всяких дурок, без каких-либо специальных стараний. Это была жизнь на грани жизни и смерти. Человек жил на форсаже. Хотя по виду никогда не скажешь — высокий, сильный…“

„Вот у меня на руке — на ладони — линии. И я знаю, что здесь есть линия жизни, линия сердца, линия ума. Я ничего в этом не понимаю, я не умею их читать. Но если в них поверить, то значит, на моей ладони можно найти моих друзей, которые пожимали мою руку. Здесь есть мои сильные переживания. Мои события. Большие события пролегли глубже, маленькие почти не видны. Где-то здесь — мои детские мечты. Здесь — мои главные решения. Здесь даже то, что мне сделать не удалось. Здесь то, чем я горжусь. И то, за что мне стыдно. Посмотри: здесь моя жизнь. В этих линиях.
Возьми меня за руку.
И если поверить, что все эти черточки и линии не случайны, то среди них можно найти год, день и час, когда я родился. Мой родной город, мои первые шаги, моих родителей, мою первую робкую любовь, мои страдания и радости, мою ложь, которую мне удалось скрыть. И боль от того, что обманывали меня.
Здесь дорогие мне люди, здесь дела, которые мне удались и те, на которые сил не хватило. Здесь мною прожитое. И даже говорят, что среди этих линий есть будущее. А если это так… Если это так, то где-то среди этих линий уже есть ты. Я не умею читать эти линии. Вот они. Здесь я весь.
Возьми меня за руку.“

„На чужом языке мечтать вслух легче, чем на родном.“

„Да будет жизнь твоя для всех других отрадой.
Дари себя другим, как гроздья винограда.
Но если нет в тебе такой большой души —
То маленькая пусть сияет, как лампада.
Не огорчай людей ни делом, ни словцом,
К любой людской тоске прислушиваться надо!
Болящих — исцеляй! Страдающих — утешь!
Мучения земли порой жесточе ада.
Ты буйство юности, как зверя, укроти,
Отцу и матери всегда служи отрадой.
Не забывай о том, что мать вспоила нас,
Отец же воспитал свое родное чадо.
Поэтому страшись в беспечности своей
В их старые сердца пролить хоть каплю яда.
К тому же — минет час: ты старцем станешь сам,
Не нарушай же, брат, священного уклада.
Итак, живи для всех. Не думай о себе, —
И жребий твой блеснет, как высшая награда.“

„Своё родное берегут, а не трахают.“

„Твердили мне:"Красавец наш", -
когда я рос в семье родной,
Но побледнел я и поблек
от встреч с гордячкою одной.
Любовь и камень раздробит,
Проверено всё это мной,
Отгородитесь от неё
стеной железной иль стальной.“

„Первых зомби виртуального мира уже сейчас нетрудно узнать. Как правило, они замкнуты, немногословны, им нелегко выразить мысли вслух. Общение «в реале» становится для них мукой: с коллегами по работе, родными, друзьями, любимой девушкой… Человек перестает жить как существо социальное.“

„А правда ведь — так, как улыбается тебе он, никто никогда не улыбается? Столько нежности всегда в его взгляде…
А руки? Какие у него руки! Сильные, большие и самые надежные на свете… И обнимают они всегда так… Так, что можно спрятаться от всего и от всех…
Даже, когда он отпускает меня от себя, мне спокойно.
Потому, что знаю: он есть…
Моя защита, моё плечо, моя опора, моя стена…
А кто ещё может вот так твердо и уверенно говорить :
«Всё будет хорошо»?
И кто ещё может целиком и полностью отвечать за «хорошо» моё и наших детей?..
Кто принимает решения?
Кто отвечает за каждый свой поступок?..
Он! Мой муж… Мой мужчина…
И я люблю его…
Пусть рычит, пусть не всегда прав… Да и рычание это такое родное… И без этого рычания было бы даже скучно…“

„Ты, человек, — ты все пятнаешь, Идешь ты по дурной дороге. И мать родную обрекаешь Рыдать в печали и тревоге, Поскольку, весь в пустых заботах, Своей же пользе не внимаешь, И все купаешь в нечистотах, И сам себя не понимаешь.“

„Эмиграция — это способ заявить своей отчизне, что ее не считают родной матерью.“

„О сердце человечье, ты все в кровоподтеках,
Не мучься, не терзайся, отдохни!
Ты свыкнешься с увечьем, все дело только в сроках,
А как тепло на солнце и легко в тени!
Не мучься, не терзайся, родное, дорогое,
Не мучься, не терзайся, отдохни!
Увечья не излечит мгновение покоя,
Но как тепло на солнце и как легко в тени!“

„Некий Полибий, человек совершенно невежественный и не умеющий грамотно разговаривать на своем родном греческом языке, сказал: «Император почтил меня римским гражданством».
— Лучше бы, — возразил Демонакт, — он сделал из тебя грека, а не римлянина.“

„Одному из своих неуклюжих бегемотов-стихов я приделал такой райский хвостик: Я хочу быть понят моей страной,
а не буду понят —
что ж?!
По родной стране
пройду стороной,
как проходит
косой дождь. Несмотря на всю романсовую чувствительность (публика хватается за платки), я эти красивые, подмоченные дождём пёрышки вырвал.“

