Цитаты о солнце

страница 4

„Солнечная энергетика пока не развивается, поскольку Солнце не принадлежит нефтяным компаниям.“

„Когда во время боя [при Фермопилах] кто-то воскликнул: «Из-за варварских стрел не видно солнца», — Леонид сказал: «И хорошо, будем сражаться в тени».“

„«Зато слова: цветок, ребенок, зверь…» (Ходасевич). Думаю об этих словах, смотря на золотые, пронизанные послеобеденным солнцем деревья за окном, на кошку, на идущих из школы детей. Это меня в сто раз больше обращает к Богу, чем все богослужения и религиозные разговоры вместе взятые. И еще приходит в голову: «Кто вам сказал, что человек должен что-то сделать на этой земле…“

„… Было бы легче остановить Солнце, легче было сдвинуть Землю, чем уменьшить сумму углов в треугольнике, свести параллели к схождению и раздвинуть перпендикуляры к прямой на расхождение.“

„Весна наконец наступила, а сил нет. И хочется прятаться от долгожданного солнца, наблюдать за причудливой игрой света и тени из-за штор, — вот и весна пришла, а сил встретить ее как положено уже не осталось, — все ушло на преодоление зябкости, порывов апрельского ветра, ожидания тепла, — ну, еще чуть-чуть, после Пасхи и неизбежного цветения, которое как взрыв, — в одну ночь на землю опустились белые, розовые облака, пышные, сдобные, сладкие, точно оладьи, посыпанные сахарной пудрой, — застыть на полушаге, дотрагиваясь несмело до плюшевых отростков, похожих на пробивающиеся оленьи рога, вдыхая то, что позже окажется плодами — айвы, сливы, вишни, яблони, — пока что это фантом, ангельское порхание, предтеча, таинство, — явление новой жизни, заключенной в дыхании белых и палевых лепестков.“

„Настоящая красота не та, которой любуешься с удовольствием, но та, на которую смотреть так же трудно, как на солнце.“

„Говорить о любви мы оба ещё не устали.
Что ж, удел наш таков -
вновь и вновь умирать,
воскресая
под напев восходящего солнца…“

„Каждый день что-то новое в мире вершит небосвод,
Перед чем отступает людской остроумный расчет.
Пусть наш разум, как солнце златое, сверкает с высот,
Он загадкам судьбы разрешенья вовек не найдет.“

„Когда на сердце светло, в темном подземелье блещут небеса. Когда в мыслях мрак, при свете солнца плодятся демоны.“

„Какие бы боль и страдания ни приносила жизнь, мы все равно должны её приветствовать. Солнце и Луна, день и ночь, мрак и свет, любовь и смерть — человек всегда между ними. Кто боится страданий, тот боится и радости.“

„В потоке бурном, что ревет и злится,
Дневное солнце пляшет и дробится.
В спокойных водах, где волненья нет,
Неискаженно солнце отразится.
Так в юном сердце слово и совет
Не может, преломись, не исказиться.
Но поостынет сердце; много лет
Прошелестят крылами, словно птицы,
И лишь тогда в него познанья свет
Неискаженно сможет зарониться.“

„Любовь для высоконравственной натуры — то же, что Солнце для Земли.“

„Солнце течет и ныне по тем же законам, по коим текло до явления Христа-Спасителя: так и гражданские общества не переменили своих коренных уставов; все осталось, как было на земле, и как иначе быть не может.“

„Если и вправду есть Рай и Ад, мы можем с уверенностью утверждать, что Ад — это такой сильно перенаселенный Феникс: чистое, хорошо освещенное место, залитое солнцем, полное снотворных, и банальностей, и быстрых машин; где все кажутся почти счастливыми, кроме тех, кто осознал, что в его сердце что-то не так… кто медленно и ровно движется к окончательному безумию, которое приходит вместе с мыслью, что здесь нет как раз того единственного, что нужно по-настоящему. Утеряно. Не доставлено. No tengo. Vaya con Dios.“

„Я не волшебник.
Я только учусь.
Сердце открыто для чуда,
Да, я люблю и поверьте для них,
Сделаю лучшее, все подарю
Солнце и звезды и душу свою…..“

