Цитаты о шум

„Послушайте. Слышите шум ветра? Слышите, как поют птицы? Это надо СЛУШАТЬ. Перестаньте думать. Знаете, как вода наполняет чашку? Она ПРИНИМАЕТ ФОРМУ этой чашки. Надо ни о чём не думать. Надо стать НИЧЕМ.“

„Тысячелетиями люди рождались великанами, и общество превращало их в карликов. Наше поколение — другое. Мы не откажемся от мечты из-за шума мнений окружающих. И мы не променяем творчество, поиск и дух свободы на уют сосисочно-телевизионного мирка.“

„Пессимист — это человек, который жалуется на шум, когда к нему в дверь стучится удача.“

„Истинное достоинство подобно реке: чем она глубже, тем меньше издает шума.“

„Это просто удивительно, какое огромное наслаждение можно получать почти от всего, что существует в жизни. Нет ничего упоительнее, чем принимать и любить все сущее. Можно получать удовольствие почти от любой пищи и любого образа жизни: деревенской тиши, собак, проселочных дорог; от города, шума, толпы, грохота машин. В одном случае вас ждет покой, возможность читать, вязать, вышивать и ухаживать за растениями. В другом – театры, картинные галереи, хорошие концерты и встречи с друзьями, которых иначе вы видели бы редко. Я счастлива сказать, что люблю почти все.“

„Ваше время ограничено. Поэтому не тратьте его на то чтобы прожить чью-то чужую жизнь. Не попадайте в ловушку догмы, которая учит жить в соответствии с мыслями других людей. Не позволяйте шуму чужих мнений перебить Ваш внутренний голос. И самое важное. Имейте храбрость следовать своему сердцу и интуиции. Они каким-то образом уже знают, то каким вы хотите стать на самом деле. Все остальное — второстепенно.“

„Человек уходит в шум толпы, чтобы утопить в нем свой собственный вопль о молчании.“

„Врач должен следить и за условиями, в которых находится больной, обращая внимание на необходимость чистого воздуха, отсутствия запахов и шума.“

„Чтобы взойти солнцу, нет нужды ни в молитвах, ни в заклинаниях, нет, оно вдруг начинает посылать свои лучи на радость всем; так не жди и ты ни рукоплесканий, ни шуму, ни похвал, чтобы делать добро,-- твори благодеяния добровольно — и будешь любим, как солнце.“

„Кутаясь в шаль, Маша дышала в открытую форточку и говорила, что всё это нестерпимо, что нужно уезжать, просто бежать из этого города и из этой страны, спасаться, что здесь вся жизнь ещё идёт по законам первобытного леса, звери должны всё время рычать, показывать всем и вся свою силу, жестокость, безжалостность, запугивать, забивать, загрызать, здесь всё время нужно доказывать, что ты сильнее, зверинее, что любая человечность здесь воспринимается как слабость, отступление, глупость, тупость, признание своего поражения, здесь даже с коляской ты никогда в жизни не перейдёшь улицу, даже на зебре, потому что тот, в машине, сильней, а ты слабее его, немощнее, беззащитнее, и тебя просто задавят, снесут, сметут, размажут по асфальту и тебя и твою коляску, что здесь идёт испокон веков пещерная, свирепая схватка за власть, то тайная, тихая, и тогда убивают потихоньку, из-за спины, вкрадчиво, то открытая, явная, и тогда в кровавое месиво затягиваются все, нигде тогда не спрятаться, не переждать, везде тебя достанет топор, булыжник, мандат, и вся страна только для этой схватки и живёт тысячу лет, и если кто забрался наверх, то для него те, кто внизу — никто, быдло, кал, лагерная пыль, и за то, чтобы остаться там у себя, в кресле, ещё хоть на день, хоть на минуту, они готовы, не моргнув глазом, перерезать глотку, сгноить, забить сапёрными лопатками полстраны, и всё это, разумеется, для нашего же блага, они ведь там все только и делают, что пекутся о благе отечества, и всё это благо отечества и вся эта любовь к человечеству — всё это только дубинки, чтобы перебить друг другу позвоночник, сначала сын отечества бьёт друга человечества обломком трубы по голове, потом друг человечества берёт сына отечества в заложники и расстреливает его под шум заведённого мотора на заднем дворе, потом снова сын отечества выпускает кишки другу человечества гусеницами, и так без конца, никакого предела этой крови не будет, они могут натянуть любой колпак — рай на небесех, рай на земле, власть народа, власть урода, парламент, демократия, конституция, федерация, национализация, приватизация, индексация — они любую мысль, любое понятие, любую идею оскопят, выхолостят, вытряхнут содержимое, как из мешка, набьют камнями, чтобы потяжелее было, и снова начнут махаться, долбить друг дружку, всё норовя по голове, побольнее, и куда пойти? — в церковь? — так у них и церковь такая же, не Богу, но кесарю, сам не напишешь донос, так на тебя донесут, поют осанну тирану, освящают грех, и чуть только кто попытается им напомнить о Христе, чуть только захочет внести хоть крупинку человеческого, так его сразу топором по голове, как отца Меня, всё из-под палки, всё, что плохо лежит, в карман, лучше вообще ничего не иметь, чем дрожать и ждать, что отнимут завтра, всё напоказ, куда ни ткни, всё лишь снаружи, всё обман, а внутри пустота, труха, как сварили когда-то ушат киселя, как засунули его в колодец, чтобы обмануть печенегов, вот мол, смотрите, нас голодом не заморишь, мы кисель из колодца черпаем, так с тех пор десять веков тот кисель и хлебают, всё никак расхлебать не могут, земли же согрешивши которей любо, казнить Бог смертью, ли гладом, ли наведеньем поганых, ли ведром, ли гусеницею, ли инеми казньми, аще ли покаявшеся будем, в нем же ны Бог велить жити, глаголеть бо пророком нам: «Обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, постом и плачем», — да аще сице створим, всех грех прощени будем: но мы на злое ъзращаемся, акы свинья в кале греховнемь присно каляющеся, и тако пребываем, посади цветы — вытопчут, поставь памятник — сбросят, дай деньги на больницу для всех — построит дачу один, живут в говне, пьянстве, скотстве, тьме, невежестве, месяцами зарплату не получают, детям сопли не утрут, но за какую-то японскую скалу удавятся, мол, наше, не замай, а что здесь их? — чьё всё это? — у кого кулаки крепче, да подлости больше, тот всё и захапал, а если у тебя хоть немного, хоть на донышке ещё осталось человеческого достоинства, если тебя ещё до сих пор не сломали, значит, ещё сломают, потому что ни шага ты со своим достоинством здесь не сделаешь, здесь даже просто бросить взгляд на улицу — уже унижение, ты должен стать таким, как они, чтобы чего-то добиться, выть, как они, кусаться, как они, ругаться, как они, пить, как они, здесь всё будто создано, чтобы развращать, тому дай, этому сунь, а не дашь и не сунешь, так останешься, мудак, с носом, сам виноват, кто не умеет давать, тот ничего не получает, кому нечего воровать, тот ничего не имеет, кто хочет просто честно жить и никому не мешать, тот и вздоха не сделает, и если ты, не приведи Господь, не такой, как они, если есть в тебе хоть крупица таланта, ума, желание что-то узнать, открыть, изобрести, написать, сотворить или просто сказать, что ты не хочешь быть среди этих урок, что ты не хочешь принадлежать ни к какой банде, ты сразу станешь у них шибко умным, тебя заплюют, затрут, обольют помоями, не дадут тебе ничего сделать, убьют на дуэли, заставят жрать баланду во Владимирской пересылке, стоять у метро с пачкой сигарет и бутылкой водки, сожгут твою библиотеку, в школе твоего ребёнка затравят прыщавые ублюдки, в армии доведут сына до того, что не только себе пустит пулю в рот, но ещё и пятерых заодно уложит.
— Здесь нечего больше ждать, — повторяла Маша, закрыв глаза, сжимая ладонями виски, — на этой стране лежит проклятие, здесь ничего другого не будет, никогда не будет, тебе дадут жрать, набить пузо до отвала, но почувствовать себя человеком здесь не дадут никогда, жить здесь — это чувствовать себя униженным с утра до ночи, с рождения до смерти, и если не убежать сейчас, то убегать придётся детям, не убегут дети, так убегут внуки. («Взятие Измаила»)“