„Бывало, вспомню о тебе — и на душе светло.
Теперь в печали и тоске рыдаю, вспоминая.
Бывало, радостно спешил к тебе я во дворец.
Теперь к могиле прихожу, где прах и пыль земная.
Я жаждал только одного — чтоб ты подольше жил,
Меня доверьем одарял, наветы отвергая.
Я приходил к тебе в нужде, спасенье обретал,
Я был ростком, а ты росой меня живил, сверкая.
Ты был отрадой для друзей, неудержимо щедр,
Как дождь, который туча шлет, густая, грозовая.
Ты укрывал от зноя нас, светил во тьме ночной,
И в час беды мы шли к тебе, о помощи взывая.
Ты помогал. Ты был высок — и саном и душой.
Теперь тебя покоит бог в высоком круге рая.
Ты — смертный, и тебя настиг неотвратимый рок,
От тела душу отделил, шутя извлек, играя.
Не помогли тебе ни двор, ни войско, ни друзья,
Ни стража, ни валы, ни рвы, ни мощь твоя иная,
И вот перенесли тебя из пышного дворца
В жилище новое, где тлен, и прах, и пыль земная,
И дверь, забитая землей, — ни сдвинуть, ни раскрыть,—
Застыла, Страшного суда недвижно ожидая,
И опустели навсегда дворцы, что ты возвел,
И в яме поселился ты, где затхлость нежилая.
Ты ложе мягкое свое на саван променял,
Забыв о мускусе, застыл, могильный смрад вбирая.
Ты навсегда ушел в страну, откуда нет вестей.
Ты здесь чужак, хоть и лежишь в земле родного края
Прощай, наш доблестный эмир, защитник рубежей.
Ты мчался в битву, ураган беспечно обгоняя.
Прощай! Найдется ли когда подобная твоей
Отвага, дерзкая в бою, и ярость огневая.
Прощай! Не в силах мы тебя достойно восхвалить —
Нет лучшей славы на земле, чем жизнь твоя благая.
Ты нас за гробом ожидай. Ведь следом за тобой
Мы скоро двинемся, хвалу предвечному слагая.“

„Ты знаешь, сердце, что такое друг?
Он должен быть твоей судьбою — друг.
Для этого иди такой тропой,
Чтоб восхищался бы тобою друг.
Ищи такого, чтобы за него
Но жаль пожертвовать собою, друг!
Но в то же время, чтобы за тебя
Рискнул бы также головою друг.
Когда такого в жизни ты найдешь,
Не становись к нему спиною, друг.
В любой тоске, в томлении любом
Придет с улыбкою родною друг.
Два века надо жить, чтобы понять,
Чтобы осмыслить золотое — «друг»…
Не шутка это — хорошо дружить,
А дружба — дело непростое, друг.
Деяньем дружбу нужно доказать —
Не всякий друг тебе душою друг.“

„Я не думаю, что кто бы то ни было может прийти в восторг, когда его выкидывают из родного дома. Даже те, кто уходят сами. Но независимо от того, каким образом ты его покидаешь, дом не перестает быть родным. Как бы ты в нём – хорошо или плохо – ни жил. И я совершенно не понимаю, почему от меня ждут, а иные даже требуют, чтобы я мазал его ворота дёгтем. Россия – это мой дом, я прожил в нём всю свою жизнь, и всем, что имею за душой, я обязан ей и её народу. И – главное – её языку.“

„Нужно жить так, чтобы нами гордились наши близкие и родные. Нужно идти напролом, вперед, ломаться сквозь жестокость и несправедливость жизни. Вот тогда мы будем чем-то стоящим в этой жизни.“

„Любить — это ведь значит прежде всего отдавать. Не важно, идёт ли речь о мужчине, родных или тех, кому хочешь помочь.“

„Хочется быть твоим,
Да так, чтобы ты нам двоим
Верила — как себе одной.
Будь моей родной.“

„Поп — родной брат жандарма.“

„Мы, дураки, думали, что только российским банкам нельзя верить. Оказывается, и европейские вкладчики своим не верят. Настолько, что готовы доплачивать родному государству за хранение собственных денег. Что с них взять, обыватели… Или я что-то не так понимаю?“

„В восемнадцать вы уже точно знали, что натурал?
— Нет. Родная, я до сих пор не уверен! А у меня жена и ребенок. Вот это безответственность, да?“

„Не торопись, родной, я все еще в сознаньи…“

„На что мы лучшие годы тратим?
И что получим потом взамен,
Будучи старыми маразматиками,
Уже наученными ценить момент?
Уже умеющими быть тонко искренними,
И наслаждаться каждой секундой.
А все родные, друзья и близкие
Тебя считают старым занудой…“

„… парадоксально, но именно там, где меньше всего морали в смысле культурного состояния, а не нравственной потуги, там чаще всего ищут моральные мотивы и только о них и говорят, поучают друг друга, все взывают к доверию, добру, духовности, любви и т. д. «Как же вы мне не доверяете?», «Как вы можете меня не любить?», «Ведь я — солдат, детище народа», «родная армия», «родная прокуратура» и пр. И никто не осмеливается называть вещи своими именами, ибо его тут же душат требованиями доверия, любви, единения в каком-то аморфном чувстве, любую попытку противостоять этому воспринимают как оскорбление святынь и моральных чувств советского человека.“

„Жизнь за границей – это привилегия для одних и проклятие для других. То же самое и жизнь в родной стране.“

„Стив считал: в гениальном компьютере аппаратное и программное обеспечение должны быть тесно связаны. Если же на компьютер можно было установить программы, совместимые с другими компьютерами, в конечном счете пришлось бы пожертвовать частью его функциональности. Лучшими продуктами Джобс считал те, что продуманы от начала до конца и созданы цельными; программное обеспечение для таких компьютеров создано с учетом аппаратного, и наоборот. Это отличало тактику Macintosh, операционная система которого была совместима только с родным железом, от тактики Microsoft, операционную систему которой можно было использовать на железе, произведенном многими другими компаниями.“

„Наша семья и в Киеве-то оказалась потому, что родители влюбились и сбежали из родного Томска. Когда они решили быть вместе, в их семьях началось противостояние, совсем как у Монтекки и Капулетти. Мамины родители, дедушка — фотограф, бабушка — врач-рентгенолог, жили, можно сказать скудно. А у папы, напротив, семья была очень состоятельная. Бабушка и дедушка по папиной линии — профессора. Они категорически воспротивились будущему браку сына. И тогда папа и мама решили сбежать за тридевять земель, в Киев.

