Цитаты о стихотворение

„Стихотворений бесконечность – упрямство музы.“

„Сочинение плохих стихов делает человека намного счастливее, чем чтение самых распрекрасных стихотворений.“

„Небольшие жеманные стихотворения раздражают нервы больше, нежели скрип немазаных колес.“

„Я, может быть, в сильной степени живу своими старыми привязанностями, но для меня замечательным поэтом был и остается Евгений Рейн. Я у него многому научился. Один урок он мне преподал просто в разговоре. Он сказал: «Иосиф, — а мне было тогда двадцать лет, как раз тот период, о котором ты говорила, — в стихотворении должно быть больше существительных, чем прилагательных, даже чем глаголов. Стихотворение должно быть написано так, что, если ты на него положишь некую волшебную скатерть, которая убирает прилагательные и глаголы, а потом поднимешь ее, бумага все-таки будет еще черна, там останутся существительные: стол, стул, лошадь, собака, обои, кушетка…» Это, может быть, единственный или главный урок по части стихосложения, который я в своей жизни услышал.“

„У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель.“

„Человек, не одаренный памятью, сохраняющей впечатления живой природы, может быть отличным копировальщиком, живым фотографическим аппаратом, но истинным художником — никогда. Движения живых стихий — неуловимы для кисти: писать молнию, порыв ветра, всплеск волны — немыслимо с натуры. Сюжет картины слагается у меня в памяти, как сюжет стихотворения у поэта…“

„Я могу написать самое грустное стихотворение из всех сегодня. Я любил ее, и иногда она тоже любила меня.“

„Стихотворение начинается с восхищения и кончается мудростью.“

„Фраза искажена. Это отрывок из стихотворения:
Если бы руки имели быки, или львы, или кони,
Если б писать, точно люди, умели они что угодно, -
Кони коням бы богов уподобили, образ бычачий
Дали б бессмертным быки; их наружностью каждый сравнил бы
С той породой, к какой он и сам на земле сопричислен.“

„Стихотворение — это голый человек… Некоторые люди говорят, что я поэт.“

„Всякое стихотворение — это покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся, как звёзды, из-за них и существует стихотворение.“

„Каждый поэт мечтает написать такое стихотворение, которое хотелось бы читать шёпотом.“

„Каждый стих словно стремится вывернуться из лап небытия. Любое получившееся стихотворение — гимн жизни, спетый на зубах у смерти.“

„Написано в 19 лет. За это стихотворение была арестована КГБ по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде и помещена в Казанскую тюремную психиатрическую больницу.“

„Я написал два стихотворения на его гениальную музыку. Первая песня называется „Стою в снегу“, вторая песня называется: „Я запомнил всё“, но Коля называет её почему-то „Зачем?““

„Стихотворение — это паутина, которую поэт, вытягивая нить из собственного тела, ткёт в соответствии с высшей математикой интуиции.“

„О песне. Мелодия не может исправить недостатки стихотворения, но может отвлечь от них внимание.“

„Случайные встречи иногда остаются случайными и не становятся чем-то важным.Но иногда они вносят в жизнь что большее…Что то, что ты вспоминаешь очень долго. Наверное, мы девочки, все — или почти все — вспоминаем детали и моменты, а не ситуацию в целом. И чей то взгляд или слово могут стать поводом для того, чтобы ощутить себя другой. Здесь я описала как раз такой случай. Я говорю о парне и его долгом взгляде. Этот взгляд перевернул меня с ног на голову за один час и дал прожить этот час в другой реальности, где, возможно, я жила на другой планете. Именно так мне казалось… Мы смотрели друг на друга, и мне кажется, даже боялись моргнуть, и это было взаимно. Было ощущение, что как будто нас уносит куда-то в космос. И я не знаю, повторится ли это ощущение ещё когда-либо. Но я была счастлива. Я написала это стихотворение сразу как вернулась в свою привычную жизнь. И я рада была вернуться… Но тот случай остался в моей памяти… Спасибо:)“

„Между стихотворением и деревом та же разница, что между ручьём и взглядом.“

„У меня из десяти стихов — пять хороших, три средних и два плохих. У Блока из десяти стихотворений — восемь плохих и два хороших, но таких хороших, мне, пожалуй, не написать.“

„Первое, что привлекает внимание читателя и, по всей вероятности, является важнейшим, хотя часто бессознательным, основанием для создания стихотворения — это мысль или, точнее, образ, потому что поэт мыслит образами.“

„Даже у посредственного стихотворения есть шанс стать гениальной песней.“

„… в целом отношения между реальностью и произведением искусства далеко не такие близкие, как уверяют нас критики. Можно пережить бомбардировку Хиросимы или просидеть четверть века в лагере и ничего не произвести, тогда как одна бессонная ночь может дать жизнь бессмертному стихотворению. Будь взаимодействие между пережитым и искусством таким тесным, как нам вбивали в голову начиная с Аристотеля и дальше, у нас в наличии было бы сейчас гораздо больше — как в количественном, так и в качественном отношении — искусства, чем мы имеем. При всём многообразии и в особенности ужасах пережитого в двадцатом веке большая часть содержимого наших полок просится в макулатуру.“

„Стихи надо писать так, что если бросить стихотворением в окно, то стекло разобьётся.“

„Родина поэта — его стихотворение; от стихотворения к стихотворению она меняется.“