„… Через открытое окно слышен шум листвы. Осенней листвы. Именно так иногда можно услышать ветер… Летом этот шум не слышен. Зелёная листва не шуршит, она для этого слишком упруга, слишком свежа, слишком молода. А осенью листва стареет, высыхает, становится хрупкой ломкой.
Так иногда бывает и с отношениями. Сначала, когда отношения ещё молоды, полны сил и жизни, то нас не слышно, мы не шумим и не ссоримся, предпочитаем просто не замечать легкую непогоду. Но потом накопившиеся обиды высушивают душу, и тогда даже тихий ветерок поднимает шум, потому что отношения становятся хрупкими и непрочными, как засохшая листва.
Итог один — осень. Листва опускается с деревьев и лежит под ногами, укрывая землю разноцветным ковром. А осень для отношений превращает их в воспоминания. И счастье, когда эти воспоминания так же приятны, ярки и красочны, как осенние листья…“

„Как тишина есть отсутствие всякого шума, нагота — отсутствие одежды, болезнь — отсутствие здоровья, а темнота — света, так и зло есть отсутствие добра, а не нечто, существующее само по себе.“

„Капитал… избегает шума и брани и отличается боязливой натурой. Это правда, но это ещё не вся правда. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10 %, и капитал согласен на всякое применение, при 20 % он становится оживлённым, при 50 % положительно готов сломать себе голову, при 100 % он попирает все человеческие законы, при 300 % нет такого преступления, на которое он не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы. Если шум и брань приносят прибыль, капитал станет способствовать тому и другому. Доказательство: контрабанда и торговля рабами.“

„Шум ничего не доказывает. Курица, снёсшая яйцо, часто хлопочет так, как будто она снесла небольшую планету.“

„Я должна пробыть здесь определенное время. Мне тут хорошо, пока хорошо: энергия течет через меня от земли и из космоса по незримому мосту. Я легко впитываю ее. Дышу ею как живительным бальзамом. Перед моим мысленным взором полыхает адское пламя, некогда, во времена незапамятные, сжигавшее эту землю. Все испепелил и переплавил огонь. Все, прежде нечистое, очистил от скверны. Тайну очищения огнем скрывают горы. Они совсем недалеко. Я ощущаю их присутствие. Над этим местом пролегает маршрут перелетных птиц. Они собираются здесь в огромные стаи и летят с юга на север и обратно. Я и птицы… неужели ваши уши закрыты для шума крыльев бесчисленных птичьих стай?.. Неужели не слышите вы печальные голоса улетающих осенью птиц и радостные их клики, трубные их песни весной? Такие места, как гористая здешняя местность, притягивают энергию, а птицы умеют улавливать ее. Они заряжаются ею, они так и летят от одного 'моста' к другому, не зная устали. А я поставлена именно здесь! Сюда должны приходить запутавшиеся и потерявшие надежду. Сюда они и стремятся, подобно птицам, находя ориентир. Жаждущий избавления находит путь. Мне остается лишь прочесть письмена его души. И еще: я должна не только прочесть вчерашнее и сегодняшнее, но и дать верное направление в завтрашнее.“

„Все хорошее в моей голове возникает в деревне. У меня есть квартира в Берлине, но порой Берлин меня изнуряет. Так что я часто живу в своей деревне, севернее, между Шверином и Висмаром. Многие мои друзья, которые здесь с нами в туре, тоже живут там. Моего отца уже давно нет. Но моя мать живет там. Моя дочь Нелле со своим сыном, малышом Фритцем, часто там бывает. Все мы — большая семья. Я рыбачу. Охочусь. Смотрю, не отрываясь, на озеро. Ночами я сплю в лесу и прислушиваюсь. Я слушаю природу. То, что ты слышишь в лесу, – восхитительно. Это — звуки неописуемой красоты. Я ненавижу шум. Я ненавижу болтовню. Я выставляю себя напоказ, и это напоминает чистый мазохизм. После этого мне нужно себя защитить. Шум сводит с ума. Из-за него умирают.“

„Самое главное, к чему я пришел в жизни – Бог к людям значительно ближе, чем мы это предполагаем, и заботится о нас значительно больше, чем мы думаем. Только шум в нашей собственной голове мешает нам понять и услышать, что Всевышний так близко к каждому, что ближе уже и некуда. Вот если этот шум устранить, то всё станет предельно ясно.“

„Истинное счастье по природе своей любит уединение; оно — враг шума и роскоши и рождается главным образом из любви к самому себе.“

„От десяти говорящих людей больше шума, чем от десяти тысяч, которые молчат.“

„Поговорить собрались знатоки,
Весь день не унимались языки. Средь мудрецов, согласно повеленью,
Сидел и я, желанью вопреки. Но вот сказали мне: «Свое сужденье
О том, что ты услышал, изреки!» Сказал я: «Слышу мельницы движенье,
Шум вала и течения реки. Мне видно жерновов круговращенье,
Одно обидно: не видать муки!»“