У родителей была очень большая любовь. Но по прошествии семи лет и рождения двоих детей — брата и меня — большая любовь превратилась в большую ненависть...<...>

Потом был Чернобыль, так что я в три года оказалась у бабули в Томске. Бабушка уникальный человек! Отметив восьмидесятилетний юбилей, она всё ещё продолжала работать. И совершенно точно я получилась такая, как есть, благодаря бабуле. Все творческие задатки у меня от неё. Она наизусть знает тысячи стихов, руководит Обществом ветеранов и постоянно устраивает там праздники.
И вообще всем помогает. Она очень искренний и светлый человек. Благодаря бабушке, я очень рано начала читать, пела, танцевала. Перед глазами стоит картинка: дедуля играет на гармони, а я, старательно выговариваю слова, пою «Синий платочек.»“

„Леонид Парфёнов:' (прощание в выпуске от 9 февраля 2003 года) На прощание. Про перемены на НТВ говорилось много, в том числе, в «Намедни». Мы объясняли: это путь к разрушению компании, и приводили аргументы. Наконец, главный управленец главного акционера ответил: акционер имеет все права, в том числе право на ошибку, и своих решений менять не собирается. То есть, ради принципа готов действовать даже во вред себе. Сразу уйти невозможно, остались другие, но недоделанные проекты. Завтра в 22 часа стартует программа «Страна и мир», заканчивается работа над последними сериями цикла «Российская империя». В общем, мы отдаём долги родной компании и её акционерам. Но программа «Намедни» выходить не будет. Конечно, долг перед зрителями ещё важнее, но, пожалуйста, поймите и нас. Счастливо. (окончание)“

„Я торгую кулубнику, выращенную своими собственными руками, а за взятки не то что зятя — родную дочь сотру в порошок!“

„Тот странный эффект, который романы Мураками производят на западного, да и на русского читателя, видимо, обусловлен тем, что мы читаем его в переводе. Дело в том, что в японском кардинально другой тип письменности, иероглифический, и поэтому при переводе исчезает гипертекстовость иероглифического письма, все многочисленные аллюзии и ссылки. Когда человек читает роман на своем родном языке, его ум снимает фильм по этому роману, экранизирует его. А когда читаешь Мураками, то возникает впечатление, что перед тобой возникает такая маленькая сцена, и на ней начинают действовать куклы. Если роман, написанный каким-нибудь западным писателем, похож на фильм, который снимает сознание, то тексты Мураками экранизируются внутри сознания как некое подобие мультфильмов — аниме или манга — поэтому они так привлекательны для западного читателя. <…> Мне нравится Мураками, но я допускаю, что вся прелесть его текстов — это эффект, который возникает в переводе.“

„В море часто бывает хлопотно: отвечаешь за корабль, грузы. Тебе вверены человеческие жизни. Бессонные ночи на мостике, ветры, болтанка на зыби, непредвиденные случаи, требующие предельного напряжения. Иногда упорно не открывается маяк. Долго приходится ждать лоцмана в опасном месте. Или какое нибудь судно оказалось в тумане слишком близко. Береговая суета с погрузкой и выгрузкой… Да мало ли у капитана всяческих дел, порой весьма беспокойных. Не каждый выносит это, многие не выдерживают. Тяжелы жертвы морю… Но кем бы я стал, если бы снова начал жизнь? — спрашиваю я себя. Может быть, космонавтом? Я представляю себе бесконечное пространство среди звёзд, холод, мрак… Конечно, это заманчиво, это необходимо человечеству. Но сколько ещё дела здесь, на родной, тёплой земле… Нет, я стал бы только моряком!“

„80. Я жду в природе белый снег, холодное время, морозных дней. Люблю природу. Ними я радуюсь, как своим телом. Дышу душой и сердцем, Духом Святым. Жду эволюцию из всех дней. Низко я всем живущим на белом свете кланяюсь, как матери родной радуюсь. Я этим хочу сказать всем свои слова. Жить надо нам, а умирать нам не надо. Такая моя идея.“

„В числе многих славных деяний Архимеда есть и такие, которые попросту выдуманы. Так, например, ещё в школе нам рассказывали, что Архимед поджёг римский флот, осадивший Сиракузы, с помощью больших вогнутых зеркал, которые фокусировали свои палящие лучи на кораблях римлян.
На самом деле, как показали современные инженеры, этого добиться нельзя. Правда, вогнутые зажигательные стёкла были уже известны в 212 г. до н.э., когда во время Второй Пунической войны римляне приблизились и осадили город Сиракузы в Сицилии. Более того, сами римляне пользовались такими зажигательными стёклами, чтобы оживить огонь в потухшем пламени храма. Нельзя исключить и того, что великий выдумщик Архимед действительно подумывал о том, чтобы уничтожить вражеский флот таким оригинальным способом. Но Архимед был не только великим физиком, но и прекрасным инженером, и он должен был быстро убедиться в том, что реализовать технически эту идею в его время было невозможно.
Римский историк Плутарх, подробно описавший все средства, которые использовал для защиты родного города Архимед, — например, метательные машины или краны, с помощью которых опрокидывали римские галеры, — зеркала не упоминает. Эта история впервые появляется в трактате Анатема Траллийского, одного из архитекторов мечети Айя-София в Стамбуле, посвящённом выпуклым и вогнутым зеркалам, а ещё через 600 лет в мировой хронике, написанной монахом Иоанном Зонарасом. С тех пор зажигательные стёкла Архимеда прочно вошли в сокровищницу инженерных мифов Европы.“