„Ваша синяя тетрадь, ещё недочитанная мною, ходила по рукам и везде вызывала восторг. <…> Никто из читавших не говорил о незаконченности, о неокончательности отдельных стихотворений, никаких недостатков никто не находил, а я по-прежнему поразился богатством основного потока, питающего стихотворения, одухотворенностью наблюдений, чувств и мыслей, точностью слов и их тонкостью, и, относительной, по сравнению со всем этим, недостаточностью того, что превращает некоторую последовательность строф в отдельно стоящее стихотворение, в самостоятельную форму, в какое-то последнее слово по данному поводу.“

„О Мандельштаме говорили критики, якобы он отгородился книжным щитом от жизни. Во-первых, это не книжный щит, а щит культуры. А во-вторых, это не щит, а меч. Каждое стихотворение Мандельштама — нападение.“

„Хорошая шутка продастся быстрее, чем хорошее стихотворение, и, измеренная потом и кровью(в сравнении с стихотворением), принесет лучшее вознаграждение.“

„Если я возьмусь перечислять основные вехи своей жизни за последние десять лет или больше, в этот перечень попадет довольно много событий, связанных с детьми. Знаете, как это бывает: они пишут этюд или стихотворение, и у тебя комок подкатывает к горлу. Они дарят такую ошеломительную любовь. Лорен победила в футбольном турнире. Рэй становится крупным парнем. У Дженнифер свой бутик — он называется «Жемчужина.»“

„В поэзии струится тонизирующий воздух, материя бодрости. Любая поэзия — не только декламируемая, но и читаемая в молчании, находится в зависимости от этой изначальной экономии дыхания. Как только самые разнообразные типы воображения — связанного ли с воздухом, с водой, с огнем или с землей — переходят из грез в стихотворение, они становятся причастными воздушному воображению в силу, так сказать, инструментальной необходимости.
Ведь человек — это «звуковая труба». Человек — это «говорящий тростник».“

„В одной улице стоял старинный-старинный дом, выстроенный ещё около трёхсот лет тому назад, — год был вырезан на одном из оконных карнизов, по которым вилась затейливая резьба: тюльпаны и побеги хмеля; тут же было вырезано старинными буквами, и с соблюдением старинной орфографии целое стихотворение. На других карнизах красовались уморительные рожи, корчившие гримасы. Верхний этаж дома образовывал над нижним большой выступ; под самой крышей шла водосточная труба, оканчивавшаяся драконовою головой. Дождевая вода должна была вытекать у дракона из пасти, но текла из живота, — труба была дырявая.“

„Когда композитор пишет, руководствуясь формальной схемой, его творческая выдумка обычно ограничивается выбором схемы и сочинением первого предложения (а оно в музыке соответствует строке в стихотворении).“

„Нет ничего хуже плохого стихотворения, которое задумывалось как великое.“

„Одна из самых лучших композиций на военную тему, написанная народным артистом на стихотворение поэта-фронтовика из Минска, впервые прозвучала в 1985 году на «Песне года» по Центральному телевидению и возымела ошеломляющий успех. Именно исполнение Евдокимова признано каноничным, хотя за неё брались и другие артисты, в их числе и Кобзон.“

„Я написал два стихотворения на его гениальную музыку. Первая песня называется „Стою в снегу“, вторая песня называется: „Я запомнил всё“, но Коля называет её почему-то „Зачем?“. Я не знаю как она в конце концов будет называться на пластинке“

„Когда в апреле 2007 года Ю. Тимошенко добилась назначения даты перевыборов Верховной Рады (а значит, смены коалиции «коммунистов, социалистов, и Партии регионов»), 3 апреля 2007 социалист А. Баранивский (противник БЮТа) закончил своё выступление в Верховной Раде стихотворением“

„И, как ни странно, с обожанием глядели на импозантного, чуть строгого, с малоросским выговором артиста не только зрелые дамы, но их мужья, дети и внуки. Одна из слушатальниц, Валентина Ивановна, даже прислала кумиру записку с длинным стихотворением — о том, что Ярослава Евдокимова в их семье любят уже много лет и считают добрым другом.“

„Когда какой-нибудь болван говорит мне, что ему понравилось моё стихотворение, я чувствую себя так, словно залез к нему в карман.“

„Отец стихотворения — поэт; мать — язык.“

„Как-то в одном моём стихотворении её остановили слова о приснившемся мне тигрёнке, когда я была ещё маленькой девочкой. Он помогал мне плести косичку.“