„Каждый день
Солнце встает снова
Начинается небольшая надежда“

„С Рождества день начинает расти. А солнце сильнее пригревать. Запомни, Христос — это Спаситель для христиан. Он наш Бог, истинный Бог. Какой же это чудный праздник! Какие песни поются по всей земле, чтобы весело было душе человеческой. Сколько добрых обычаев у народа, у болгар. Наряженная елка, разве она не напоминает тебе пасхальное яйцо? Читай чаще Библию, главу тринадцатую Евангелия от Иоанна.“

„Все люди родятся не знающими причин вещей и что все они имеют стремление искать полезного для себя, что они и сознают. Первым следствием этого является то, что люди считают себя свободными, так как свои желания и свое стремление они сознают, а о причинах, располагающих их к этому стремлению и желанию, даже и во сне не грезят, ибо не знают их. Второе следствие — то, что люди все делают ради цели, именно ради той пользы, к которой они стремятся. Отсюда выходит, что они всегда стремятся узнавать только конечные причины (causae finales) совершившегося и успокаиваются, когда им укажут их, не имея, конечно, никакого повода к дальнейшим сомнениям. Если же они не имеют возможности узнать их от другого, то им не остается ничего более, как обратиться к самим себе и посмотреть, какими целями сами они руководствуются обыкновенно в подобных случаях; таким образом, они необходимо по себе судят о другом. Далее, так как они находят в себе и вне себя немало средств, весьма способствующих осуществлению их пользы, как то: глаза для зрения, зубы для жевания, растения и животных для питания, солнце для освещения, море для выкармливания рыб и т. д., то отсюда и произошло, что они смотрят на все естественные вещи как на средства для своей пользы. Они знают, что эти средства ими найдены, а не приготовлены ими самими, и это дает им повод верить, что есть кто-то другой, кто приготовил эти средства для их пользования. В самом деле, взглянув на вещи как на средства, они не могли уже думать, что эти вещи сами себя сделали таковыми. Но по аналогии с теми средствами, которые они сами обыкновенно приготовляют для себя, они должны были заключить, что есть какой-то или какие-то правители природы, одаренные человеческой свободой, которые обо всем озаботились для них и все создали для их пользования. О характере этих правителей, так как они никогда ничего не слыхали о нем, они должны были судить по своему собственному. Вследствие этого они и предположили, что Боги все устраивают для пользы людей, дабы люди были к ним привязаны и воздавали им высочайшие почести.“

„Сидит человек… не двигается… и грешит оттого, что скучно ему, делать нечего: машина за него делает всё… Труда ему нет, а без труда — гибель человеку! Он обзавёлся машинами и думает — хорошо! Ан она, машина-то, — дьяволов капкан тебе! В труде для греха нет время, а при машине — свободно! От свободы — погибнет человек, как червь, житель недр земных, гибнет на солнце… От свободы человек погибнет!“

„Фреду Добсону, карлику в мышиных гетрах, Господь Бог подарил тот весёлый августовский день, который начался нежным гудком и поворотом вспыхнувшей рамы. Дети, возвратившись с прогулки, рассказывали родителям, захлебываясь и изумляясь, что видели карлика в котелке, в полосатых штанах, с тросточкой и парой жёлтых перчаток в руках. Страстно простившись с Норой, ожидавшей гостей, Картофельный Эльф вышел на широкую, гладкую улицу, облитую солнцем, и сразу понял, что весь город создан для него одного. Весёлый шофер звонким ударом согнул железный флажок таксометра, мимо полилась улица, и Фред то и дело соскальзывал с кожаного сиденья и всё смеялся, ворковал сам с собою. Он вылез у входа в Гайд-Парк и, не замечая любопытных взглядов, засеменил вдоль зелёных складных стульев, вдоль бассейна, вдоль огромных кустов рододендрона, темневших в тени ильмов и лип, над муравой, яркой и ровной, как бильярдное сукно.“

„Итак, я был в Абиссинии, сидел на горном плато Тигре, курил трубку возле походного шатра и мог вволю наслаждаться видами амб. Похожие на кактусы молочаи горели как золотые канделябры в лучах заходящего солнца; рядом с палаткой стояла группа кедров напоминавших ивы. Из соседней деревни доносились песни, не очень приятные для европейского слуха. Там, вероятно, был какой-то праздник. Не потому ли задержался мой проводник и носильщик абиссинец Фёдор? Он отправился раздобыть для меня в деревне чего-нибудь съестного на ужин.“