„Бизнес ведет себя только так, как может себя вести. Что вы хотите от бизнеса, который вырос из 1990 года, где была статья о частной предпринимательской деятельности. Не хищение, а, собственно, сама по себе частная предпринимательская деятельность до декабря 1991 года в нашей родной стране была уголовным преступлением. В этом смысле бизнес, родившийся из этого, которому еще и 30 нет, конечно, он отроческий, мальчишеский, незрелый, поверхностный, нуворишский и так далее. Это неизбежно. В этом смысле моя претензия как раз не на стороне бизнеса, а на стороне общества. Мало того, если продолжать эту логику и задать себе вопрос: а где в реальности можно было бы искать источник для того, чтобы из этого блестящего и безнадежного треугольника выбираться… Я глубоко убежден, что в России всегда было — и, к сожалению, есть — главным европейцем правительство (как, собственно, сказал наше всё). В этом смысле я не верю в то, что общество способно само по себе вдруг очнуться и сказать: ой, я не верю, что бизнес может стать таким красивым, сознательным и социально эффективным, что обществу станет стыдно“

„Личность художника — понятие в высшей степени своеобразное и неоднозначное. Но я уверен, что идейная, гражданская позиция, то, что тебя волнует, что беспокоит, за что ты борешься, что защищаешь, чему ты служишь, кому ты служишь, чего ты хочешь от жизни, ради чего ты существуешь на экране, на сцене, в литературе, в живописи, в музыке, — весь этот строительный материал художественного произведения должен всенепременно входить в суть твоей личности. Ты можешь быть неважным по характеру человеком, но гражданином быть обязан.
И актёр обязан быть гражданином, может быть, более чем кто-либо другой. Чем дольше я работаю в театре, тем больше убеждаюсь в уникальности моей профессии. Разве не поразительна сама возможность выступать перед тысячной, а то и миллионной аудиторией, утверждая или отрицая то или иное положение, проблему, мысль? Да, я — актёр, и я — гражданин, в наше время, как никогда, нельзя забывать об этом в силу той напряженной идеологической борьбы, тех сложностей, которые нас окружают.
Я живу в стране, езжу по ней, читаю газеты, встречаюсь с людьми, узнаю новости, погружаюсь в окружающий мир. Что-то мне в этой жизни нравится, что-то меня тревожит, что-то чрезвычайно беспокоит, что-то приводит в ярость, что-то мне обещает надежду, что-то умиротворяет, что-то во мне возбуждает негодование, злость, отчаяние, если хотите. То есть я полон всякими чувствами, и человеческими, и гражданскими, и социальными, если я, конечно, не слеп и не глух ко всему, что происходит вокруг меня, и не занимаюсь только своим собственным мирком. Но, как гражданин, напитанный соками жизни, я могу эти соки отдать только ближним своим: друзьям, родным, близким, порадоваться вместе с ними, попытаться понять, что происходит, выразить свою радость, или свое негодование, или свою ярость, или свою любовь. Но я ведь еще и актёр, я имею трибуну. Имею кафедру, с которой могу сказать людям много добрых, нужных, необходимых слов. Естественно, не я один, а вместе с драматургом, вместе с режиссёром, вместе с театром, вместе с киностудией, вместе с композитором. Нас целый коллектив. Но слова-то говорю я, слова-то произношу все равно я — после режиссёра, после автора, после композитора, после редактора, после министерства. И вот от того, насколько я буду полон соками жизни, от того, насколько меня, лично меня, актера, гражданина, будут трогать те или иные проблемы, волновать и не оставлять равнодушным, от того и звук моих слов, звук моего голоса будет наполнен либо железной пустотой и барабанной дробью, либо глухой и горькой болью по поводу того или иного явления в жизни, которое вызывает эти чувства.“

„Я очень люблю Москву, я ей благодарна за всё то, что она мне дала и даёт. Конечно, в этом городе мне не хватает гор и родного воздуха. Когда я устаю и мне грустно, вспоминаю родное село, мысленно выхожу в наш огромный сад и вдыхаю сказочные вкусные запахи. И когда силы оставляют совсем, сажусь в самолёт лечу на родину. Но там уже после пяти дней отдыха начинаю беспокоиться, волноваться, скучать, даже мышцы крутит от желания двигаться куда-то дальше, бежать, что-то делать. Если у меня цели огромные, они мне кажутся в какой-то степени недостижимыми, но так интересней жить. Когда то, чем ты занимаешься, по настоящему нравится, силы находятся. И если впереди ты видишь свою цель, мечту, это не даёт ни заблудиться, не потерять надежду.“

„Любовь - вся жизнь,
с бедой и счастьем,
Любовь- есть ты, здесь,настоящий,
Любовь- тепло, в родных пенатах,
Любовь- добро, душой объято,
Любовь - малыш, что в колыбели,
Любовь - в тех звуках от свирели,
Любовь - во всем и в каждом вздохе,
Любовь - в щенке, что на пороге,
Любовью ВСЕ вокруг согрето,
Друзья,ЛЮБИТЕ ЧУДО ЭТО!“

„Похороны сошли без обычного радостного оживления. С утра стал накрапывать дождь. Людей собралось немного, хоть и больше, чем можно было ожидать. Среди местной русской колонии оказались петербуржцы, знавшие Семена Исидоровича. Пришло и несколько человек, его не знавших: при бедности русской общественной жизни в городе, всем, в такое время, хотелось обменяться впечатлениями. Распорядитель добросовестно, но тщетно делал, что мог, для создания чинности и благолепия. Так, на невеселом балу, при малом числе танцующих, дирижёр напрасно старается оживить плохо идущую кадриль.
Во время сожжения тела на хорах играл оркестр из пяти человек. Публика разместилась группами, больше в последних рядах. В первом ряду сидели родные, во второй никто не решался сесть, ― слишком близко к родным, неудобно разговаривать. Вначале, впрочем, не разговаривал никто, но церемония очень затянулась. Музыканты, кроме похоронного марша, успели раза три сыграть «Смерть Азы» и «Смерть Зигфрида.»“