„Львов был мелким почтовым служащим, жил на казённой квартире на Мясницкой; он думал, что его дочки спокойно выйдут замуж, а дочки предпочли подполье. Надя Львова была на полгода моложе меня, когда её арестовали, ей ещё не было семнадцати лет, и согласно закону её вскоре выпустили до судебного разбирательства на поруки отца. Она ответила жандармскому полковнику: «Если вы меня выпустите, я буду продолжать моё дело». Надя любила стихи, пробовала читать мне Блока, Бальмонта, Брюсова. А я боялся всего, что может раздвоить человека: меня тянуло к искусству, и я его ненавидел. Я издевался над увлечением Нади, говорил, что стихи — вздор, «нужно взять себя в руки». Несмотря на любовь к поэзии, она прекрасно выполняла все поручения подпольной организации. Это была милая девушка, скромная, с наивными глазами и с гладко зачёсанными назад русыми волосами. Старшая сестра, Маруся, относилась к ней с уважением. Училась Надя в Елизаветинской гимназии, в шестнадцать лет перешла в восьмой класс и кончила гимназию с золотой медалью. Я часто думал: вот у кого сильный характер!..
Мы расстались в конце 1908 года (я видел её перед моим отъездом за границу). Я начал писать стихи в 1909 году, а Надя год спустя. Не знаю, при каких обстоятельствах она познакомилась с В.Я. Брюсовым. В 1911 году Валерий Яковлевич посвятил стихотворение Н. Львовой; он писал:
* Мой факел старый, просмолённый,
Окрепший с ветрами в борьбе,
Когда-то молнией зажжённый,
Любовно подаю тебе.
В феврале следующего года Надя писала: «Мне всё равно, мне всё равно. Теперь больше, чем когда-либо... Тебя приветствую, моё поражение».
Осенью 1913 года вышли две книги: «Старая сказка» Н. Львовой и «Стихи Нелли» без имени автора, посвящённые Н. Львовой, со вступительным стихотворением Брюсова, который был автором анонимной книги.
Брюсов говорил:
* Пора сознаться я — не молод; скоро сорок...
Наде было на восемнадцать лет меньше. Она писала:
* Но, когда я хотела одна уйти домой, —
Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды,
Что правый висок у вас почти седой, —
И мне от раскаянья стало холодно.
Эти строки написаны осенью 1913 года, а 24 ноября Надя покончила жизнь самоубийством. Она переводила стихи Жюля Лафорга, который писал о невыносимой скуке воскресных дней; в одном из его стихотворений школьница неизвестно почему бросается с набережной в реку. Брюсов часто говорил о самоубийстве, над одним из своих стихотворений он поставил как эпиграф тютчевские слова:
* И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений —
Самоубийство и Любовь!
А Надя застрелилась... В предисловии к посмертному, дополненному изданию «Старой сказки» я прочитал: «В жизни Львовой не было значительных внешних событий.»“

„202 раза повторяется слово «ХОЛОД» в 144 стихотворениях, составляющих книгу «ПОЛЫННЫЙ ВЕТЕР».“

„Стихотворение в голове всегда безупречно. Сложности начинаются, когда вы пытаетесь превратить его в слова.“

„… Поэт — это последний человек, кто радуется тому, что его стихи перекладываются на музыку. Поскольку он-то сам в первую очередь озабочен содержанием, а содержание, как правило, читателем усваивается не полностью и не сразу. Даже когда стихотворение напечатано на бумаге, нет никакой гарантии, что читатель понимает содержание. Когда же на стих накладывается ещё и музыка, то, с точки зрения поэта, происходит дополнительное затмение. Так что, с одной стороны, если ты фраер, то тебе лестно, что на твои стихи композитор музыку написал. Но если ты действительно озабочен реакцией публики на твой текст, — а это то, с чего твоё творчество начинается и к чему оно в конце концов сводится, — то праздновать тут совершенно нечего. Даже если имеешь дело с самым лучшим композитором на свете. Музыка вообще выводит стихи в совершенно иное измерение.“

„Послушайте, вот что реально меня беспокоит: мне противно жить в мире, где основное событие — когда Божена Рынска что-то сказала. Мне наплевать на Божену Рынску, мне она глубоко неинтересна. У нас что, нет тем для беседы? Ну когда мы в последний раз говорили о замечательном стихотворении?“

„В одном моем стихотворении есть такая фраза: «Корни мои в небе». Это правда. Я чувствую себя нездешней, я не очень-то землянка. А если серьезно о корнях, мои родители – известные калининградские художники Наталья и Геннадий Мурзич. Я очень горжусь тем, что родилась в творческой семье, в том смысле, что для себя я довольно рано поняла, что вряд ли буду заниматься чем-то основательным, реальным, не связанным с созданием культурного продукта. Шучу, конечно. Но я знала четко, что не буду рисовать. Мол, мы пойдем другим путем…
Моя литература началась с Высоцкого. Я его не слушала (не работал проигрыватель), я его – читала. Читала все время, без конца. Вслух. Моя мама сходила с ума. Настя с утра до вечера: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу…». А потом, в тринадцать лет, аккурат подарком на день рождения был фильм «Асса». И с ним «Кино», «Аквариум», ну и весь любимый Ленинградский рок-клуб. И Башлачев. Да, это мои корни. Горжусь. Много позже проснулась любовь к Достоевскому, Цветаевой, Кузмину, Георгию Иванову.“

„Проза — матч целиком, стихотворение — только голы и голевые ситуации.“

„Я был на юге и читал стихотворение в газете. Целиком я его не запомнил, только лишь одну строфу: В стране советской полуденной,
Среди степей и ковылей,
Семен Михайлович Буденный
Скакал на сером кобыле́. Я очень уважаю Семена Михайловича и кобылу его, пусть его на ней скачет, и пусть она невредимым выносит его из боев. Я не удивляюсь, отчего кобыла приведена в мужском роде, так как это тоже после профессора Воронова операция мыслимая, но если по кобыле не по месту ударение сделать, то кобыла занесет, пожалуй, туда, откуда и Семен Михайлович не выберется.“