„Вижу, что линия воды немного голубее, смотрю туда: неба на море больше нет. Кажется, словно Создатель обо мне забыл, нет, я не ошибаюсь, солнце играет — это обман.“

„Слушай, по ночам тело приобретает полную свободу, которой ей так не хватает днём. Люди, предметы — всё погружается в сон. Взгляни вокруг — эти стены спят. Спит тумбочка, спит дверь. Оконные стёкла — и те заснули. А заснув, покрылись невидимыми трещинами. Трещины эти настолько широки, что пролезть в них не составит никакого труда. Ты можешь пройти сквозь стену, даже не потревожив её. Скажи, что такое, по-твоему, ночь? Ночь — это гармония. Ночью всё существует в мире и согласии, а днём — вспомни, как жестоко свет воюет с тенью. Не-ет. Ночью всё иначе. После захода солнца ночь, народившаяся в доме, покидает родные стены и берёт под руку ночь уличную, потому что обе они суть одно и то же, и нет между ними различий. Ночной воздух так и кишит тайными заговорщиками — ненависть в сговоре с любовью, боль — с радостью. Крепко держатся они друг за друга, и, должно быть, недаром в ночной темноте убийца молодой женщины испытывает особенную нежность к своей жертве…“

„О, только бы жить! Я хочу видеть, как солнце опускается за горой, и синее небо покрывается яркими звёздами, как на зеркальной поверхности моря появляются белые барашки, и целые скалы волн разбиваются друг о друга под голос неожиданной бури. Я хочу броситься в челнок навстречу этой буре, хочу скакать на бешеной тройке по снежной степи, хочу идти с кинжалами на разъярённого медведя, хочу испытать все тревоги и все мелочи жизни. Я хочу видеть, как молния разрезает небо и как зелёный жук переползает с одной ветки на другую. Я хочу обонять запах скошенного сена и запах дёгтя, хочу слышать пение соловья в кустах сирени и кваканье лягушек у пруда, звон колокола в деревенской церкви и стук дрожек по мостовой, хочу слышать торжественные аккорды героической симфонии и лихие звуки хоровой цыганской песни.
О, только бы жить! Только бы иметь возможность дохнуть земным воздухом и произнести одно человеческое слово, только бы крикнуть, крикнуть!.. <...>
И вдруг я вскрикнул, всей грудью, изо всей силы вскрикнул. Безумная радость охватила меня при этом крике, но звук моего голоса поразил меня. Это не был мой обыкновенный голос: это был какой-то слабый, тщедушный крик. Я раскрыл глаза; яркий свет морозного ясного утра едва не ослепил меня. Я находился в комнате Настасьи. Софья Францевна держала меня на руках. Настасья лежала на кровати, вся красная, обложенная подушками, и тяжело дышала. <...>
А меня выкупали в корыте, спеленали и уложили в люльку. Я немедленно заснул, как странник, уставший после долгого утомительного пути, и во время этого сна забыл всё, что происходило со мной до этой минуты.
Через несколько часов я проснулся существом беспомощным, бессмысленным и хилым, обречённым на непрерывное страдание.
Я вступал в новую жизнь...“

„Грудь наша вдыхала положительно какой-то банный воздух. Пока мы шли лесом, ещё можно было кое-как терпеть, но когда достигли возвышенностей, на которых негры имеют обычай выжигать траву перед наступлением «массики», мне казалось, что вот-вот кто-нибудь из нас свалится. Стекловидная, чёрная земля была раскалена как под печки. В добавок ко всему, как обыкновенно в полуденное время, в воздухе не было ни малейшего движения; листья на деревьях висели неподвижно, эвфорбии, казалось, освобождались от своего оцепенения и таяли под палящими лучами солнца. Если бы не влажность воздуха, то никакое растение не вынесло бы этой страшной температуры, но для человека эта влажность делает зной ещё более невыносимым.“

