Цитаты о башня

„Лучшее фэнтези написано на языке мечты. Оно такое же живое, как мечта, реальнее, чем сама реальность… по крайней мере, на миг, долгий волшебный миг перед тем, как мы проснёмся. Фэнтези — серебро и багрянец, индиго и лазурь, обсидиан с прожилками золота и лазурита. А реальность — это фанера и пластик, окрашенные в грязно-коричневые и желтовато-зелёные тона. Фэнтези имеет вкус хабанеры и мёда, корицы и гвоздики, превосходного красного мяса и вина, сладкого, словно лето. Реальность — это бобы и тофу, а в конечном итоге — прах; это бесконечные магазины Бербанка, дымовые трубы Кливленда, парковки Ньюарка. А фэнтези сравнимы с башнями Минас Тирита, древними камнями Горменгаста, залами Камелота. Фэнтези летает на крыльях Икара, а реальность пользуется Юго-Западными авиалиниями. Почему наши мечты оказываются такими маленькими и скромными, когда исполняются?
По-моему, мы читаем фэнтези, чтобы вернуть утраченные краски, ощутить вкус пряностей и услышать песню сирен. Есть нечто древнее и истинное в фэнтези, затрагивающее глубокие струны в наших душах. Фэнтези обращается к спрятанному глубоко в нас ребёнку, который мечтает, что будет охотиться в лесах ночи, пировать у подножия гор, и найдёт любовь, которая будет длиться вечно где-то к югу от Оз и северу от Шангри-Ла.
Пусть оставят себе свой рай. Когда я умру, то лучше отправлюсь в Средиземье.“

„Я прожил немало, и чем дольше я живу, тем больше я вижу убедительных доказательств той истины, что Бог управляет делами людей. И если воробей не может упасть на землю без Его ведома, разве возможно, чтобы империя смогла подняться без Его помощи?
Мы уверены в словах Священного Писания, что «если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его» (Пс. 126:1). Я твёрдо верю в это, и я также верю, что без Его соответствующей помощи мы преуспеем в политическом строительстве не лучше, чем строители Вавилонской башни: нас разделят наши маленькие частные интересы, проекты наши будут посрамлены, и мы сами сделаемся притчею во языцех для будущих веков.“

„Приезжая в Париж, я обедаю только в ресторане на Эйфелевой башне. Это единственное место, откуда не видно этого чудовищного сооружения.“

„На высокую башню можно подняться лишь по винтовой лестнице.“

„Красивая застенчивая женщина спасается тем, что держится так, будто она башня без окон и дверей.“

„Каждый день грешить и каждый день каяться — значит топтаться на месте, вместо того чтобы идти вперед. До тех пор пока покаяние не пересилит и грех не уменьшится, дни наши будут наполнены строительством и разрушением одной и той же башни.
Должно потрудиться, чтобы однажды сохранилось хоть что-нибудь неразрушенное со вчерашнего дня. Этот день будет первым днем твоей жизни.“

„На балконе седьмого этажа – вот где я должен прожить всю жизнь. Следует поддерживать нравственное превосходство материальными символами, без которых оно падет. Иначе в чем же, собственно, заключается мое превосходство над людьми? В превосходстве позиции, ни в чем ином: я поставил себя над человеком, который сидит во мне, и созерцаю его. Вот почему я люблю башни собора Нотр-Дам, платформы Эйфелевой башни, Сакр-Кер и мой седьмой этаж на улице Деламбр. Превосходная символика.“

„С самого начала Башня была для меня местом зрелости, материнским лоном, где я мог стать тем, чем я был, есть и буду. Башня давала мне такое ощущение, словно я переродился в камне.“

„Увы, трагедия Европы превращается почти в банальность. Европейцы сами уже по горло сыты толерантностью, возмущены буркини, считают кощунством мечеть рядом с Пизанской башней. И уже не разобраться, как относиться к проблеме мусульманский иммиграции.“

„Венеру с младенцем поместили в башню. Черный вихрь хлестал за окном, иногда синело небо. <…> У Венеры золотистые ресницы и платье как морская пена. Хочется ей выбежать на Александрийский плоский берег, поговорить с рыбаками, а потом заснуть на пестром ковре в доме Махмуд-бея.“

„Великий город, образ которого живёт в памяти человечества, представляет некую великую идею. Рим символизирует завоевание; над башнями Иерусалима витает Вера; а Афины воплощают исключительное качество античного мира — Искусство.“