„У настоящего поэта цельный охват мира. Чтобы сказать о главном, он должен собрать в стихотворение, как в лукошко, окоем высказывания, сколько удастся, сколько позволят условия, заданные языком: метр, рифма, объем…“

„Привлекательность Пушкина заключается в том, что в гладкой форме у него есть это чрезвычайно сгущенное содержание. Для читателя не возникает ощутимого столкновения между формой и содержанием. Пушкин — это до известной степени равновесие. Отсюда определение Пушкина как классика. Что касается содержания Пушкина, то есть чисто дидактической стороны, я думаю, что он был, конечно же, совершенно замечательный поэт с совершенно замечательной очень глубокой психологией. Хотя рассматривать его как отдельную фигуру бессмысленно, потому что ни один поэт не существует вне своего литературного контекста. Пушкин невозможен без Батюшкова, так же как невозможен он без Баратынского и Вяземского. Мы говорим «Пушкин», но это колоссальное упрощение. Потому что, как правило, нам всегда удобнее оперировать каким-то одним поэтом, ибо по-другому довольно сложно — это уже требует определенных познаний, надо знать все, что происходило вокруг. На мой взгляд, в том самом русле психологической поэзии, по крайней мере в смысле участия элементов психологического анализа в стихе, в стихотворении, Баратынский был куда более глубоким и значительным явлением, чем Пушкин. Тем не менее, я думаю, Баратынский без Пушкина невозможен, так же как и наоборот.“

„Отсюда мне было ясно, что с произведением искусства нужно обращаться так же, как с любым совершенным организмом. Оно так однородно в своих взаимосвязях, что в любой из его частиц содержится истиннейший внутренний смысл целого. Вторгаясь где бы то ни было в человеческий организм, получаешь один и тот же результат — идет кровь. Слушая одну строку из стихотворения, один такт из музыкального произведения, можно постичь целое. Также достаточно одного слова, взгляда, жеста, движения, даже цвета волос, чтобы понять сущность человека.“

„Не читайте стихи как прозу. Поэзия — не информация. Информация стихотворения заключена в его мелодии.“

„Симонид, когда победитель на мулах предложил ему незначительную плату, отказался написать стихотворение под тем предлогом, что он затрудняется воспевать «полуослов». Когда же ему было предложено достаточное вознаграждение, он написал: «Привет вам, дочери быстроногих, как вихрь, кобылиц».“

„Стихотворение подобно человеку — у него есть лицо, ум и сердце. Если человек не дикарь и не глупец, его лицо всегда более или менее спокойно. Так же спокойно должно быть и лицо стихотворения. Умный читатель под покровом внешнего спокойствия отлично видит все игралище ума и сердца.“

„Поэзия и наука тождественны, как постигаемые не одною какое-нибудь из способностей нашей души, но всею полнотою нашего духовного существа, выражаемою словом «разум». Можно быть очень умным человеком и не понимать поэзии, считать её за вздор, за побрякушку рифм, которую забавляются праздные и слабоумные люди, но нельзя быть умным человеком и не сознавать в себе возможности постичь значение, например, математики и сделать в ней, при усиленном труде, большие или меньшие успехи. Можно быть умным, даже очень умным человеком и не понимать, что хорошего в «Илиаде», «Макбете» или лирическом стихотворении Пушкина, но нельзя быть умным человеком и не понимать, что два, умноженные на два, составляют четыре или что две параллельные линии никогда не сойдутся, хотя бы продолжены были в бесконечность.“

„Мне всегда казалось, что новая книга поэта — это не просто собрание написанных за какой-то срок стихотворений, но и некое, если воспользоваться архитектурным термином, сооружение, являющее собой итог поисков, открытий размышлений. В самом понятии «новая книга» самым существенным поэтому представляется именно этот эпитет, это определение — новая. Такая книга хотя бы в той или иной степени, но обязательно раскрывает новые качества в творчестве поэта, не просто прибавляет количество печатных листов или стихотворных строк, в какой-то мере повторяющих сделанное раннее.“

„Проблема писателей, как мне кажется, состоит в том, что мы вещаем, словно имеем на то какое-то особое право, а при этом литературе недостает точности, чтобы ухватить ту реальность, которую мы пытаемся представить. Мы впадаем в бессвязность и нечленораздельность, но не приближаемся ни на шаг к цели. Правда, порой в метафоре или в стихотворении удается точным ударом вызвать дрожь понимания, передать читателю ощущение особой реальности, особого мироустройства — а ведь ради этого, по-моему, и затевается вся охота. Мы должны попытаться понять, что такое та реальность, которую мы беремся описывать. Китайские афоризмы подходят к ней гораздо ближе, чем мы, европейцы, со всей нашей литературой, — индийские и китайские.“

„Лирическое стихотворение — это музыкальное выражение душевных переживаний с помощью языка.“

„Ни мыльных пузырей, ни свинцовых пуль. Настоящее стихотворение должно быть незримым.“

„Хорошее стихотворение — это своего рода фотография, на которой метафизические свойства сюжета даны резко в фокусе. Соответственно, хороший поэт — это тот, кому такие вещи даются почти как фотоаппарату, вполне бессознательно, едва ли не вопреки самому себе.“