„Титульный лист книги Аммиана издания Аккурзия (Аугсбург, 1533) 2. А так как, быть может, те, кто не жил в Риме и кому доведется читать мою книгу, удивятся, почему в случаях, когда мое повествование доходит до событий в Риме, речь идет только о волнениях, харчевнях и тому подобных низких предметах, то я вкратце изложу причины этого, никогда намеренно не уклоняясь от истины.
3. Когда впервые воздымался на свет Рим, которому суждено жить, пока будет существовать человечество, для его возвышения заключили союз вечного мира Доблесть и Счастье, которые обычно бывают разлучены, а если бы хотя бы одной из них не было налицо, то Рим не достиг бы вершины своего величия.
4. Со своего начала и до конца времени детства, то есть почти в течение 300 лет, римский народ выдерживал войны вокруг стен города. Затем, войдя в возраст, после многообразных невзгод на полях битв он перешел через Альпы и через морской пролив; а, став юношей и мужем, стяжал победные лавры и триумфы со всех стран, входящих в необъятный круг земной; склоняясь к старости и нередко одерживая победы одним своим именем, он обратился к более спокойной жизни.
5. Поэтому-то достославный город, согнув гордую выю диких народов и дав законы, основы свободы и вечные устои, словно добрый, разумный и богатый отец, предоставил управление своим имуществом Цезарям, как своим детям.
6. И хотя трибы давно бездействуют, центурии успокоились, нет борьбы из-за подачи голосов, и как бы вернулось спокойствие времен Нумы Помпилия, но по всем, сколько их ни есть, частям земли чтят Рим, как владыку и царя, и повсюду в чести и славе седина сената и имя римского народа.
7. Но этот великолепный блеск Рима умаляется преступным легкомыслием немногих, которые, не помышляя о том, где они родились, так словно им предоставлена полная свобода для пороков, впадают в заблуждения и разврат. По словам поэта Симонида, первое условие счастливой жизни — слава Отечества.
8. Некоторые из них, полагая, что они могут себя увековечить статуями, страстно добиваются их, словно в медных мертвых изображениях заключена награда более высокая, нежели заключенная в сознании за собой честной и благородной деятельности. Они хлопочут о позолоте этих статуй, почет, который впервые был присуждён Ацилию Глабриону, когда он силою оружия и своей умелостью победил царя Антиоха. А как прекрасно, пренебрегая этими мелочами, взбираться на вершину истинной славы по крутому и длинному пути, как сказал некогда аскрейский поэт (Гесиод), это показал Цензор Катон. Когда его однажды спросили, почему нет его статуи среди множества других, он сказал: «Я предпочитаю, чтобы разумные люди удивлялись, почему я этого не заслужил, чем чтобы они про себя с осуждением толковали о том, чем я это заслужил; это было бы много обиднее».
9. Другие, почитая высшее отличие в необычно высоких колесницах и великолепии одевания, потеют под тяжестью плащей, застегнутых на шее и прихваченных у пояса. Делая их из чрезвычайно тонкой материи, они дают им развиваться, откидывая их частыми движениями руки, особенно левой, чтобы просвечивали широкие бордюры и туника, вышитая изображениями различных звериных фигур.
10. Третьи, напуская на себя важность, преувеличенно хвалятся, когда их о том и не спрашивают, размерами своих поместий, умножая, например, ежегодные доходы со своих плодородных полей, раскинувшихся с самого востока и до крайнего запада; при этом они забывают, что предки их, благодаря которым достигло таких размеров римское государство, стяжали славу не богатствами, а жестокими войнами: ни в чем не отличаясь от простых солдат по имуществу, пище и одежде, доблестью сокрушали они всякое сопротивление.
11. Поэтому расходы на погребение Валерия Публиколы были покрыты в складчину; вдова Регула, оставшись без средств с детьми, жила на пособия от друзей ее мужа; дочери Сципиона из государственной казны было выдано приданое, так как знати было стыдно, что остается не замужем девушка во цвете лет из-за продолжительного отсутствия своего неимущего отца.
12. А теперь, если ты, как новый в Риме человек благородного сословия, явишься для утреннего приветствия к какому-нибудь богатому, а потому и зазнавшемуся человеку, то он примет тебя в первый раз с распростертыми объятиями, станет расспрашивать о том и сем и заставит тебя лгать ему. И удивишься ты, что человек столь высокого положения, которого ты никогда раньше не видел, оказывает тебе, человеку скромного состояния, такое изысканное внимание, так что, пожалуй, и пожалеешь, что ради такого преимущества на десять лет раньше не прибыл в Рим.
13. Но если ты, польщенный этой любезностью, сделаешь то же самое и на следующий день, то будешь ожидать, как незнакомый и нежданный посетитель, а твой вчерашний любезный хозяин будет долго соображать, кто ты и откуда явился. Если же ты, будучи наконец признан и принят в число друзей дома, будешь три года неизменно исполнять обязанность утреннего приветствия, а затем столько же времени будешь отсутствовать и вернешься опять к прежним отношениям, то тебя не спросят, где ты был и куда, несчастный, уезжал, и понапрасну будешь ты унижаться весь свой век, заискивая перед этой высокомерной дубиной.