„Я прошлым не живу, но иногда,
В себе я воскрешаю его блики…
Есть то, о чём забыть нельзя,
Оно останется внутри меня,
и будет греть холодными ночами,
Глаза родных,тепло их душ,
Моменты счастья и покоя,
Я словно таю в звездном море,
Есть то, о чём забыть нельзя.....“

„Одного великого философа древности (кажется, Эмпедокла или какого-то другого) укоряли за то, что он, занятый заботами о распространении своего учения, не заботится о своих родителях и родных; он отвечал, что его призвание дороже всего для него и что заботы о распространении учения для него выше всех других забот…“

„История нашей родной земли так самобытна, что разнится с самой первой своей минуты. Здесь-то, в самом начале, разделяются эти пути, русский и западноевропейский, до той минуты, когда странно и насильственно встречаются они, когда Россия даёт страшный крюк, кидает родную дорогу и примыкает к западной.“

„Петербург — столица России! Вот разгадка того внутреннего неустройства, в котором находится теперь Россия. Вот ключ к уразумению того всеобщего запутанного положения, до которого дошли все наши дела, и внутренние, и внешние. Вместе с новой столицей, Петербургом, теряется понимание России. Но нужно было полтораста лет состояния Петербурга в звании столицы, чтобы расшатать могучие, и вещественные, и нравственные, русские силы, <…> чтобы довести Россию до того состояния, в котором она теперь находится, которое давно, более или менее, известно нам, подданным, которое выступило в эти годы ярко и для правительства, и которое грозит гибелью, если не примутся против него меры верные и скорые, если не возвратят России её родного воздуха, который один может исцелить её. А чтоб возвратить России русский воздух, надобно чтобы наше правительство вернулось к нам из-за границы.“

„До восстановления боеспособности армий Главковерх приказал на всех направлениях перейти в стратегическом смысле к обороне, отстаивая каждую пядь родной земли. Армии Западного фронта имеют общей задачей прикрывать направление на Москву, причем на вверенную мне армию возложено надежное обеспечение направления на Минск, Борисов. Третья армия обеспечивает преимущественно Полоцкое направление, а ближайший к нам фланг второй армии прикрывает направление на Игумен, Могилев. В соответствии с изложенным первой задачей армии является прикрытие гор. Минск. Ближайшей частной задачей для 1-го Сибирского и 38-го корпусов ставлю прикрытие железнодорожного узла Молодечно, обороняя подступы к нему 1-му Сибирскому корпусу на Виленском, а 38-му корпусу на Лидском направлении. 3-му корпусу ставлю задачей оборону подступов к Минску с Запада в направлении Лида-Минск. Всем корпусам организовать и вести оборону в тесной и активной связи между собою, а фланговыми корпусами в такой же связи с ближайшими корпусами соседних армий… Шихлинский.“

„Моя мать Шах-Емен ханум, урожденная Гаибова, со стороны своей матери была родной внучкой знаменитого поэта Видади… В те времена, когда над головой азербайджанской женщины висел кулак мужа, моя мать за сорок пять лет семейной жизни не только не получила ни одного щелчка, но и не услышала ни одного грубого слова по своему адресу. Ближайшие родственники отца относились к ней с большим уважением.“

„Оставленная всем миром обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идём на чужбину, идём не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга. Мы вправе требовать помощи от тех, за общее дело которых мы принесли столько жертв, от тех, кто своей свободой и самой жизнью обязан этим жертвам.“

„Если мы привыкли к боли, привыкли к горю — значит, мы привыкли и к убийствам. Нет, я не думаю, что знак равенства можно поставить между этим. Когда человеку больно, он просто переживает эту боль, если он силен. Если он крепкий по-настоящему человек, то он может выйти из этого болевого состояния. Но к тому, что у тебя убивают родных, близких, просто знакомых или друзей, — к этому привыкнуть нельзя.“

„Вероятно, нас накрывает волной сильного разочарования. Мы избавились от своего советского дуболомства, но вместо него набрали худшего, что есть в Европе, и теперь вместо тупости и пошлости советской страдаем от западной. Мы усвоили от Запада только самое отвратительное и вдобавок все это помножено на родную, никуда не девающуюся агрессию, дикую тягу к доминированию — в разобщенной стране она естественна, а разобщенность происходит от того, что нет общего для всех закона. Самоутверждаться стремится каждый, достаточно поездить по Москве один день за рулем… Вся Москва занята бешеным самоутверждением — всюду локти, локти. Когда в свое время начались банкеты и презентации, я эти локти почувствовала с особенной остротой: люди ели и одновременно держали оборону. Нечто подобное наблюдаем мы и сейчас, в масштабе страны.“

„Мы все, человек десять за столом, изумлённо обернулись на Лику. Никогда ни одному из нас это в голову не приходило; вероятно, и родным её тоже. Лика была едва ли непросто неряха, волосы скручивала редькой на макушке, и то редька всегда сползала набок; она грызла ногти, и чулки у неё, плохо натянутые, морщились гармоникой из-под не совсем ещё длинной юбки. Главное — вся повадка её, чужая и резкая, не вязалась с представлением о привлекательности, — не взбредёт же на ум человеку присмотреться, длинные ли ресницы у городового.“