„… Поэт не должен писать много. Многословье, многостишье, многоизданье приводят в конце концов к снижению качества. «Ни дня без строчки» — хорошая идея, и все же я не убежден, что с поэтом должно происходить именно так. Писать поэту должно тогда, когда что-то не дает ему покоя, берет, что называется, за горло. Вот проснулся ночью и написал строчку, или строфу, или стихотворение — иначе уже не уснул бы. Работа профессионального литератора, конечно, постоянна, и поэт трудится без отдыха в том смысле, что и во сне происходит эта работа, и во время ходьбы по улице, и вообще в самых неожиданных ситуациях и положениях. Пока ты жив — уйти, отвлечься, оторваться от нее уже невозможно. Но писание стихов как таковое и тем более печатанье, думаю, недолжно быть столь уж частым.“

„У Козьмы Пруткова есть стихотворение «Древней греческой старухе, как если б она домогалась моей любви». Герой стихотворения, стильный мужчина и кавалер, никак не может поверить в происходящее — в то, что эта поганая воображаемая старуха, с которой сыплется штукатурка засохших румян, действительно лезет к нему — к нему! — за любовной лаской. Смешно это потому, что ситуация изначально фарсовая — никакой старухи нигде, кроме как в воспаленном воображении Пруткова, не было. Но этой старухе ещё повезло — её просто отшили, дав ей как следует прочувствовать всю отвратность её воображаемого тела. Другой воображаемой старухе повезло гораздо меньше. Сначала её заставили заниматься ростовщичеством и вытягивать из бедных людей последние портсигары, а потом взяли и к-а-к долбанули воображаемым топором по воображаемой косичке.“

„Ваша слабая сторона, отрицательное начало, подтачивающее все Ваши удачи, все счастливые Ваши подступы и живые вступления к теме, это Ваши частые, почти постоянные переходы от фигур и метафор, основанных на действительно существующих ощущениях, к игре разнозначительными оттенками слова, к голой словесности, к откровенному каламбуру. Неужели и в этом виноват только я? Неужели Вы не замечаете разрушительного, обесценивающего действия этого элемента, подрывающего, подтачивающего все Ваши добрые достижения тем вернее, что почти всегда Вы начинаете Ваши длинные, зачастую растянутые стихи с обрисовки действительно виденного или пережитого, а когда этот неподдельный запас истощится (тут бы и кончить стихотворение), приписываете к нему многословное и натянутое каламбурное дополнение, производящее впечатление рассудочной неподлинности.“

„Стихотворения и :Категория:Поэзия Варлама Шаламова“

„Свободу и право в бою найти! — из стихотворения Салавата Юлаева «Битва».“

„Петербург - это имперская столица, город маленького и бедного Евгения, Акакия Акакиевича, желтизны правительственных зданий, в каком-то смысле, как показал новый Петербургский период российской истории, условно говоря, Путинский её период, этот период гораздо более рабский. Знаете, я же был таким любителем петербуржского характера пока он не пришёл к власти в России в целом. Петербург - самый иерархический русский город и, в каком-то смысле, самый несвободный, самый имперский, а в Сибири имперского характера нет. Самый квази-европейский, это Европа, усвоенная на чисто внешнем уровне, а внутри нет. К сожалению, европейская Россия петербуржского образца - это Россия сословная, Россия глубоко подконтрольная, и страшно сказать - Россия имперская. Когда петербуржский период российской истории возобновился с приходом Путина мы поняли, что, к сожалению, главное здание Петербурга, главный символ имперского Петербурга - это не Медный всадник, а один такой интересный дом на Литейном. […] Именно Ваш Бродский стал сегодня символом имперского сознания. […] Бродский - абсолютно имперский поэт и "памяти Жукова" - это стихотворение, написанное петербуржцем. Мне было бы приятно думать, что Петербург - это символ свободы, но это символ империи, а символ свободы, к сожалению, обитает в Сибири. […] Никакой свободы в Петербурге нет. К сожалению, Петербург сыграл в российской истории достаточно печальную роль.“

„… неприятно только было нам встретить в некоторых стихотворениях неумеренные похвалы писателя своим друзьям: рука руку моет; обе белы бывают.“

„Булгарин поглупел до того от Видока, что уехал ранее обыкновенного в деревню. Но подл по прежнему. Он напечатал твою эпиграмму на Видока Фиглярина с своим именем не по глупости, как читатели думают, а дабы тебя замарать. Он представил её правительству, как пасквиль, и просил в удовлетворение свое позволения её напечатать. Ему позволили, как мне объявил цензор, похваля его благородный поступок, разумеется не зная, что эпиграмма писана не с его именем и что он поставил оное только из боязни, чтобы читатели сами не нашли её эпиграммою на него. Не желая, чтобы тебя считали пасквилянтом, человеком, делающим противузаконное, я подал в высшую Цензуру просьбу, чтобы позволили это стихотворение напечатать без ошибок, а тебя прошу оправдаться пред его величеством. Государю, тебя ласкающему, приятно будет найти тебя правым.“

„По природе и по образу мыслей моих я всегда был и: буду равнодушен к похвалам и брани журнальных аристархов наших; никогда не сердился на их замечания, даже радовался, доставляя им случай написать одну или две лишние странички. Но, прочитав в 19-м № «Галатеи» критику на мои стихотворения|Комментарий=аналогичное примечание к этому ответу написал Орест Сомов“