„… поэта я вижу скорее в подвале, чем на вершине башни; безо всяких «царственных лавров», он выглядит как любой из нас, обремененный тяжкими заботами; его мало помнят, толща растущего мрака почти погребла его; из последних сил он прикрывает от холодного ветра свою свечу, а ветры задувают даже в его подвале — яростно и неутомимо.“

„Каждый из нас одинок в этом мире. Каждый заключен в медной башне и может общаться со своими собратьями лишь через посредство знаков. Но знаки не одни для всех, а потому их смысл темен и неверен. Мы отчаянно стремимся поделиться с другими сокровищами нашего сердца, но они не знают, как принять их, и потому мы одиноко бредем по жизни бок о бок со своими спутниками, но не заодно с ними, не понимая их и не понятые ими. Мы похожи на людей, что живут в чужой стране, почти не зная их языка; им хочется выразить много прекрасных, глубоких мыслей, но они обречены произносить лишь штампованные фразы из разговорника. В мозгу их бурлят идеи одна интересней другой, а сказать эти люди могут разве что: «Тетушка нашего садовника позабыла дома свой зонтик.»“

„Я не хочу жить в башне из слоновой кости, будучи автором песен, которые будут обращены внутрь.“

„Знаешь, я давно о Лондоне мечтала… Так хочется на Эйфелеву башню посмотреть! Что? Эйфелева не в Лондоне? А где, в Риме? Точно, её ж древние греки построили! Она у них ещё маяком работала. Я помню.“

„Первые две строки, которые рифмованны с «шучу» и «ты не», почти выбили меня, а потом, когда я добрался до жонглёров, и хром лошадей, и Принцессы в башне, это всего лишь о надлежащем через чур.“

„Станислав Бересь: Вы слишком легко упаковываете Гуссерля и Хайдеггера в один мешок, а во-вторых, одним ударом топора разрубаете многослойную ткань их систем.
— Я отдаю себе отчёт в неслыханной утончённости, необыкновенной деликатности и в разных замечательных идеях, которые высказывали и один, и второй, впрочем, каждый по-своему. Я знаю также, что перечислять их на одном дыхании предосудительно, но чтобы это сделать добросовестно, мы должны были бы проболтать до конца света. Так или иначе, их позиция всегда казалась мне своего рода ужасным ограничением. Это как древняя башня из слоновой кости, в которой они закрылись вместе со своими верными учениками и духовными преемниками и теперь сидят там и долбят, в то время как мир не хочет останавливаться и идет дальше. И что самое худшее, идёт в абсолютно другую сторону.“

„Долг наш — заботиться о том, дабы развевался Флаг сего Мира. Но мир — это не меблированные комнаты, с которых возможно съехать, если условия в них неподходящие; мир — это крепость нашей семьи, и на башне развевается флаг; и, чем тяжелее в нём жить, тем менее мы вправе покидать его. Однако сейчас для этого требуется патриотизм более несгибаемый и возвышенный. Гэндальф добавлял, что не нам выбирать, в какие времена родиться; однако нам должно делать всё, что в наших силах, чтобы их улучшить; однако дух порока среди сильных мира сего ныне столь силен и в воплощениях своих наделён таким количеством голов, что, похоже, ничего более не остается, кроме как в личном порядке отказываться поклоняться головам гидры.“

„Покаместь висящая архитектура только показывается в ложах, балконах <…> Но если целые этажи повиснут, если перекинутся смелые арки, если целые массы вместо тяжелых колонн очутятся на сквозных чугунных подпорах, если дом обвесится снизу доверху балконами с узорными перилами, и от них висящие чугунные украшения в тысячах разнообразных видов облекут его своею легкою сетью, и он будет глядеть сквозь них, как сквозь прозрачный вуаль, когда эти чугунные сквозные украшения, обвитые около круглой, прекрасной башни, полетят вместе с нею на небо, ― какую легкость, какую эстетическую воздушность приобретут тогда дома наши.“

„Говорят, девяносто процентов парижан никогда в жизни не поднимались на Эйфелеву башню. А девяносто процентов лондонцев никогда не были в Тауэре. В Петербурге та же история: те, кто родились в этом городе, редко заглядывают в Эрмитаж и свысока смотрят на разинувших рты туристов. Но только до тех пор, пока им вдруг не приходится отсюда уехать. Потому что тут начинаются ломки.“