14. Когда же начнутся приготовления к бесконечным зловредным пирам, устраиваемым время от времени, или раздача ежегодных спортул, то с большой опаской идет обсуждение того, следует ли пригласить кроме тех, для кого этот пир является ответной любезностью, также и чужого человека. И если, после тщательного обсуждения, решатся это сделать, то пригласят того, кто шатается у дверей возниц цирка, мастерски играет в кости или выдает себя за человека, знакомого с тай-нами науки чернокнижия.
15. А людей образованных и серьезных избегают как скучных и бесполезных; следует отметить и то, что номенклаторы обычно продают эти и другие подобные приглашения и, взяв деньги, позволяют участвовать в прибылях и пирах безродным проходимцам, пуская их со стороны.
16. Я не стану говорить об обжорстве за столом и разных излишествах, чтобы не затянуть своего изложения; но отмечу, что некоторые из знати носятся сломя голову по обширным площадям и мощеным улицам города, не думая об опасности, мчатся, как курьеры, волоча за собой толпы рабов, словно шайку разбойников, не оставляя дома даже и шута, как выразился комический поэт. Подражая им, и многие матроны мечутся по всему городу, пусть и с закрытым лицом и в носилках.
17. Как опытные полководцы ставят в первую линию густые ряды людей посильнее, за ними легковооруженных, далее стрелков, а позади всех вспомогательные войска, чтобы они могли прийти на помощь при необходимости: так и начальники подвижной праздной городской челяди, которых легко узнать по жезлу в правой руке, тщательно расставляют свою команду, и, словно по военному сигналу, выступает впереди экипажа вся ткацкая мастерская, к ней примыкает закопченная дымом кухонная прислуга, затем уже вперемешку всякие рабы, к которым присоединяется праздное простонародье из числа соседей, а позади всего — толпа евнухов всякого возраста, от стариков до детей с зеленоватыми, безобразно искаженными лицами. В какую сторону не пойдешь, наткнешься на толпы этих изуродованных людей, и проклянешь память Семирамиды, знаменитой древней царицы, которая впервые кастрировала юных отроков, совершая насилие над природой и отклоняя ее от предначертанного пути; между тем как природа, уже при самом рождении живого существа влагая зародыши семени, дает им как бы указание на пути продолжения рода.
18. При таких условиях даже немногие дома, прежде славные своим серьезным вниманием к наукам, погружены в забавы позорной праздности и в них раздаются песни и громкий звон струн. Вместо философа приглашают певца, а вместо ритора — мастера потешных дел. Библиотеки заперты навечно, как гробницы, и сооружаются гидравлические органы, огромные лиры величиной с телегу, флейты и всякие громоздкие орудия актерского снаряжения.
19. Дошли наконец до такого позора, что, когда не так давно из-за опасности недостатка продовольствия принимались меры для быстрой высылки из города чужестранцев, представители знания и науки, хотя число их было весьма незначительно, были немедленно изгнаны без всяких послаблений, но оставлены были прислужники мимических актрис и те, кто выдали себя за таковых на время; остались также три тысячи танцовщиц со своими музыкантами и таким же числом хормейстеров.
20. И в самом деле, куда ни кинешь взор, повсюду увидишь немало женщин с завитыми волосами в таком возрасте, что если бы они вышли замуж, то могли бы по своим годам быть матерями троих детей, а они до отвращения скользят ногами на подмостках в разнообразных фигурах, изображая бесчисленное множество сцен, которые сочинены в театральных пьесах.
21. Нет сомнения в том, что пока Рим был обиталищем всех доблестей, многие знатные люди старались удержать при себе, — как гомеровские лотофаги сладостью своих ягод — разными любезностями благородных чужеземцев.
22. А теперь мно-гие в своем надутом чванстве считают низким всякого, кто родился за пределами городских стен за исключением бездетных и холостых: просто невероятно, с какой изобретательностью ухаживают в Риме за людьми бездетными!
23. И так как у них в столице мира свирепствуют болезни, в борьбе с которыми оказывается бессильно всякое врачебное искусство, то придумали спасительное средство: не посещать заболевших друзей, а к прочим предосторожностям прибавилась еще одна, довольно действенная: рабов, которых посылают наведаться о состоянии здоровья пораженных болезнью зна-комых, не пускают домой, пока они не очистят тело в бане. Так боятся заразы, даже когда ее видели чужие глаза.
24. Но если их пригласят на свадьбу, где гостям раздают золото, то те же самые люди, соблюдающие такие предосторожности, готовы, даже если и плохо себя чувствуют, скакать хотя бы в Сполетий. Таковы нравы знати.
25. Что же касается людей низкого происхождения и бедняков, то одни проводят ночи в харчевнях, другие укрываются за завесами театров, которые впервые ввел Катул в свое эдильство, в подражание распущенным нравам. Кампании режутся в кости, втягивая с противным шумом воздух, с треском выпускают его через ноздри, или же — и это самое любимое занятие — с восхода солнца и до вечера, в хорошую погоду и в дождь обсуждают мелкие достоинства и недостатки коней и возниц.
26. Удивительное зрелище представляет собой эта несметная толпа, ожидающая в страстном возбуждении исхода состязания колесниц. При таком образе жизни Рима там не может происходить ничего достойного и важного.“