„Лучшее стихотворение Дельвига было написано и посвящено Пушкину <…>. Шестнадцатилетний мальчик пророчит в мельчайших подробностях литературное бессмертие пятнадцатилетнему мальчику и делает это в стихотворении, которое само по себе бессмертно, — в истории мировой поэзии я не могу найти другого подобного совпадения гениального предвидения с осуществившимся предназначением.“

„К услугам арестантов была удивительная бутырская библиотека, единственная библиотека Москвы, а может быть, и страны, не испытавшая всевозможных изъятий, уничтожений и конфискаций, которые в сталинское время навеки разрушили книжные фонды сотен тысяч библиотек <…>. Логика в этом была — уж если тюрьма, то нечего бояться влияния какой-то книги, романа, стихотворения.“

„Появление стихотворений Шевченка интересно не для одних только страстных приверженцев малороссийской литературы, но и для всякого любителя истинной поэзии. <…> Он — поэт совершенно народный, такой, какого мы не можем указать у себя. Даже Кольцов не йдет с ним в сравнение, потому что складом своих мыслей и даже своими стремлениями иногда отдаляется от народа. У Шевченка, напротив, весь круг его дум и сочувствий находится в совершенном соответствии со смыслом и строем народной жизни.“

„В стихотворении слова сочетаются по своей тяжести и легкости. Перемена в оных именуется интонацией. Преломления двух родов бывают: бисерное, именуемое мелодией, и прерывистое, драматическим преломлением именуемое. Слова должны сочетаться так, чтобы от соседства их возникало сияние и некое волшебство, именуемое очарованием. Для сего не надобно и недопустимо брать слова, означающие один разряд предметов, но необходимо сочетовать до сих пор не сочетоваемые.“

„Стихотворение имеет несколько вариантов, стало достаточно известным.“

„Только одно может двигаться так же быстро, как свет, и это ангелы. Одни ангелы могут передвигаться со скоростью света. Тысячу световых лет потребуется, чтобы добраться до Урана, но никто никогда не бывал там и никогда не будет. Возьмите американскую воскресную газету. Кто-нибудь обращал внимание, как читают воскресные газеты? Сперва смотрят картинки, потом страничку юмора, потом спортивную колонку, потом объявления, потом театральные новости, потом книжное обозрение, потом заголовки статей. Схватывание главного. Онтогенез-филогенез. Будь точным, и никогда не придётся употреблять такие слова, как время, смерть, мир, душа. В каждом высказывании кроется маленькая неточность, и эта неточность растет и растет, пока высказывание не потеряет смысл. Безупречна одна поэзия, давшая представление о времени. Стихотворение — это паутина, которую поэт, вытягивая нить из собственного тела, ткёт в соответствии с высшей математикой интуиции. Поэзия всегда права, потому что поэт начинает из сердцевины и идёт во вне…“

„Я начал писать стихи в 1909 году, а Надя год спустя. Не знаю, при каких обстоятельствах она познакомилась с В.Я. Брюсовым. В 1911 году Валерий Яковлевич посвятил стихотворение Н. Львовой; он писал:
* Мой факел старый, просмолённый,
Окрепший с ветрами в борьбе,
Когда-то молнией зажжённый,
Любовно подаю тебе.
В феврале следующего года Надя писала: «Мне всё равно, мне всё равно. Теперь больше, чем когда-либо... Тебя приветствую, моё поражение».
Осенью 1913 года вышли две книги: «Старая сказка» Н. Львовой и «Стихи Нелли» без имени автора, посвящённые Н. Львовой, со вступительным стихотворением Брюсова, который был автором анонимной книги.
Брюсов говорил:
* Пора сознаться я — не молод; скоро сорок...
Наде было на восемнадцать лет меньше. Она писала:
* Но, когда я хотела одна уйти домой, —
Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды,
Что правый висок у вас почти седой, —
И мне от раскаянья стало холодно.
Эти строки написаны осенью 1913 года, а 24 ноября Надя покончила жизнь самоубийством. Она переводила стихи Жюля Лафорга, который писал о невыносимой скуке воскресных дней; в одном из его стихотворений школьница неизвестно почему бросается с набережной в реку. Брюсов часто говорил о самоубийстве, над одним из своих стихотворений он поставил как эпиграф тютчевские слова:
* И кто в избытке ощущений,
Когда кипит и стынет кровь,
Не ведал ваших искушений —
Самоубийство и Любовь!
А Надя застрелилась... В предисловии к посмертному, дополненному изданию «Старой сказки» я прочитал: «В жизни Львовой не было значительных внешних событий.»“

„Я был в Париже; мы устроили вечер памяти Брюсова. Когда человек умирает, вдруг его видишь по-новому ― во весь рост. Есть у Брюсова прекрасные стихи, которые кажутся живыми и ныне. Может быть, над его колыбелью и не было традиционной феи, но даже если он не родился поэтом, он им стал. Он помог десяткам молодых поэтов, которые потом его осуждали, отвергали, ниспровергали. А молодой Советской России этот неистовый конструктор, неутомимый селектор был куда нужнее, чем многие сладкопевцы. Не могу не вспомнить ещё раз моих парижских лет. Валерий Яковлевич меня поддержал; даже его упрёки помогали мне жить. При первой нашей встрече Брюсов заговорил о Наде Львовой ― рана оказалась незажившей. Может быть, я при этом вспомнил предсмертное стихотворение Нади о седом виске Брюсова, но только Валерий Яковлевич показался мне глубоким стариком, и в книжку я записал: «Седой, очень старый» (ему тогда было сорок четыре года). Записал я также: «Жизнь у него на втором плане», ― может быть, думал при этом о Наде, может быть, о революции; но уже наверно помнил его слова о том, что «всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов.»“