„Сталин вовсе не был маньяком-убийцей, в бессмысленной ярости уничтожавшим всё, на что падал взгляд. Если присмотреться к списку расстрелянных при нём людей, то цели, которые ставил перед собой вождь, становятся вполне очевидны. Чтобы башня стояла плотно, она должна быть выстроена из стандартных кирпичей. А все, что непохоже на стандартный кирпич, — на свалку истории.“

„Родился я в Баку, жили мы рядом с Девичьей башней, потом переехали в дом на проспекте Нефтяников, там прожили года два. Здесь я пошел в первый класс, где проучился около недели, после чего отца перевели в Архангельск, куда мы уехали всей семьей“

„Великаны-сосны вырываются бурей чаще, высокие башни обрушиваются тяжелее, а молнии [всегда] ударяют в вершины гор.“

„С Василием мы часто встречались на митингах в поддержку Майдана, которые проводились недалеко от Эйфелевой башни. Мы старались поддержать материально участников Революции достоинства, собирали деньги. Объединившись в несколько волонтерских ассоциаций, работали каждый в своем направлении. Ассоциация Fraternite Ukrainienne («Украинское братство»), которую основал Василий Слипак, помогала бойцам на передовой. Василий и сам регулярно ездил на родину. Возвращался совсем другим человеком. По его рассказам мы понимали: он видел то, чего не видели мы. Он очень переживал за Украину. И хотя был связан контрактами с несколькими оперными коллективами, в том числе и с Парижской оперой, в промежутках между работой регулярно бывал на Донбассе в качестве волонтера. А потом ушел добровольцем воевать… Последний раз мы виделись с ним за двадцать дней до его гибели.“

„ЕВРЕЙКА: Я гладила его рубашки.
И я подумал: приятнейший голос.
Негромкий, чуть глуховатый, грудной.
ЕВРЕЙКА: Я повесила его рубашки в шкаф, увидела на одной из них ниточку, потянулась убрать, а шкаф дохнул на меня его запахом. Мне хотелось туда упасть и закрыть двери. Изнутри. Но я просто стала гладить его рубашки, и он вошел. Я отпрыгнула, он прошел к подоконнику, взял нужное досье и вышел. Это всё.
Глаза её следили за лучом света с башни.
Луч бежал к нам.
Я: Хорошо, значит, он не заметил.
ЕВРЕЙКА: Вот это и плохо.“

„Пой, жрец!
Но уже не о ненависти моей, безбрежной, как сила –
о дороге солнца –
из пыли в пыль –
с пирамид Теотиуакана
до колоколов
башен
часовней моих,
рассыпанных по Испании.
Пой о самой
фиолетовой
сути неба.
Той, в нефритовых,
лазуритово
ярких
перьях,
той, от которой подкашиваются колени,
что у Лусии Святой перед господом богом нашим,
сказавшей «Боже Великий Завета Старого,
вот глаза
сына твоего
под вуалью черной
на подносе перламутровом,
словно боль,
бельмо словно
на зрачке обожженном,
и всё это,
господи,
всё –
с любовью».
Так сказал Нецауальпилли.
Вот о чем пой, жрец.
О любви безбрежнее силы,
подобной силе
моей..“

„Если косо взглянуть на современного человека, мы все — обыкновенные производители мусора, и больше ничего. Ну, еще мы воспроизводим самих себя. Чтобы? Опять производить мусор. Ведь в конечном итоге все наши города, поезда, самолеты, музеи, храмы, машины и компьютеры — обыкновенный мусор. Лес — не мусор, река — не мусор, Уральские горы — не мусор. А Тадж-Махал, аэропорт Шереметьево, Эйфелева башня — мусор. И книги — тоже мусор.“

„На запад, на запад… Там будет река с широкими ровными берегами — легкая дорога к морю.
Стук копыт, несущиеся тени… Ночной воздух омывает лицо… Мелькнули какие-то яркие создания на высоких темных стенах, сверкающие башни…
Воздух стал сладок. Видение уплывает… Тени.Словно кентавр, мы со Звездой покрыты единой попоной пыли… с трудом вдыхаем воздух и с усилием выталкиваем его наружу. Шея обвита громом, ноздри извергают жар…
Поглощаем пространство.Я рассмеялся — запах воды вокруг, слева подступают деревья…
И среди них… Лоснится кора, свисают лианы, широкие листья с яркими капельками влаги.
В лучах луны поблескивает паутина, что-то колышется в центре ее. Вязкая почва… фосфорный свет грибов на упавших деревьях…“