„Помнится, до меня донёсся шум аплодисментов. Потом мне сказали, что во время родов началась гроза, но я была уверена, что мне аплодирует весь мир. Я думала, что это лучше и значительнее любой роли, которую мне доводилось исполнять.“

„Мир. Это не значит быть в том месте, где нет проблем, шума или тяжёлой работы. Это значит быть в среде тех вещей, которые нравятся твоему сердцу.“

„Я ходил по горам, я глядел меж лугов
В журавлиные очи родных родников;
Издалека выслушивал шум тростников
И ночного Аракса медлительный ход…
Здесь я дружбу узнал, и любовь, и почет. Можно ль душу из сердца украсть? Никогда!
Ты — дыханье моё, ты — мой хлеб и вода!
Предо мной распахнулись твои города.
Весь я твой. Навсегда в сыновья тебе дан!
Азербайджан, Азербайджан!“

„Зеленый ветер веял ночью,
Когда бродил в тени аллей.
В зеркальном озере неточно
Дома смывала пена дней.
Дрожали звезды темной глади,
Дорожный шум исчез вдали,
И очень редко пробегали
Машин неяркие огни.“

„Маленькие дети имеют много общего с интеллектуалами. Их шум раздражает, их молчание подозрительно.“

„Женщина находится под обманом не искусства, а шума, производимого состоящими при искусстве.“

„Музыка — это праздник, но в то же время музыка — это что-то пустое, поэтому ее не нужно анализировать. Не имеет значения, кто делает шум, главное, чтобы в нем была какая-то инфекция.“

„Шум оружия заглушает голос законов.“

„Любой скандал живет не больше недели, а если поднят очень уж сильный шум — дней десять.“

„Судьба одинаково поражает и сильных, и слабых, но дуб падает с шумом и треском, а былинка — тихо.“

„В спорах, как на войне, слабая сторона разжигает костры и устраивает сильный шум, чтобы противник решил, будто она сильней, чем есть на самом деле.“

„Куда ни кинешь взор — все, все на свете бренно.
Ты нынче ставишь дом? Мне жаль твоих трудов.
Поля раскинутся на месте городов,
Где будут пастухи пасти стада смиренно. Ах, самый пышный цвет завянет непременно.
Шум жизни сменится молчанием гробов.
И мрамор и металл сметет поток годов.
Счастливых ждет беда… Все так обыкновенно! Пройдут, что сон пустой, победа, торжество:
Ведь слабый человек не может ничего
Слепой игре времен сам противопоставить. Мир — это пыль и прах, мир — пепел на ветру.
Все бренно на земле. Я знаю, что умру.
Но как же к вечности примкнуть себя заставить?!“

„Если под шумом вы имеете в виду неприятные звуки, тогда поп-музыка — это для меня шум.“

„Шум — это состояние, в котором никогда не отыскать Бога.“

„Свои детские и отроческие годы я провёл в постоянном, и ненасытном, и всегда ненасытимом созерцании моря. Редкий день проходил без того, чтобы мы … не побывали на берегу два, а то и три раза. …Оно жило перед нами своей жизнью, ежечасно меняло свой цвет… Этот йодистый, зовущий и вечно зовущий запах моря; этот зовущий, вечно зовущий шум набегающих и убегающих волн… Того моря, блаженного моря блаженного детства уже не видать мне – разве что в себе самом.“

„Всё становится более утончённым: музыка когда-то была шумом, сатира — пасквилем, и там, где сегодня говорят «будьте любезны», некогда давали затрещину.“

„Я должен смешать три чашки: одну во здравие, вторую за любовь и удовольствие, третью — для хорошего сна. Выпив три чашки, мудрые гости отправляются по домам. Четвёртая чашка уже не наша, она принадлежит насилию; пятая — шуму; шестая — пьяному разгулу; седьмая — подбитым глазам; восьмая — блюстителям порядка; девятая — страданиям и десятая — сумасшествию и крушению мебели.“

„Когда тобой владеют страсти, волны будут вскипать даже на поверхности замерзшего пруда и ты, даже находясь в горах и лесах, не увидишь покоя вокруг тебя. Когда ты взрастил в себе пустоту, удушливая жара тебе будет прохладой и ты, находясь на рынке или при дворе, не услышишь окружающего тебя шума.“

„Наиболее глубокие реки текут с наименьшим шумом.“

„Изумительное зрелище появляется перед нашим взором. Мы пролетаем над покрытыми снегом горами Армении — это место, где Ноев ковчег остановился во время Всемирного потопа. Среди шума и помех наушников слышим голос армянского диспетчера: «Добро пожаловать, примите наши поздравления от имени всего армянского народа». В голосе было такое искреннее дружелюбие! Хоть бы все страны были настолько гостеприимны.“

„Познание подобно морю: тот, кто барахтается и плещется на поверхности, всегда больше шумит и потому привлекает к себе больше внимания, чем искатель жемчуга, без лишнего шума проникающий в поисках сокровищ до самого дна неизведанных глубин.“

„Если ты говоришь и правду, но с гневом, то все погубил, будешь ли ты обличать, или вразумлять, или делать что-нибудь другое… Если душа хочет сказать или принять что-нибудь любомудрое, то наперед должна быть в тихой пристани. Не замечаешь ли, как мы, когда хотим рассуждать о чем-нибудь нужном, избираем места, удаленные от шума, где спокойствие и тишина, чтобы нам не развлекаться?“

„По теории белого шума: - «мы видим только то, что хотим видеть.»“

„Его друг: На что это похоже?
Грэм: Как будто в твоей голове разом вещают 200 телевизионных каналов, и ты не можешь заставить замолчать ни один из них. Сотни тысяч непонятных шумов и звуков...“

„Среди американских новорожденных этнические китайцы, например, более психически устойчивы, меньше тревожатся от шума и движения, лучше приспосабливаются к новым стимулам и дискомфорту и быстрее успокаиваются, чем младенцы европейской расы.“

„Мысль улавливается — значит, надо расставить ловушку — душу. И надо, чтобы было тихо, а главное — без людей. Ибо даже грохот метро мешает меньше, чем шёпот знакомых. Грохот — белый шум, а шёпот или речь — шум смысловой, чёрный.“

„Мне нравится шум дождя. Для меня это воспоминание о чем-то удивительно прекрасном. Я слышу шум дождя через свой слуховой аппарат, но это не прежний шум. Дождь создаёт великие нации.“