„Синие гусары» были эстетической уступкой, лирическим отступлением на главном направлении лефовского стиха. Это едва ли не единственное стихотворение Асеева, где он использует тактовик — чужой размер, оружие конструктивистов, которым лефовцы не пользовались. Сам по себе весёлый ритм «Синих гусар» барабанил о лефовском провале и свидетельствовал о распаде «Нового Лефа.“

„Всегда полный самого деликатного внимания к своей бабушке, поэт, живший у нее в Петербурге, с трудом воздержался от раздраженного ответа, когда старушка стала утверждать, что Пушкин сел не в свои сани и, севши в них, не умел управлять конями, помчавшими его, наконец, на тот сугроб, с которого вел один лишь путь в пропасть. Не желая спорить с бабушкой, поэт уходил из дому. Елизавета Алексеевна, заметя, как на внука действуют светские толки о смерти Пушкина, стала избегать говорить о них… Но говорили другие, говорил весь Петербург и, наконец, все так сильно повлияло на Михаила Юрьевича, что он захворал нервным расстройством. Ему приходило даже на мысль вызвать убийцу и мстить за гибель русской славы. Это, впрочем, неудивительно: было много людей, готовых сделать то же. Говорили, что император Николай Павлович, желая спасти Дантеса от грозившей ему опасности, выслал его за границу. Прежде всего Лермонтов дал выход своему негодованию, написав стихотворение «На смерть поэта» и выставив в нем его противника, как искателя приключений: … Издалека, Подобно сотням беглецов, На ло́влю счастья и чинов Заброшен к нам по воле рока… Такой взгляд на Дантеса сердил его защитников. Он был принят в обществе, был приглашен на службу самим императором, был офицером в первом гвардейском кавалерийском (кавалергардском) полку ― и вдруг дерзнуть назвать его пустым искателем приключений! Умы немного утихли, когда разнесся слух, что государь желает строгого расследования дела и наказания виновных. Тогда-то эпиграфом к стихам своим Лермонтов поставил: Отмщенье, Государь, отмщенье! Паду к ногам твоим: Будь справедлив и накажи убийцу, Чтоб казнь его в позднейшие века Твой правый суд потомству возвестила, Чтоб видели злодеи в ней пример.“

„Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз, Красный нос»). Эти вещи знала наизусть моя мама.“

„Стихотворение было опубликовано 25 февраля 1904 г. в немецком юношеском журнале «Jugend». В апреле 1904 его текст был перепечатан в петербургском «Новом журнале иностранной литературы, искусства и науки» с переводом Е. М. Студенской. Этот перевод был положен на музыку студентом Юрьевского университета Ф. Н. Богородицким. Эта песня стала популярной в России.</ref“

„Есть люди, которые как будто выделаны машиной, на заводе, выпущены на свет Божий целыми однородными сериями, и есть другие, как бы «ручной работы», — и такой была Гиппиус. Но помимо её исключительного своеобразия я, не колеблясь, скажу, что это была самая замечательная женщина, которую пришлось мне на моём веку знать. Не писательница, не поэт, а именно женщина, человек, среди, может быть, и более одарённых поэтесс, которых я встречал.
Думаю, что в литературе она оставила след не такой длительный и прочный, не такой яркий, как принято утверждать. Стихи её, при всём её мастерстве, лишены очарования. «Электрические стихи», — говорил Бунин, и действительно, эти сухие, выжатые, выкрученные строчки как будто потрескивают и светятся синеватыми искрами. Однако душевная единственность автора обнаруживается в том, что стихотворение Гиппиус можно без подписи узнать среди тысячи других. Эти стихи трудно любить — и она знала это, — но их трудно и забыть. В статьях — хотя бы в тех, которые подписаны псевдонимом Антон Крайний, — по общему мнению, сложившемуся ещё задолго до революции, будто бы сказывается её необыкновенный ум. И в самом деле, она была необыкновенно умна. Но гораздо умнее в разговоре, с глазу на глаз, когда она становилась такой, какой должна была быть в действительности, без раз навсегда принятой позы, без высокомерия и заносчивости, без стремления всех учить чему-то такому, что будто бы только ей и Мережковскому известно, — в разговоре с глазу на глаз, когда она становилась человеком ко всему открытым, ни в чём, в сущности, не уверенным и с какой-то неутолимой жаждой, с непогрешимым слухом ко всему, что за неимением другого, более точного термина приходится назвать расплывчатым словом «музыка».
В ней самой этой музыки не было, и при своей проницательности она не могла этого не сознавать. Иллюзиями она себя не тешила.“

„Я был в Париже; мы устроили вечер памяти Брюсова. Когда человек умирает, вдруг его видишь по-новому ― во весь рост. Есть у Брюсова прекрасные стихи, которые кажутся живыми и ныне. Может быть, над его колыбелью и не было традиционной феи, но даже если он не родился поэтом, он им стал. Он помог десяткам молодых поэтов, которые потом его осуждали, отвергали, ниспровергали. <…> При первой нашей встрече Брюсов заговорил о Наде Львовой ― рана оказалась незажившей. Может быть, я при этом вспомнил предсмертное стихотворение Нади о седом виске Брюсова, но только Валерий Яковлевич показался мне глубоким стариком, и в книжку я записал: «Седой, очень старый» (ему тогда было сорок четыре года). Записал я также: «Жизнь у него на втором плане», ― может быть, думал при этом о Наде, может быть, о революции; но уже наверно помнил его слова о том, что «всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов.»“