„На Марсе недавно обнаружили какие-то остатки пара, который раньше был водой. Можно предположить, что когда-то и на Марсе существовала цивилизация. Марс очень похож на Землю. У него даже скорости вращения вокруг Солнца и вокруг своей оси схожи с земной. Так вот, недавно я с лупой рассматривал фотографию мёртвой планеты, которую послал американский аппарат с Марса. И мне показалось [смеётся], что на одной из марсианских скал я различил три буковки: МВФ.“

„Вы покупаете годы работы, трудитесь на солнце; вы покупаете печаль, которая не может говорить.“

„2 мая 1837-го. Нет Александра; умер Карамзин, не переживший потрясения Сенатской площади; четыре года, как почил в Бозе преподобный Серафим; четыре месяца, как «закатилось Солнце русской поэзии ― Пушкин умер.»“

„Если Солнце и Луна будут когда-либо сомневаться, они немедленно погаснут.“

„Утро. Мама дома одна. Погруженная в бессвязные, тоскливые думы, она ходит из комнаты в комнату. На белой двери обрисовалась ее тень, смутная в рассеянных лучах затуманенного солнца. Мама остановилась у двери и подняла руку широким, странным движением. Тень на двери заколебалась и зашептала о чем-то знакомом и грустном. Странная отрада разлилась в душе Евгении Степановны, и она двигала обеими руками, стоя перед дверью, улыбалась дикой улыбкой и следила мелькание тени. Послышались Прасковьины шаги, и Евгения Степановна вспомнила, что она делает нелепое. Опять ей страшно и тоскливо. «Надо переменить место, — думает она.“

„Прошедшее и будущее осеняют одних только великих людей точно так же, как [восход] и [заход] солнца позлащает дни только вершины гор.“

„Вынашиваю Солнце - я - Любовь! Я - Вечное движенье Света РАдуг!
Что холод мне твой? Что мне твой огонь?
Я Осознала смысл творений - РАдость!“

„Знайте, что это благословение, что вашу тупость достают под солнца, и показывают вам, и расписывают вам и раскладывают по полочкам и дают вам алгоритмы, как от этой тупости избавляться. Но все равно, осуществлять этот алгоритм, каждый для себя может лишь сам.“

„ГЕРБЕРТ: Замрите! Вы – великолепны.

Остановись, мгновение, ты прекрасно.
Замри на пальцах синевой.
Утреннее солнце шло ему… шло нам обоим непозволительно.
Нечеловечески шло.

ФРАНЦ: Это утренний свет. Он идет всем.

ГЕРБЕРТ: Идите к черту, господин Вертфоллен, с вашей псевдо-скромностью.