„Шум дождя… так необычно привычно…“

„Кажется, что если начать отколупывать краску от стены на подъездной площадке, то слой за слоем прочитаешь всю историю страны за последние лет тридцать. Всё приходящее и ушедшее осталось тут, осталось в спёртом воздухе между лестничных пролётов, осталось тлеть ночью в пепельнице на подоконнике. Заходишь с улицы, а на психику будто бы давит вся эта какофония, разом звучащие эпохи, музыка разного ритма и настроя, звук смешивается в кашу и становится диссонансным шумом внутри звенящей тишины подъезда, уже не разобрать слов, уже не прочитать смысл. Десяток капитальных ремонтов так и не выветрили отсюда этот депрессивный дух прошлого с запахом хлорки и табака. Этот дух когтями впился глубоко в бетон, а прошлое рычит и скалится на всех, кто пытается поставить на нём точку.“

„Музыку ведь редко воспринимают серьёзно. Моё глубокое убеждение, что средний человек боится музыки. Музыка — разрушитель его обыденного мироощущения. Она бесплотна, но способна воздействовать. Она не обязательна, поскольку создается искусственно, но в то же время всегда присутствует везде — в шумах, в ритмике. Это тайна, которая разрушает линейный мир причинно-следственных связей. Попробуйте поставить обычному человеку серьёзную музыку и заставьте его её слышать (а не слушать), то есть чтобы она звучала не просто как фон. Вы увидите, как ему будет неуютно. Именно поэтому он нуждается в таком количестве как бы «стёртой» музыки, которая создавала бы впечатление, что музыка есть, но в то же время убивала бы её сущность. Огромным количеством такой музыки, звучащей вокруг, современный человек загораживается от тайны музыки настоящей. То есть музыка звучит, чтобы её не слышать.“

„Даже слово «тишина» производит шум.“

„Мороз в конце зимы трясет сухой гербарий
и гонит по стеклу безмолвный шум травы,
и млечные стволы хрипят в его пожаре,
на прорези пустот накладывая швы.
Мороз в конце зимы берет немую спицу
и чертит на стекле окошка моего:
то выведет перо, но не покажет птицу,
то нарисует мех и больше ничего.“

„Я отношусь к словам как к шуму, который производит человек.“

„Обычно мы идем по морю под шум и стук поршней, и за нами вырастают пенящиеся буруны. Поэтому, возвращаясь, мы говорим, что в открытом море не на что смотреть.“

„Начинается как шум в животе прятать в мутной воде вынурнуть в колыбельку и насать по маленьку в панельку прятки с отцом горячо холодно“

„О, странники земные! о, вы все, стремящиеся или влекущиеся по широкому пути, при неумолкающем шуме земных попечений, развлечений и увеселений, по цветам, перемешанным с колючим тернием, спешащие по этому пути к концу, всем известному и всеми забываемому — к мрачному гробу, к еще более мрачной и страшной вечности, остановитесь! Отряхните обаяние мира, постоянно содержащее вас в плену! Прислушайтесь к тому, что возвещает вам Спаситель, обратите должное внимание на слова Его! Покайтеся и веруйте во Евангелие, говорит Он вам, покайтеся: приближися бо царствие небесное.“

„Только захворав, мы отдаем себе отчет, что живем не одни, но прикованные к существу из иного царства, отделенному от нас целыми безднами, существу, которое нас не знает и открыться которому невозможно: к нашему телу. Встретившись на большой дороге с самым свирепым разбойником, мы на худой конец можем тронуть его если не нашей бедой, то обращением к его личной выгоде. Но просить жалости у нашего тела это все равно, что держать речь перед осьминогом, для которого слова наши имеют не больше смысла, чем шум воды… * Серый день, падавший как мелкий дождь, безостановочно ткал прозрачные сетки, которые как будто серебрили разряженных по-воскресному гуляющих.“

„Невозможно женщин переспорить, и если вы достаточно мудры, или не любите неприятности и шум, вы даже пытаться не станете.“

„Кутаясь в шаль, Маша дышала в открытую форточку и говорила, что всё это нестерпимо, что нужно уезжать, просто бежать из этого города и из этой страны, спасаться, что здесь вся жизнь ещё идёт по законам первобытного леса, звери должны всё время рычать, показывать всем и вся свою силу, жестокость, безжалостность, запугивать, забивать, загрызать, здесь всё время нужно доказывать, что ты сильнее, зверинее, что любая человечность здесь воспринимается как слабость, отступление, глупость, тупость, признание своего поражения, здесь даже с коляской ты никогда в жизни не перейдёшь улицу, даже на зебре, потому что тот, в машине, сильней, а ты слабее его, немощнее, беззащитнее, и тебя просто задавят, снесут, сметут, размажут по асфальту и тебя и твою коляску, что здесь идёт испокон веков пещерная, свирепая схватка за власть, то тайная, тихая, и тогда убивают потихоньку, из-за спины, вкрадчиво, то открытая, явная, и тогда в кровавое месиво затягиваются все, нигде тогда не спрятаться, не переждать, везде тебя достанет топор, булыжник, мандат, и вся страна только для этой схватки и живёт тысячу лет, и если кто забрался наверх, то для него те, кто внизу — никто, быдло, кал, лагерная пыль, и за то, чтобы остаться там у себя, в кресле, ещё хоть на день, хоть на минуту, они готовы, не моргнув глазом, перерезать глотку, сгноить, забить сапёрными лопатками полстраны, и всё это, разумеется, для нашего же блага, они ведь там все только и делают, что пекутся о благе отечества, и всё это благо отечества и вся эта любовь к человечеству — всё это только дубинки, чтобы перебить друг другу позвоночник, сначала сын отечества бьёт друга человечества обломком трубы по голове, потом друг человечества берёт сына отечества в заложники и расстреливает его под шум заведённого мотора на заднем дворе, потом снова сын отечества выпускает кишки другу человечества гусеницами, и так без конца, никакого предела этой крови не будет, они могут натянуть любой колпак — рай на небесех, рай на земле, власть народа, власть урода, парламент, демократия, конституция, федерация, национализация, приватизация, индексация — они любую мысль, любое понятие, любую идею оскопят, выхолостят, вытряхнут содержимое, как из мешка, набьют камнями, чтобы потяжелее было, и снова начнут махаться, долбить друг дружку, всё норовя по голове, побольнее, и куда пойти? — в церковь? — так у них и церковь такая же, не Богу, но кесарю, сам не напишешь донос, так на тебя донесут, поют осанну тирану, освящают грех, и чуть только кто попытается им напомнить о Христе, чуть только захочет внести хоть крупинку человеческого, так его сразу топором по голове, как отца Меня, всё из-под палки, всё, что плохо лежит, в карман, лучше вообще ничего не иметь, чем дрожать и ждать, что отнимут завтра, всё напоказ, куда ни ткни, всё лишь снаружи, всё обман, а внутри пустота, труха, как сварили когда-то ушат киселя, как засунули его в колодец, чтобы обмануть печенегов, вот мол, смотрите, нас голодом не заморишь, мы кисель из колодца черпаем, так с тех пор десять веков тот кисель и хлебают, всё никак расхлебать не могут, земли же согрешивши которей любо, казнить Бог смертью, ли гладом, ли наведеньем поганых, ли ведром, ли гусеницею, ли инеми казньми, аще ли покаявшеся будем, в нем же ны Бог велить жити, глаголеть бо пророком нам: «Обратитеся ко Мне всем сердцем вашим, постом и плачем», — да аще сице створим, всех грех прощени будем: но мы на злое ъзращаемся, акы свинья в кале греховнемь присно каляющеся, и тако пребываем, посади цветы — вытопчут, поставь памятник — сбросят, дай деньги на больницу для всех — построит дачу один, живут в говне, пьянстве, скотстве, тьме, невежестве, месяцами зарплату не получают, детям сопли не утрут, но за какую-то японскую скалу удавятся, мол, наше, не замай, а что здесь их? — чьё всё это?“