„Я не увижу знаменитой башни“

„Хорошо быть линкором. Башню снесло, четыре осталось.“

„После правильно выполненной серии экстензии для ног, за которой следует правильно выполненная серия жимов ногами, у вас должно возникнуть ощущение, что вы взобрались на высокую башню с автомобилем на плечах.“

„Странный город! — говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Иверской, о Василии Блаженном. — Василий Блаженный — и Спас-на-Бору, итальянские соборы — и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах…“

„Около десяти лет назад я прочитал книгу Филиппа Пети «Дотянуться до облаков. Моя прогулка между башнями-близнецами» и был мгновенно очарован этими мемуарами.“

„Это попытка построить Вавилонскую башню на базе Unix. Это приведёт к масштабному конфликту.“

„Дали спали. Без сандалий крался нищий в Вечный город. В башнях матери рыдали. Часового жалил холод.
В храмах на ночь запирали отражения планет. Руки жесткие стирали лица дивные монет. <…>“

„Станислав Бересь: Вы слишком легко упаковываете Гуссерля и Хайдеггера в один мешок, а во-вторых, одним ударом топора разрубаете многослойную ткань их систем.
— Я отдаю себе отчёт в неслыханной утончённости, необыкновенной деликатности и в разных замечательных идеях, которые высказывали и один, и второй, впрочем, каждый по-своему. Я знаю также, что перечислять их на одном дыхании предосудительно, но чтобы это сделать добросовестно, мы должны были бы проболтать до конца света. Так или иначе, их позиция всегда казалась мне своего рода ужасным ограничением. Это как древняя башня из слоновой кости, в которой они закрылись вместе со своими верными учениками и духовными преемниками и теперь сидят там и долбят, в то время как мир не хочет останавливаться и идет дальше. И что самое худшее, идёт в абсолютно другую сторону.“

„Если бы возможно было построить Вавилонскую башню, не взбираясь на неё, это было бы позволено.“

„Замок Кжижтопор, построенный в XVII веке принадлежит к самым великолепным польским укреплённым строениям. Замок был изыестен из-за применения при плане строительства правил распределения времени (4 башни, 12 больших залов, 52 комнаты и 365 окон).“

„На монастырской башне полночь бьёт“

„9 Мая превратили в последнее время в какой-то карнавал, в какую-то тусу. Невозможно смотреть на этих баб в пилотках! Вот эти вот пилотки в пилотках, это просто невыносимо! На последнее 9 Мая я видел феноменального чувака. Он ехал на «Фольксвагене» и у него к крыше была примотана картонная башня от танка. И вот я смотрел на него и думал: я так хочу, чтобы он сейчас ехал, ехал, ехал, ехал… и как в фильме «Мы из будущего» выехал на Курскую дугу в самый разгар сражения. Я клянусь, сражение остановилось бы, потому что ржали бы и те, и эти.“

„C высоты птичьего (вертолётного) полёта Токио похож на Нью-Йорк после не очень успешной атомной бомбардировки: в гомогенной массе пеньков снесённых небоскребов торчат уцелевшие стоэтажные башни-одиночки. Они стоят неуверенными великанами. Бетонно требуют сочувствия.
<…> токийская толпа патологически неагрессивна. У каждого европейца с ней свои отношения. Может, поэтому все европейцы (а иногда и индусы и темнокожие) с вами на улице здороваются, как-то застенчиво произнося: «Хэлло!»“

„К. Роткирх: Кажется, вы ещё до сентября 2001 года написали текст, где герой-демиург уничтожает два здания-близнеца?
— Это была мимолётная тема в незаконченном романе — и я рад, что он так и остался незаконченным. Я думаю, мир тогда был беременен этим жутким событием. Оно просто ломилось во все щели. Будущее приближается к настоящему, как самолёт к башне. Ещё никто ничего не видит, и непонятно, что произойдёт, но какая-то тень уже отражается в стёклах. Такое бывает. Например, стихи Блока начала века уже беременны революцией.“

„Башня — это культура, а на вершине культуры стою я.“

„Мы вышли на станцию, бросивши взгляд на зубчатые стены; топорщилась башня желтеющим кубом; чернели разъятою пастью ворота, где бледно змеилась дорожка неясных бурнусов, сквозь клубы вихряемой пыли; стояли мечи минаретов среди приподнявшихся чалм куполов; и казалось: вздрогнет Европа, и — новый Медхи опрокинется бурей бурнусов в ветшающий днями, в облупленный мир: в мир Европы.“