„Я был в Париже; мы устроили вечер памяти Брюсова. Когда человек умирает, вдруг его видишь по-новому ― во весь рост. Есть у Брюсова прекрасные стихи, которые кажутся живыми и ныне. Может быть, над его колыбелью и не было традиционной феи, но даже если он не родился поэтом, он им стал. Он помог десяткам молодых поэтов, которые потом его осуждали, отвергали, ниспровергали. <…> При первой нашей встрече Брюсов заговорил о Наде Львовой ― рана оказалась незажившей. Может быть, я при этом вспомнил предсмертное стихотворение Нади о седом виске Брюсова, но только Валерий Яковлевич показался мне глубоким стариком, и в книжку я записал: «Седой, очень старый» (ему тогда было сорок четыре года). Записал я также: «Жизнь у него на втором плане», ― может быть, думал при этом о Наде, может быть, о революции; но уже наверно помнил его слова о том, что «всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов.»“

„Да, это легкомысленное и (на сей раз по крайней мере) бесталанное направление видим мы в стихотворении «Разговор», странно, однако, это какое-то спокойное отрицание древней жизни предков; странно, если говорить об этом серьёзно. Это указывает нам на обширную литературную теплицу, где искусственный жар выгоняет многие бледные растения, не говоря о том, что производит он много незначительной, пустой травы, мха и плесени; теплица губит растения, может быть, твёрдо и крепко в другом образе возникнувшие бы на родной почве, под открытым небом, на чистом воздухе. Не знаем, впрочем, погибло ли что в таланте автора, но во всяком случае его стихотворение «Разговор» произведение тепличное.“

„Всякое сколько-нибудь замечательное или сильное явление имеет своих, часто неудачных подражателей. В последнее время нашей литературы Лермонтов был таким явлением и также увлёк за собою многих неудачных подражателей; к их числу принадлежит и г. Тургенев, сочиняющий, подобно Лермонтову, и в стихах, и в прозе. Перед нами теперь его небольшое стихотворение «Разговор», написанное размером «Мцыри.»“

„Если ты напечатал два рассказа в вечерних газетах и одно стихотворение в «Ниве»“

„Несколько слов об упоминаниях имени Сталина. Как ни тягостно вспоминать многое из того, что на протяжении тридцати лет было связано в нашей истории с его именем, в то же время попытки выбросить это имя из истории - бессмысленны. Я не включил в Собрание сочинений несколько стихотворений, через которые этот человек проходил в том качестве, в котором он существовал для меня тогда и в каком не существует для меня теперь,- в качестве примера настоящего коммуниста и интернационалиста. Но я не испытывал душевной потребности вычеркнуть из шеститомника такое, написанное вскоре после войны стихотворение, как "Митинг в Канаде", в котором для меня слово "Сталин", рядом со словами "Сталинград" и "Россия", существовало как один из символов нашей победы над фашизмом. То же самое относится и к некоторым страницам моих пьес и прозы военных лет. Одна из самых трагических черт минувшей эпохи, связанных с понятием "культа личности", заключается в противоречии между тем, каким Сталин был на самом деле, и каким он казался людям. И едва ли стоит смягчать это, уже теперь прочно закрепленное в нашем сознании, трагическое противоречие. Я глубоко убежден, что в книгах, изображающих историю нашего общества, будет рассказана вся правда о всех сторонах нашей жизни в разные эпохи, в том числе и вся правда о Сталине. Это необходимо для нормального развития нашего общества, и это, безусловно, будет сделано. Но не думаю, что мы, писатели, должны при этом делать вид, что уже тогда, в те годы знали все наперед. Во всяком случае, я к числу таких провидцев не принадлежал. Могу добавить - к сожалению. Но это не меняет сути дела.“

„Я все утро работал над доказательством одного из своих стихотворений и выносил запятую. Днем я положил это снова.“

„Репетировать, казалось бы, было нечего ― из года в год Пяст читал почти одно и то же. Под конец ― красный, взволнованный до предела, он всегда читал неизменные стихи «Об Эдгаре»… Не помню, как они начинались, не помню их содержания ― они были очень путанны и довольно длинны. Как какое-то заклинание в веренице самых разнообразных слов и образов, время от времени повторялось имя Эдгара По, вне видимой связи с содержанием. Начало аудитория слушала молча. Потом, при имени По, начинали посмеиваться. Когда доходило до строфы, которую запомнил и я: И порчею чуть тронутые зубы ― Но порча их сладка ― И незакрывающиеся губы ― Верхняя коротка ― И сам Эдгар… ― весь зал хохотал. Закинув голову, не обращая ни на что внимания, Пяст дочитывал стихотворение, повышая и повышая голос ― до какого-то ритмического вопля.“

„С каждым выученным наизусть стихотворением мы изгоняем из себя одно животное.“

„Если стихотворение не разорвало вашу душу на части, вы не испытали чудо поэзии.“