„Титульный лист книги Аммиана издания Аккурзия (Аугсбург, 1533) 2. А так как, быть может, те, кто не жил в Риме и кому доведется читать мою книгу, удивятся, почему в случаях, когда мое повествование доходит до событий в Риме, речь идет только о волнениях, харчевнях и тому подобных низких предметах, то я вкратце изложу причины этого, никогда намеренно не уклоняясь от истины.
3. Когда впервые воздымался на свет Рим, которому суждено жить, пока будет существовать человечество, для его возвышения заключили союз вечного мира Доблесть и Счастье, которые обычно бывают разлучены, а если бы хотя бы одной из них не было налицо, то Рим не достиг бы вершины своего величия.
4. Со своего начала и до конца времени детства, то есть почти в течение 300 лет, римский народ выдерживал войны вокруг стен города. Затем, войдя в возраст, после многообразных невзгод на полях битв он перешел через Альпы и через морской пролив; а, став юношей и мужем, стяжал победные лавры и триумфы со всех стран, входящих в необъятный круг земной; склоняясь к старости и нередко одерживая победы одним своим именем, он обратился к более спокойной жизни.
5. Поэтому-то достославный город, согнув гордую выю диких народов и дав законы, основы свободы и вечные устои, словно добрый, разумный и богатый отец, предоставил управление своим имуществом Цезарям, как своим детям.
6. И хотя трибы давно бездействуют, центурии успокоились, нет борьбы из-за подачи голосов, и как бы вернулось спокойствие времен Нумы Помпилия, но по всем, сколько их ни есть, частям земли чтят Рим, как владыку и царя, и повсюду в чести и славе седина сената и имя римского народа.
7. Но этот великолепный блеск Рима умаляется преступным легкомыслием немногих, которые, не помышляя о том, где они родились, так словно им предоставлена полная свобода для пороков, впадают в заблуждения и разврат. По словам поэта Симонида, первое условие счастливой жизни — слава Отечества.
8. Некоторые из них, полагая, что они могут себя увековечить статуями, страстно добиваются их, словно в медных мертвых изображениях заключена награда более высокая, нежели заключенная в сознании за собой честной и благородной деятельности. Они хлопочут о позолоте этих статуй, почет, который впервые был присуждён Ацилию Глабриону, когда он силою оружия и своей умелостью победил царя Антиоха. А как прекрасно, пренебрегая этими мелочами, взбираться на вершину истинной славы по крутому и длинному пути, как сказал некогда аскрейский поэт (Гесиод), это показал Цензор Катон. Когда его однажды спросили, почему нет его статуи среди множества других, он сказал: «Я предпочитаю, чтобы разумные люди удивлялись, почему я этого не заслужил, чем чтобы они про себя с осуждением толковали о том, чем я это заслужил; это было бы много обиднее».
9. Другие, почитая высшее отличие в необычно высоких колесницах и великолепии одевания, потеют под тяжестью плащей, застегнутых на шее и прихваченных у пояса. Делая их из чрезвычайно тонкой материи, они дают им развиваться, откидывая их частыми движениями руки, особенно левой, чтобы просвечивали широкие бордюры и туника, вышитая изображениями различных звериных фигур.
10. Третьи, напуская на себя важность, преувеличенно хвалятся, когда их о том и не спрашивают, размерами своих поместий, умножая, например, ежегодные доходы со своих плодородных полей, раскинувшихся с самого востока и до крайнего запада; при этом они забывают, что предки их, благодаря которым достигло таких размеров римское государство, стяжали славу не богатствами, а жестокими войнами: ни в чем не отличаясь от простых солдат по имуществу, пище и одежде, доблестью сокрушали они всякое сопротивление.
11. Поэтому расходы на погребение Валерия Публиколы были покрыты в складчину; вдова Регула, оставшись без средств с детьми, жила на пособия от друзей ее мужа; дочери Сципиона из государственной казны было выдано приданое, так как знати было стыдно, что остается не замужем девушка во цвете лет из-за продолжительного отсутствия своего неимущего отца.
12. А теперь, если ты, как новый в Риме человек благородного сословия, явишься для утреннего приветствия к какому-нибудь богатому, а потому и зазнавшемуся человеку, то он примет тебя в первый раз с распростертыми объятиями, станет расспрашивать о том и сем и заставит тебя лгать ему. И удивишься ты, что человек столь высокого положения, которого ты никогда раньше не видел, оказывает тебе, человеку скромного состояния, такое изысканное внимание, так что, пожалуй, и пожалеешь, что ради такого преимущества на десять лет раньше не прибыл в Рим.
13. Но если ты, польщенный этой любезностью, сделаешь то же самое и на следующий день, то будешь ожидать, как незнакомый и нежданный посетитель, а твой вчерашний любезный хозяин будет долго соображать, кто ты и откуда явился. Если же ты, будучи наконец признан и принят в число друзей дома, будешь три года неизменно исполнять обязанность утреннего приветствия, а затем столько же времени будешь отсутствовать и вернешься опять к прежним отношениям, то тебя не спросят, где ты был и куда, несчастный, уезжал, и понапрасну будешь ты унижаться весь свой век, заискивая перед этой высокомерной дубиной.
14. Когда же начнутся приготовления к бесконечным зловредным пирам, устраиваемым время от времени, или раздача ежегодных спортул, то с большой опаской идет обсуждение того, следует ли пригласить кроме тех, для кого этот пир является ответной любезностью, также и чужого человека. И если, после тщательного обсуждения, решатся это сделать, то пригласят того, кто шатается у дверей возниц цирка, мастерски играет в кости или выдает себя за человека, знакомого с тай-нами науки чернокнижия.
15. А людей образованных и серьезных избегают как скучных и бесполезных; следует отметить и то, что номенклаторы обычно продают эти и другие подобные приглашения и, взяв деньги, позволяют участвовать в прибылях и пирах безродным проходимцам, пуская их со стороны.
16. Я не стану говорить об обжорстве за столом и разных излишествах, чтобы не затянуть своего изложения; но отмечу, что некоторые из знати носятся сломя голову по обширным площадям и мощеным улицам города, не думая об опасности, мчатся, как курьеры, волоча за собой толпы рабов, словно шайку разбойников, не оставляя дома даже и шута, как выразился комический поэт. Подражая им, и многие матроны мечутся по всему городу, пусть и с закрытым лицом и в носилках.
17. Как опытные полководцы ставят в первую линию густые ряды людей посильнее, за ними легковооруженных, далее стрелков, а позади всех вспомогательные войска, чтобы они могли прийти на помощь при необходимости: так и начальники подвижной праздной городской челяди, которых легко узнать по жезлу в правой руке, тщательно расставляют свою команду, и, словно по военному сигналу, выступает впереди экипажа вся ткацкая мастерская, к ней примыкает закопченная дымом кухонная прислуга, затем уже вперемешку всякие рабы, к которым присоединяется праздное простонародье из числа соседей, а позади всего — толпа евнухов всякого возраста, от стариков до детей с зеленоватыми, безобразно искаженными лицами. В какую сторону не пойдешь, наткнешься на толпы этих изуродованных людей, и проклянешь память Семирамиды, знаменитой древней царицы, которая впервые кастрировала юных отроков, совершая насилие над природой и отклоняя ее от предначертанного пути; между тем как природа, уже при самом рождении живого существа влагая зародыши семени, дает им как бы указание на пути продолжения рода.
18. При таких условиях даже немногие дома, прежде славные своим серьезным вниманием к наукам, погружены в забавы позорной праздности и в них раздаются песни и громкий звон струн. Вместо философа приглашают певца, а вместо ритора — мастера потешных дел. Библиотеки заперты навечно, как гробницы, и сооружаются гидравлические органы, огромные лиры величиной с телегу, флейты и всякие громоздкие орудия актерского снаряжения.
19. Дошли наконец до такого позора, что, когда не так давно из-за опасности недостатка продовольствия принимались меры для быстрой высылки из города чужестранцев, представители знания и науки, хотя число их было весьма незначительно, были немедленно изгнаны без всяких послаблений, но оставлены были прислужники мимических актрис и те, кто выдали себя за таковых на время; остались также три тысячи танцовщиц со своими музыкантами и таким же числом хормейстеров.
20. И в самом деле, куда ни кинешь взор, повсюду увидишь немало женщин с завитыми волосами в таком возрасте, что если бы они вышли замуж, то могли бы по своим годам быть матерями троих детей, а они до отвращения скользят ногами на подмостках в разнообразных фигурах, изображая бесчисленное множество сцен, которые сочинены в театральных пьесах.
21. Нет сомнения в том, что пока Рим был обиталищем всех доблестей, многие знатные люди старались удержать при себе, — как гомеровские лотофаги сладостью своих ягод — разными любезностями благородных чужеземцев.
22. А теперь мно-гие в своем надутом чванстве считают низким всякого, кто родился за пределами городских стен за исключением бездетных и холостых: просто невероятно, с какой изобретательностью ухаживают в Риме за людьми бездетными!
23. И так как у них в столице мира свирепствуют болезни, в борьбе с которыми оказывается бессильно всякое врачебное искусство, то придумали спасительное средство: не посещать заболевших друзей, а к прочим предосторожностям прибавилась еще одна, довольно действенная: рабов, которых посылают наведаться о состоянии здоровья пораженных болезнью зна-комых, не пускают домой, пока они не очистят тело в бане. Так боятся заразы, даже когда ее видели чужие глаза.
24. Но если их пригласят на свадьбу, где гостям раздают золото, то те же самые люди, соблюдающие такие предосторожности, готовы, даже если и плохо себя чувствуют, скакать хотя бы в Сполетий. Таковы нравы знати.
25. Что же касается людей низкого происхождения и бедняков, то одни проводят ночи в харчевнях, другие укрываются за завесами театров, которые впервые ввел Катул в свое эдильство, в подражание распущенным нравам. Кампании режутся в кости, втягивая с противным шумом воздух, с треском выпускают его через ноздри, или же — и это самое любимое занятие — с восхода солнца и до вечера, в хорошую погоду и в дождь обсуждают мелкие достоинства и недостатки коней и возниц.
26. Удивительное зрелище представляет собой эта несметная толпа, ожидающая в страстном возбуждении исхода состязания колесниц. При таком образе жизни Рима там не может происходить ничего достойного и важного.“