„И в головах людей непостижимым образом совмещаются две взаимоисключающие мысли: бен Ладен служил ЦРУ, но к взрыву «башен-близнецов» он непричастен, американцы сами себя взорвали…А ведь еще двадцать лет тому назад бен Ладен сказал: «В 1979 г. Советский Союз вторгся в Афганистан – и где сейчас Советский Союз? С помощью Аллаха мы выбросили советское знамя в мусорную яму. Так мы рассеяли миф о сверхдержавах»…. И тогда он взялся за вторую сверхдержаву. Как показал на следствии арестованный в 2003 г. в Пакистане главный сподвижник бен Ладена Халед Шейх Мухаммед, находящийся сейчас в тюрьме Гуантанамо, они вдвоем долго и тщательно готовили акцию 11 сентября…. И до сих пор исламисты ежегодно отмечают годовщину этой акции, которую они называют «Операция Манхэттен», гордясь ей как высшим проявлением «истишхада» (мученичества во имя веры). Но у нас об этом даже не знают, а комментаторы и аналитики определенной ориентации смогли убедить массу людей в том, что все это «постановка.»“

„Второе, что требуется от иллюстратора научной фантастики, — это умение быть чертёжником-конструктором, умение облекать технические идеи автора в плоть и кровь конструктивной, инженерной, строительной логики. Он должен иметь не только высокую графическую, чертёжную, но и техническую подготовку, быть знакомым со строительной техникой, с научной аппаратурой, по крайней мере, настолько, чтобы не делать явных ляпсусов в изображении ферм каких-нибудь грандиозных сооружений, мостов, башен. Пока, к сожалению, наши иллюстраторы, за малым исключением, не обладают даже и этим минимумом. Наиболее осторожные из них поэтому ограничиваются рисунком, мало чем отличающимся от исходного чертежа, в котором изобретатель или писатель только схематично оформляет идею. Таково изображение гигантской подковы (идея Циолковского) для опытов над силой тяжести в романе «Прыжок в ничто» (илл. № 3). Невозможно в короткой статье описать все научные и технические ляпсусы и развесистые «клюквы», которые преподносятся читателям нашими иллюстраторами научной фантастики.“

„Я против того, чтобы, торгуя долгами, производить из воздуха финансовые инструменты — деривативы. Я против того, чтобы перенаселенные квартирки соседствовали с пустующими башнями «элитного» жилья. Я против того, чтобы улицы были забиты здоровенными автомобилями, в каждом из которых едут лишь по одному-два человека. Я против того, чтобы мегатонны несъеденной еды отправлялись на помойку.“

„Этот «опыт» и международная сеть терроризма, созданная КГБ, не пропала с распадом СССР, не исчезла окончательно, остались кадры, навыки, связи, и наконец – остался пример, прецедент террористической деятельности, которая возобновилась теперь на новом этапе, как война с Америкой. Есть вопросы, лежащие на поверхности, и вызывает большое удивление, что никто их не задаёт теперь, когда тема терроризма стала главной в Западном мире. Первый: где есть центр терроризма? Кто им руководит? Кто подготовил и довёл до исполнения такую сложную диверсию, как уничтожение башен Торгового Центра в Нью-Йорке и разрушение здания Пентагона в Вашингтоне? Кто? Бен Ладен? Это выглядит несерьёзно. Каждый, кто способен анализировать, поймёт, что такая операция была не под силу только террористической организации… После диверсии 11 сентября Америка была легко втянута в две войны на Ближнем Востоке… Зададим вопрос, чьим ещё интересам соответствовала эта война? Диверсия 11 сентября ударила по всему Западному миру. Ни одна страна не получила после этого события никакой политической прибыли. Но Россия сразу использовала ситуацию, чтобы спрятать свой государственный терроризм и преступную войну в Чечне, показывая на исламскую религиозность чеченцев, которые защищают отечество. И это право на защиту выставляется россиянами как исламский терроризм. Манипуляция удалась. Запад предательски сдал чеченский народ на уничтожение. От войны в Ираке на сегодняшний день никто не получил экономической выгоды, кроме России.“