„У русских, у польских, у немецких детей есть родной быт, полный интимной, уютной прелести, есть традиции, формирующие, скрепляющие характер, есть прекрасные праздники, ёлка и Пасха, на которых потом, через сорок лет ласково будет останавливаться память. У еврейских детей в прежних поколениях это всё тоже было: особый лад жизни, красивый, как всё, что исторически сложилось и утрамбовалось, прекрасная невеста — суббота в огнях благословлённых свечек, белый седер Пасхи, весёлый сладкий Пурим с его трещётками, праздник Кущей, когда сами строили шалаш и после в нём обедали.“

„Про сопротивление, кстати, сразу смешно. Самое известное сопротивление было, как известно, во Франции. Французы, сперва сдавшие родную страну немецким нацистам практически без боя, немного погодя организовали Ля Резистанс, то есть Сопротивление, чтобы дать отпор проклятым немецким оккупантам. Не все при этом знают, что на восточном фронте против нас, русских, французов воевало больше, чем воевало в Сопротивлении. Но это, конечно, мелочь.“

„Я сознаюсь, что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением. В моём сознании был создан образ очень осторожного, сосредоточенного в себе фанатика, деспота, завистливого, подозрительного монополизатора власти. <…> Я ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринёра и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин. Но я вынужден был признать, что под его руководством Россия была не только сверхтиранизирована и приведена в упадок, она была отрегулирована и возрождается. <…> Все смутные слухи, все подозрения для меня перестали существовать навсегда, после того, как я поговорил с ним несколько минут. <…> Однако ум Сталина был почти так же ограничен, ограничен в доктринах Ленина и Маркса, как и умы выдрессированных сотрудников британской разведки и дипломатии (о которых я уже отозвался весьма нелестно). Он был точно таким же негибким. <…> Иногда мне хотелось сдвинуть его с неприступных позиций, и иногда это, кажется, удавалось, но как только Сталин чувствовал под ногами зыбкую почву, он находил опору в какой-нибудь испытанной временем фразе и продолжал отстаивать свои ортодоксальные взгляды. <…> Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нём нет ничего тёмного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснить его огромную власть в России.“

„В объятиях родных сердце нежится…греется…
Крыльями верными будут они…для души..“

„Да, это легкомысленное и (на сей раз по крайней мере) бесталанное направление видим мы в стихотворении «Разговор», странно, однако, это какое-то спокойное отрицание древней жизни предков; странно, если говорить об этом серьёзно. Это указывает нам на обширную литературную теплицу, где искусственный жар выгоняет многие бледные растения, не говоря о том, что производит он много незначительной, пустой травы, мха и плесени; теплица губит растения, может быть, твёрдо и крепко в другом образе возникнувшие бы на родной почве, под открытым небом, на чистом воздухе. Не знаем, впрочем, погибло ли что в таланте автора, но во всяком случае его стихотворение «Разговор» произведение тепличное.“

„Летом 1913 года мой родной город Ростов-на-Дону был взбудоражен вестью о том, что на местном ипподроме известный авиатор Сергей Уточкин совершит головокружительный полет на аппарате тяжелее воздуха. С афиш, расклеенных на заборах, задорно улыбался спортсмен в кожаной куртке и летном шлеме. Художник изобразил рядом и диковинный аэроплан, напоминавший чем-то этажерку.
В назначенный для полетов воскресный день пестрые толпы людей и вереницы экипажей двинулись на городской ипподром, превращенный в летное поле. Там неумолчно гремел духовой оркестр, а возле празднично украшенного входа бойкие торговцы продавали мороженое и фруктовую воду.
Поскольку входной билет на ипподром был нам не по карману, мы с отцом, как и многие неимущие горожане, расположились на ближайшем холме, с нетерпением ожидая, когда аэроплан поднимется в воздух.
Звуки умолкшего оркестра сменились сердитым ревом мотора. Видно было, как быстро завертелся пропеллер и позади крылатой машины заколыхались волны травы. Любопытствующая публика шарахнулась в стороны.
Аэроплан, словно нехотя, тронулся с места и, покачиваясь, покатился по полю, все убыстряя свой бег. Затем он плавно оторвался от земли.
— Полетел, полетел! — раздались ликующие возгласы.“

„Город Астрахань принадлежит трем братьям; они сыновья родного брата главного хана, правящего в настоящее время татарами… Летом из-за жары они уходят к пределам России в поисках прохлады и травы. Зимой эти три брата проводят несколько месяцев в Астрахани, но летом они поступают так же, как и остальные татары. Город невелик и расположен на реке Волге; домов там мало, и они глинобитные, но город защищён низкой каменной стеной; видно, что совсем недавно в нем ещё были хорошие здания. Рассказывают, что в старые времена Астрахань была местом крупной торговли и те специи, которые отправлялись в Венецию из Таны [Азов], проходили через Астрахань.“

„Повзрослеть — это дело не новое, но родная дочка — случай особенный.“

„Кубань была и остаётся и в жизни, и в моей поэзии единственной родной землёй. Всё светлое, радостное и большое и то трагическое, трудное и суровое, что было в моей судьбе, принимаю как должное и отдаю на алтарь поэзии. Родная Кубань с её природной красотой, силой и древней историей мало воспета в литературных трудах. Своею песней мне посчастливилось быть рядом с первыми казачьими «бандуристами» Кубани. За что благодарен судьбе.“

„…Это не страх, это была переживаемая тревога за масштаб происходящего, но страха личностного, что коленки трясутся и мы озираемся по сторонам — близко не было. Не было какого-то безудержного ликования. Я свои ощущения могу охарактеризовать сегодня более точно — это было состояние оптимистической трагедии. То есть, это огромная боль и бесконечная тревога за то, что страна, в которой ты вырос, в которой жили и живут твои родители, знакомые, родные, и многие из которых честно, искренне и самоотверженно верили и трудились на ее благо, эта страна перестала существовать. И ты оказался человеком, который делает это достоянием миллионов людей…“