„Батюшки мои, какой припустился лить дождь! Навозный жук проснулся от этого шума и хотел было поскорее уползти в землю, да не тут-то было. Он барахтался, барахтался, пробовал уплыть и на спине и на брюшке — улететь нечего было и думать, — но все напрасно. Нет, право, он не выберется отсюда живым! Он и остался лежать, где лежал. Дождь приостановился немножко;
жук отмигал воду с глаз и увидал невдалеке что-то белое; это был холст, что разложили бабы белить; жук добрался до него и заполз в складку мокрого холста. Конечно, это было не то, что зарыться в теплый навоз в конюшне, но лучшего ничего здесь не представлялось, и он остался лежать тут весь день и всю ночь — дождь все лил. Утром навозный жук выполз; ужасно он сердит был на климат.“

„Запах акаций, белых, хмельных,
Белых акаций завалы,
Словно нет в мире цветов иных
И никогда не бывало.
Темной листвы и белых цветов
Шелест, и шум, и дыханье,
Словно от века иных голосов
Не было и не слыхали.“

„Множество незнакомых птиц, завидя их, улетали в испуге; из травы и переплетавшихся между собой ветвей показывались странные животные. Под травой и мхом, главным образом, скрывались пресмыкающиеся: мокрицы, огромные ящерицы, необыкновенно странные рогатые лягушки и изрядное количество гремучих змей, называемых так по причине шума,
производимого трением их покрова при разгибании колец.“

„На холме, сквозь зеленой рощи,
При блеске светлого ручья,
Под кровом тихой майской нощи
Вдали я слышу соловья.
По ветрам легким, благовонным
То свист его, то звон летит,
То, шумом заглушаем водным,
Вздыханьем сладостным томит.“