„Я давно для себя решил, я не ищу инсайдов, не занимаюсь анализом, не верю в башни Кремля и в то, что кто-то из политологов обладает реальным знанием. За двадцать лет мы убедились: все политические прогнозисты - полная, простите, херня. Моя основная работа - Фонд борьбы с коррупцией, мы занимаемся расследованиями; в дополнение к этому пытаемся зарегистрировать свою партию; где можем, участвуем в выборах; если надо, организуем митинги. Мы занимаемся всеми способами политической борьбы, чтобы спасти свою страну, извините меня за пафос. Я не сижу как алхимик: сюда насыпем немного смелости, сюда - "умного голосования", а сюда немножко "Новичка"“

„Глаз, как, впрочем, у всех и всегда, здесь не было почти ни у кого.
Люди прячут свои глаза в анусе из ужаса, во-первых, увидеть себя – со всеми своими убожествами, во-вторых, людей – со всеми их убожествами. А запрятав глаза за сфинктер, эти двуногие лишаются последней возможности отличить уродство от красоты, зато мир их становится куда более «безопасен» и расплывчат, в таком мире они способны лишь смутно ощущать «флюиды», верить гороскопам и вести себя как последние дворняги: о! мне улыбнулись, а! кажется я ему/ей нравлюсь! Ой! тогда оно точно нравится мне, раз я нравлюсь ему!
И ведь если указать этой нездорово повернутой массе – эй! ты ведешь себя, как дворняжка, ты идешь не за тем, что красиво, и сильно, и чисто, ты скачешь хромоногой помойной псиной за первым, кто поманит тебя колбасой. Если сказать им, что они решают? Я отрою глаза, вытяну их из прямой кишки и буду смотреть в себя и в людей? Нет. Они пугаются и пищат – аааа, тогда я вообще ни за кем, ни к кому, тогда я буду один/одна – заявляют они с драматическим разворотом головы и надеждой, что найдется принц/принцесса на белом коне, которые их «спасут» из башни их гордыни и глупости. Принц/принцесса, что будут пробиваться вот к этой тле через все её зажатости, проблемности, уебищности, терпеть все истерики этой тли, чтоб однажды вот эта тля смогла сказать – ой, ты меня так любишь, ты любишь меня любой/любым, оооо, а я тоже, наверное, тебя люблю, раз уж ты единственный, кто так трахается со мной, конечно, невыносимым/невыносимой, но хорошим/хорошей внутри – где-то далеко-далеко внутри под всем моим нескончаемым дерьмищем, гордыней и тупостью.“

„Глаз, как, впрочем, у всех и всегда, здесь не было почти ни у кого.
Люди прячут свои глаза в анусе из ужаса, во-первых, увидеть себя – со всеми своими убожествами, во-вторых, людей – со всеми их убожествами. А запрятав глаза за сфинктер, эти двуногие лишаются последней возможности отличить уродство от красоты, зато мир их становится куда более «безопасен» и расплывчат, в таком мире они способны лишь смутно ощущать «флюиды», верить гороскопам и вести себя как последние дворняги: о! мне улыбнулись, а! кажется я ему/ей нравлюсь! Ой! тогда оно точно нравится мне, раз я нравлюсь ему!
И ведь если указать этой нездорово повернутой массе – эй! ты ведешь себя, как дворняжка, ты идешь не за тем, что красиво, и сильно, и чисто, ты скачешь хромоногой помойной псиной за первым, кто поманит тебя колбасой. Если сказать им, что они решают? Я отрою глаза, вытяну их из прямой кишки и буду смотреть в себя и в людей? Нет. Они пугаются и пищат – аааа, тогда я вообще ни за кем, ни к кому, тогда я буду один/одна – заявляют они с драматическим разворотом головы и надеждой, что найдется принц/принцесса на белом коне, которые их «спасут» из башни их гордыни и глупости. Принц/принцесса, что будут пробиваться вот к этой тле через все её зажатости, проблемности, уебищности, терпеть все истерики этой тли, чтоб однажды вот эта тля смогла сказать – ой, ты меня так любишь, ты любишь меня любой/любым, оооо, а я тоже, наверное, тебя люблю, раз уж ты единственный, кто так трахается со мной, конечно, невыносимым/невыносимой, но хорошим/хорошей внутри – где-то далеко-далеко внутри под всем моим нескончаемым дерьмищем, гордыней и тупостью.“

„Наклонностей много, а Пизанская башня — одна.“