„Есть две России, и уходит это раздвоение корнями своими далеко, далеко вглубь, по-видимому, к тому, что сделал Пётр, — сделал слишком торопливо и грубо, чтобы некоторые органические ткани не оказались порваны. Смешно теперь, после всего на эти темы написанного, к петровской хирургической операции возвращаться, смешно повторять славянофильские обвинения, да и преемственность тут едва намечена, и, думая о ней, убеждаешься, что найтидля неё твёрдые обоснования было бы трудно. Есть две России, и одна, многомиллионная, тяжёлая, тяжелодумная, — впрочем, тут подвёртываются под перо десятки эпитетов, вплоть до блоковского «толстозадая», — одна Россия как бы выпирает другую, не то что ненавидя её, а скорей не понимая её, косясь на неё с недоумением и ощущая в ней что-то чуждое. Другая, вторая Россия… для неё подходящих эпитетов нашлось бы меньше. Но самое важное в её облике то, что она не сомневается в полноправной своей принадлежности к родной стихии, не сомневается и никогда не сомневалась. Космополитизмом она не грешна: «космополит — нуль, хуже нуля», сказал, если не изменяет мне память, Тургенев в «Рудине.»“

„Если тебе интересно читать любимых авторов книг о море и морской романтике. Если ты любишь море, уважаешь морские профессии, хранишь верность родному кораблю, восхищаешься приключениями и подвигами моряков. Если эти книги поднимают тебе настроение и ты начинаешь мечтать о путешествиях к дальним берегам… Загляни в эту книгу. В ней ты встретишь афоризмы, цитаты и фразы, связанные с морем и они всколыхнут в тебе воспоминания о самом прекрасном, что есть на свете – ЭТО любимое МОРЕ, родные КОРАБЛИ, и верные ДРУЗЬЯ МОРЯКИ.“

„Мы всегда будем помнить и чтить всех известных и неизвестных героев - защитников Отечества, погибших в годы Великой Отечественной войны. Низкий поклон всем, кто спас наше государство от уничтожения, кто подарил нам мир.

Дорогие ветераны, участники Великой Отечественной войны и труженики тыла! Своим ратным трудовым и боевым подвигом вы вписали Победу в мировую историю! Вы дали нам право жить свободно на родной земле. Здоровья вам, сердечного тепла и долгих лет жизни!“

„Исторически беспримерная и в высшей степени поучительная особенность польской литературы заключается в том, что её золотой век приходится не на эпоху политического расцвета, а наоборот — совпадает с годами национальной катастрофы. Творчество Мицкевича, Словацкого и Красиньского окрепло и расцвело в эпоху, последовавшую за разгромом 1831 года, вдалеке от родной земли, в эмиграции.
Мы знаем, конечно, все отрицательные качества польской эмиграции <…>. Но и раздираемая внутренними распрями, порой погрязающая в интригах, очевидно, она всё-таки сохранила глубокое внутреннее здоровье и, может быть, приобрела ещё особую закалку, если три поэта, неразрывно с ней связанные, именно в эту пору вознесли польскую литературу на вершины, которых эта литература не знала прежде и никогда уже не достигала впоследствии. Всей своей жизнью они доказали неопровержимо, что необходимая писателю «родная почва» может быть заменена глубокой, творческой памятью о родине. Так жива, так сильна была в них эта память, что своим творчеством они как бы создали ту мистическую Польшу, тот миф о родине, который и до сего дня служит духовным фундаментом реальной, исторической Польши. В изгнании, среди кучки таких изгнанников, они с полным правом могли говорить от имени всего народа, воистину быть его посланниками перед лицом человечества.“

„Делиться с людьми — долг любого человека, этому учит ислам, правда, там эта деятельность ограничена близкими и родными. Но есть еще и общество, в котором ты живешь. Оно дает тебе возможность реализовывать свое жизненное предназначение, и ты обязан, во-первых, платить налоги, а во-вторых, помните: «С излишку-то не жалко»? Остальное — дело твоей совести.“

„С основной массой нашего народа проблем нет. Это люди, как говорится, славянской внешности, родившиеся от русских родителей и воспитанные ими. У них русские имена и фамилии, они говорят на родном для них русском языке и сами считают себя русскими. Это для них так привычно, что вопросу удиви­лись бы и они сами, и окружающие. Сомнения возникают относительно небольших групп. Надо ли о них говорить — или можно просто не обращать внима­ния? Говорить о них надо, потому что некоторые из них очень влиятельны.“

„Время не лечит. Все умные фразы, что наши родные всегда рядом, что там – наверху – хорошо, что надо продолжать жить дальше – всего лишь слова-утешения. Никто из нас не знает, что будет за последним вздохом – какой мир откроется, кто нас встретит и найдем ли мы среди миллиардов ушедших душ – своих, родных, любимых… А если найдем, то, что скажем? Ничего. Просто обнимем навеки тех, кто когда-то, казалось, ушел навсегда…“

„Родную кровь ищи. Или душу родную, это все едино. Тех ищи, кто тебя поймет, пожалеет… Негоже одному быть.“

„Так уж мы устроены, что город, в котором мы выросли, в котором произошло формирование наших ценностей, оказывается самым любимым. Мы привязываемся к нему, как к человеку и его уголки становятся нам родными, точно близкие люди.“

„Женщина всегда остается женщиной. И ей порой до крика, до битья головой об стенку хочется любви, нежности, тепла. И хочется иметь самое близкое и родное существо – ребенка.“