„«Музыкальные зоны» человеческого мозга реагируют не только на внешнюю музыку, но и на многие другие, внутренние факторы — память, эмоции, ассоциации.
Эти зоны имеют тенденцию к спонтанной активности и повторяемости; ни одна другая часть нашего мозга не имеет таких свойств. Я вижу свою комнату и мебель в ней каждый день, но при этом образ моей комнаты никогда не возникал у меня в мозгу спонтанно. И точно так же в своей голове я обычно не слышу лай собак ли шум с улицы, я не способен вдруг почувствовать запах воображаемой еды, хотя слышу собак, бываю на улицах и ем каждый день.“

„«Музыкальные зоны» человеческого мозга реагируют не только на внешнюю музыку, но и на многие другие, внутренние факторы — память, эмоции, ассоциации.
Эти зоны имеют тенденцию к спонтанной активности и повторяемости; ни одна другая часть нашего мозга не имеет таких свойств. Я вижу свою комнату и мебель в ней каждый день, но при этом образ моей комнаты никогда не возникал у меня в мозгу спонтанно. И точно так же в своей голове я обычно не слышу лай собак ли шум с улицы, я не способен вдруг почувствовать запах воображаемой еды, хотя слышу собак, бываю на улицах и ем каждый день.“

„Авангард разрушает, деформирует прошлое. «Авиньонские барышни» – очень типичный для авангарда поступок. Авангард не останавливается: разрушает образ, отменяет образ, доходит до абстракции, до безобразности, до чистого холста, до дырки в холсте, до сожженного холста; в архитектуре требования минимализма приводят к садовому забору, к дому-коробке, к параллелепипеду; в литературе – к разрушению дискурса до крайней степени – до коллажей Бэрроуза, и ведут еще дальше – к немоте, к белой странице. В музыке эти же требования ведут от атональности к шуму, а затем к абсолютной тишине (в этом смысле ранний период Кейджа – модернистский). Но наступает предел, когда авангарду (модернизму) дальше идти некуда, поскольку он пришел к созданию метаязыка, описывающего невозможные тексты (что есть концептуальное искусство). Постмодернизм – это ответ модернизму: раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить, иронично, без наивности.“

„Авангард разрушает, деформирует прошлое. «Авиньонские барышни» – очень типичный для авангарда поступок. Авангард не останавливается: разрушает образ, отменяет образ, доходит до абстракции, до безобразности, до чистого холста, до дырки в холсте, до сожженного холста; в архитектуре требования минимализма приводят к садовому забору, к дому-коробке, к параллелепипеду; в литературе – к разрушению дискурса до крайней степени – до коллажей Бэрроуза, и ведут еще дальше – к немоте, к белой странице. В музыке эти же требования ведут от атональности к шуму, а затем к абсолютной тишине (в этом смысле ранний период Кейджа – модернистский). Но наступает предел, когда авангарду (модернизму) дальше идти некуда, поскольку он пришел к созданию метаязыка, описывающего невозможные тексты (что есть концептуальное искусство). Постмодернизм – это ответ модернизму: раз уж прошлое невозможно уничтожить, ибо его уничтожение ведет к немоте, его нужно переосмыслить, иронично, без наивности.“

„Критик похож на автомобиль: чем он хуже, тем больше от него шума.“

„Иван Сидоров. Истинно… и сказывал мне один старец. Ходил он в дальние места, где нашей, сударь, веры есть корень. В тех местах, говорит он, до верности знают, что антихрист этот не то что народился, а уже давно живет и, видите, батюшко, уже в летах, солидный человек.
Муромский. Да возможно ли это?
Иван Сидоров. Ей-ей. Видите — служит, и вот на днях произведен в действительные статские советники — и пряжку имеет за тридцатилетнюю беспорочную службу. Он-то самый и народил племя обильное и хищное — и все это большие и малые советники, и оное племя всю нашу христианскую сторону и обложило; и все скорби наши, труды и болезни от этого антихриста действительного статского советника, и глады и моры наши от его отродия; и видите, сударь, светопреставление уже близко (слышен шум. Оглядывается и понижает голос), а теперь только идет репетиция…“

„Сколько шума и суеты проистекает из стремления к покою!“

„Достижение высот развращает. (Уильям Шекспир, «Много шума из ничего», персонаж Кизил).“

„Публика втягивает тебя в свои объятия, открывает своё сердце и поглощает тебя целиком. Ты переполняешься её любовью, а она — твоей. Потом в гаснущем свете зала ты слышишь шум уходящих шагов. Они ещё твои. Ты уже больше не содрогаешься от восторга, но тебе хорошо. А потом улицы, мрак, сердцу становится холодно, ты одна“

„Школа — это ничто. Мы не становимся тем, чему нас учат. Мы — это то, что мы впитываем в первые три-четыре года своей жизни. Улыбки, мелодии, шумы — всё это создает нас и придает форму нашим умам.“

„Занимался ли я сексом со Скарлетт Йоханссон в лифте после оскаровской церемонии? Ну вообще-то я… понимаете… э-э-э… ну-у… Не знаю. Не будем устраивать лишний шум вокруг этого. Думаю, такое могло быть. И возможно, даже повторится в будущем.“

„Ни у какой истинной книги нет первой страницы. Как лесной шум, она зарождается бог весть где, и растет, и катится, будя заповедные дебри, и вдруг, в самый темный, ошеломительный и панический миг, заговаривает всеми вершинами сразу, докатившись.“

„Всё, что ни есть в мире, так ниже того, что творится в уединенной келье художника, что я сам не гляжу ни на что, и мир кажется вовсе не для меня. Я даже и не слышу его шума.“

„Слышат вдруг – мелькает, Стук и крики, галоп, шум. Это ударили с большака, Покатилась орава Просто, прямо в лесосплав. Как московиты в речку влезли, В осоке болотной погрязли, Мы – в берег из-за кустов. Тут московит – был готов. Всех посекли, всех дотла, Всё бандитское логово. Сёк бы больше, хоть до утра, Да московитов не было.“

„Белый гауссов шум представляет собой маловразумительное гудение.“

„Я истощил свой дар в желаньях бесполезных,
Шум жизни для меня как звон цепей железных…“

„Я уже привыкла к постоянному дикому шуму, как привыкают к собачьему лаю. Скрежет электрогитар и грохот ударника стали для меня новой формой тишины.“

„В приёмнике было столько же шума и треска, как в ресторанном пиве воды.“

„Когда затихает шум вокруг только что родившей женщины, когда маму оставляют наедине с тем, кто целых девять месяцев жил под её сердцем, происходит настоящее таинство встречи. Встречаются те, кто уже давно знаком, кто слушал и слышал друг друга ежесекундно, кто улавливал малейшее движение настроения и внимал каждому удару сердца. Так знать друг друга могут в этом мире только двое: мама и её ребенок.“