„Она любила его. Не так, конечно, как в самом начале их знакомства. Но и не меньше. А просто иначе, по-другому. Не как прекрасного принца и недосягаемую мечту, а как до боли родного, до мельчайшей черточки знакомого близкого человека, который каждый вечер из года в год засыпает и просыпается с тобой в одной постели, которому ты стираешь бельё, и ради которого ежедневно встаёшь на полчаса раньше, чтобы приготовить горячий завтрак и подать на стол именно то, что он любит.“

„Дети, выросшие на асфальте, часто становятся космополитами. Оторванный от родной почвы народ превращается в сброд“

„Родные пенаты. Полугодовая вылазка позади. Проснулся среди ночи в холодном поту: привиделось, будто нашлись деньги на следующую поездку и час настал. Мысленно взвыл от ужаса: «Санитары, сыворотку эгоизма, не поеду, устал!»“

„Иногда человек может стать с первой минуты близок, когда чувствуешь душою родное и близкое. В момент, когда он заходит в твой дом, в нем становится сразу светлее. От него идет столько доброй и позитивной энергии, что её хватает на всех окружающих, и не важно сколько их рядом. В эти моменты ты начинаешь относиться к жизни с благодарностью за то, что он есть в этом мире и находится рядом с тобой.“

„Мы ищем друг друга, неустанно вглядываясь в лица прохожих, в надежде встретить родную душу, оторванную половинку себя, и обрести вновь украденное некогда счастье.“

„И даже родной по документам
Может быть в жизни совершенно чужим.
А тот, кто за сотни километров
Может стать самым близким и родным.“

„В воде зародилась сама жизнь, развиваясь и эволюционируя на протяжении миллионов лет. Это родная стихия для человека. Хрупкая и гибкая, она вместе с тем способна стереть с лица земли целые города – дуализм, свойственный всему живому. Погружаясь в воду, мы вновь обретаем привычную легкость и свободу, словно возвращаемся в исходную точку – к началу всех начал.“

„Если тебе интересно читать любимых авторов книг о море и морской романтике. Если ты любишь море, уважаешь морские профессии, хранишь верность родному кораблю, восхищаешься приключениями и подвигами моряков. Если эти книги поднимают тебе настроение и ты начинаешь мечтать о путешествиях к дальним берегам… Загляни в эту книгу. В ней ты встретишь афоризмы, цитаты и фразы, связанные с морем и они всколыхнут в тебе воспоминания о самом прекрасном, что есть на свете – ЭТО любимое МОРЕ, родные КОРАБЛИ, и верные ДРУЗЬЯ МОРЯКИ.“

„Редко можно встретить человека, в котором увидишь родную душу.
Коль встретили — найдите в своём сердце место для него.
Возможно он станет для вас самым родным человеком!“

„Человек никогда не станет мне родным, коли по духу он чужой.
И дело вовсе не в крови и не в генах вовсе дело.
Вопрос конечно ключевой. Коль нет души, а нахрен тело?!“

„Жить в родной стране и её ненавидеть, — тоже самое что жить в родительском доме и ненавидеть родителей своих!“

„Видать я настолько одинок, что в каждой бродячей собаке, - невольно вижу родную душу.“

„Пока родные рядом, а время уходит
Пока говоришь не по делу, но по делу вроде
Пока следишь за модой, спуская горы зелени
Кому на жизнь тупо не хватает времени“

„Приехали на фронт мы, а тут чото стрёмно
Жрать не дают, в окопе холодно и вши
Нас диверсанты убивают ночью тёмной
Родная, ты давай почаще мне пиши
Ты говоришь, что хочешь новую машину
Желательно, чтоб Лада Гранта белая
А что там сзади у тебя там за мужчина?
Ты говоришь, чтоб посмелее был бы я
Я буду смелым и отважным, о родная
Меня во взводе назовут все - храбрый барс
Меня по телеку покажут все узнают,
Что я…. ой что это летит - да епт Хаймарс…“

„Родное невежество, всегда ближе чужой мудрости.“

„Боль уходит...
Родная рядом душа.
Рядом родное сердце...
Как это мило.
Становится легче!“

„Блогоматерь. «Кто это?» — спросит встревоженный уфолог из Кыштыма. А это та самая интернет-дворянка, которой любящий муж дарит роллс-ройсы в знак примирения. Которая перелетает из одной тропической страны в другую, минуя родную Республику Коми. Это страны, где на утро после Нового года в холодильнике остаются только маракуйя, физалис и кокос на зеркальце.“

„вырос без забот и ещё не познал горечь потери родных.“

„Долго искал родную душу…
Одиночество гордое дружить предложило,
Я принял его предложение.“

„А я вновь поверил в волшебство родных душ…“

„Он обращал философию к природе как к необходимому Дополнению, как к своему зеркалу.
Торжественно было зрелище возвращающегося на землю человечества в лице передовых людей своих — в лице поэта-мыслителя и мыслителя-поэта, склонявшихся на родную грудь общей матери…Шеллинг, как Вергилий Данте, только указал дорогу, но так указывает и таким перстом один гений. Шеллинг принадлежит к тем великанам и художественным натурам, которые непосредственно, инстинктуально, вдохновенно овладевают истиной…
Шеллинг — пророк науки.“

„Ты нравишься мне не потому, что красивая.
Ты нравишься мне, потому что родная!“

„И где она, свобода? Ну, разве кто в свои далекие два года избрал себе родной язык по личному решенью своему.“

„Найти себя легко — веришь, потому что знать не собираешься; особенно сильна вера в самостоятельность детского выбора, какой язык родным считать.“

„Киев действует в рамках закона РФ о добровольном изучении родного языка: татары в России, добровольно изучая татарский, не считают, что продавцы в магазинах обязаны знать татарский язык, а значит и русские в Украине не обязаны в магазинах ожидать от продавцов знания русского языка.“

„Близким и родным не говорим о том, что мало знакомо и в чем не уверены, а малознакомым не распространяемся о родном и близком.“