„Ну все уже: шепоток, белый шум, пустяк.
Едва уловимый, тлеющий, невесомый.
Звонка его ждешь не всем существом, а так
Одной предательской хромосомой. Скучаешь, но глуше, вывернув звук к нулю.
Как с краю игла слегка шипит по винилу.
Все выдохнула, распутала, извинила,
Но ручку берешь, расписываешь уныло –
И там,
На изнанке чека
«люблюлюблю».“

„Когда вы в последний раз смотрели в небо, в котором всю ночь мерцают звёзды? Говорят, что звёзды — это души тех, кто ещё не родился, и каждый раз, когда на небе падает звезда, где-то на земле появляется новая жизнь, но этот мерцающий свет остается в каждом из нас. Когда глаза блестят от счастья или от слез, этот свет греет нас. Он греет даже когда никого не остается рядом. Мы играем роли в жизни, потому что легче изменить свой образ, чем себя. И парадокс заключается в том, что актеры, читая строки сценария, написанного не ими, пытаются их прожить. Но сценарий твоей жизни никто, кроме ТЕБЯ не напишет! И только ТЫ решаешь какой будет следующая глава, только ТЫ решаешь, кто главный герой, и только ТЫ решаешь, когда настанет тот момент, чтобы та звезда, которая когда-то упала с неба, снова засияла в твоих глазах, и сквозь шум люди, услышав всего лишь три слова, перестали играть и начали жить: КАМЕРА. МОТОР. НАЧАЛИ!“

„Если в книге или фильме есть хоть один фанатик – я полюблю именно его. Все остальные – это декорация, бытовой исторический фон, белый шум.“

„Если не оборачиваться на шум машин, едущих по шоссе, на свист электричек, на пьяные возгласы мужиков на автобусной остановке, на истошные крики телевизора, на маленькую зарплату, на незаконченный ремонт, на отсутствие у жены норковой шубы, на присутствие её у жены начальника, а только идти по заснеженному полю на лыжах, смотреть на темнеющий впереди лес, на снежные бурунчики, вырывающиеся из-под острых кромок лыж, слушать свист ветра, сухое постукивание лыжных палок, пробивающих наст, вовремя объезжать торчащие из-под снега сухие стебли прошлогодних репейников, то через минут пятнадцать, в крайнем случае двадцать пять, жизнь начинает налаживаться. Главное — не снижать темп.“

„Когда живешь в шуме и суете, забываешь даже о том, о чем нетрудно помнить.“

„Я не анахорет и не ханжа,
Но к выводу пришел, устав от шума:
Свобода слова там лишь хороша,
Где, прежде чем сказать, умеют думать.“

„Как душу внешнюю, мы носим куб в себе —
не дом и не тюрьма, но на него похожи,
как хилый вертоград в нехитрой похвальбе
ахилловой пятой или щитом его же. Как ни развертывай, не вызволишь креста,
выходит лишь квадрат, незримый или черный.
Как оборотня шум, его молва чиста
и хлещет из ушей божбой неречетворной.“

„Под присмотром всегда держи свои владенья,
Ибо владенье ждет забот и наблюденья.
Два уха у тебя, два глаза у тебя —
Вот для твоих ворот надежнейшие звенья.
Учись и познавай! В превратностях судьбы
Познания твои — одно твое спасенье.
Кто знания щитом себя вооружил,
Тот в шуме бытия не знает треволненья.
Еще один совет: ты послухам не верь!
Молва всегда молва: шумит! Но тем не менье
Услышанным словам, услышанным вестям
С увиданным тобой — не может быть сравненья.
Поэтому слушков, как зайцев, не лови:
Всему, что услыхал, потребуй подтвержденья.
И наконец, еще: слова не есть дела.
Деянье — это плоть! Слова же — только тени…
Ты можешь сотни лет о жемчуге твердить,
Но если не нырнешь — он твой лишь в сновиденье.“

„Меня не волнует шум в прессе. Как не интересовали насмешки одноклассников. Это никак не влияет на нашу жизнь.“

„Очень одинокому и шум становится утешением.“

„Тартини может найти самые редкостные и искусные аккорды, но без мелодии вы услышите только прекрасно отделанный шум; если он и не покажется неприятным для уха, то во всяком случае он оставит голову пустой, а сердце холодным.“

„Кажется, что если начать отколупывать краску от стены на подъездной площадке, то слой за слоем прочитаешь всю историю страны за последние лет тридцать. Всё приходящее и ушедшее осталось тут, осталось в спёртом воздухе между лестничных пролётов, осталось тлеть ночью в пепельнице на подоконнике. Заходишь с улицы, а на психику будто бы давит вся эта какофония, разом звучащие эпохи, музыка разного ритма и настроя, звук смешивается в кашу и становится диссонансным шумом внутри звенящей тишины подъезда, уже не разобрать слов, уже не прочитать смысл. Десяток капитальных ремонтов так и не выветрили отсюда этот депрессивный дух прошлого с запахом хлорки и табака. Этот дух когтями впился глубоко в бетон, а прошлое рычит и скалится на всех, кто пытается поставить на нём точку.“

„Шум от проезжающих машин
Нарастает и стихает в окнах.
Ты разбужен здесь совсем один,
И чего-то все вокруг так блекло? Не грусти. Я просто б не смогла
По шаблону чмокнуть на прощанье
И лететь как быстрая стрела
По делам без всяких колебаний. Или диалог вести спокойно,
Словно эта ночь была не важной,
Кофе пить жеманно и чуть сонно
И казаться офигенно странной.“

„Не позволяйте шуму чужих мнений перебить ваш внутренний голос.“

„О как хорошо, как тихо,
Как славно, что я одна.
И шум и неразбериха
Ушли, и пришла тишина.
Но в сердце виденья теснятся,
И надобно в них разобраться
Теперь, до последнего сна.
Я знаю, что не успеть.
Я знаю — напрасно стараться
Сказать обо всем даже вкратце,
Но душу мне некуда деть.
Нет сил. Я больна. Я в жару.
Как знать, может, нынче умру…
Одно мне успеть, одно бы —
Без этого как умереть?—
Об Анне.. Но жар, но ознобы,
И поздно. Прости меня. Встреть.“

„Слишком уж много кругом шума. Можно подумать, что картины делаются, как биржевые цены, в сутолоке стремления к наживе и что художники нуждаются в чужом уме и идеях соседа, чтобы что-нибудь создать, точно так же как дельцы нуждаются в чужих капиталах, чтобы заработать деньги. Вся эта суета горячит ум и искажает верность суждения.“