ФРАНЦ: Зачем? Он очаруется и станет вам соперником.“

„Дайте мне золотых дьяволиц, соблазняющих солнце!

Дьяволицы нашептывали нам мягким клекотом вод обещания радости.

Под такими сводами надо верить в валькирий.

Здесь она, слышите? Здесь златокудрая в своём хрустальном гробу. Вот её дыхание в расплывчатом эхо.

Спит золотая, ждет Сигурда.

А вот Сигурд у лодки – высокий, кудрявый, юный и злой.

И скулы его остры, а подбородок точён.

Кожа его алебастрова, а сердце – Солнце.

Вот он Сигурд, темные волосы, брови вразлет.

Взгляд ледниковый в сумраке сводов чернее вод,
что Хели кровь заменяют.“

„Солнце золотит небо,
деревья.
Запах листвы.
Господи, счастье какое – наклониться, поднять лист золотой и втягивать, вытянуть из него все запахи земли, неба, солнца, смолы, птиц, леса, свежести, ветра –
жизни.
Так неторопливо, свежо, мокро – чуть-чуть древесиной – и пахнет жизнь.“

„" это не имеет значения. я знаю, что ты имеешь ввиду. будь счастлив, мизуки. найди свое собственное солнце, хорошо? не совершайте ошибку, ища солнце в этом виртуальном мире. или нет, я разорву их тела на части, если увижу, как они причиняют тебе боль." - сказал человек который сделал больнее всех.“

„Пой, жрец!
Но уже не о ненависти моей, безбрежной, как сила –
о дороге солнца –
из пыли в пыль –
с пирамид Теотиуакана
до колоколов
башен
часовней моих,
рассыпанных по Испании.
Пой о самой
фиолетовой
сути неба.
Той, в нефритовых,
лазуритово
ярких
перьях,
той, от которой подкашиваются колени,
что у Лусии Святой перед господом богом нашим,
сказавшей «Боже Великий Завета Старого,
вот глаза
сына твоего
под вуалью черной
на подносе перламутровом,
словно боль,
бельмо словно
на зрачке обожженном,
и всё это,
господи,
всё –
с любовью».
Так сказал Нецауальпилли.
Вот о чем пой, жрец.
О любви безбрежнее силы,
подобной силе
моей..“

„Большинство людей, которым не хватает нужной суммы для поездки в Европу, считают себя бедными. Они расстраиваются от невозможности купить авиабилет в Турцию или Египет, увидеть Венецию или Париж — города мечты. Кажется, что в европейских странах какое-то особенное счастье, а дома не ждёт ничего, кроме низкого уровня жизни и работы за копейки. Но у этих людей есть кое-что ценное, о чём они не подозревают. Они обладают ещё большим богатством. Каким? Семьёй, друзьями, любимыми людьми, возможностью каждый день встречаться с ними, видеть восход солнца и его закат. «Самые дорогие вещи — это не вещи» — как написал неизвестный автор. И возможно, если вы пока не можете позволить себе путешествовать по всему миру, вам судьбой предписано обладать невероятным счастьем здесь, дома, рядышком с самыми дорогими и любимыми.“

„Природа всегда будет опережать человека, потому что именно она рисует для него рассвет и закат Солнца — точно так же, как она выделяет для него время, которое он должен использовать во благо.“

„Мои мысли…..
В жизни людей, как и в природе должно быть равновесие, если сплошные солнечные дни, и нет дождей, природа превращается в пустыню….надо относиться философски к изменениям в жизни, даже если кажется, что дожди затянулись, все равно выглянет солнце, да и солнце устает и приходит на смену ночь…“

„Она не тянулась к свету — она выбирала тьму.
Она не радовалась солнцу — она любила мглу.
Она не шла нормальной дорогой — она выбирала гать.
Она мечтала стать необычной бабочкой,
А превратилась в обыкновенную бл… дь!“

„Красивая душа человека — это как сладкая дыня с сочным ароматом. Такая дыня радует и вкусом, и запахом, и своими полезными свойствами. Так же с человеком, если его душа такая же красивая, как спелая дыня. Красивая душа подобно солнцу дарит нам позитивные эмоции. Очень важно, чтобы человеку на пути встречались красивые души и чтобы он сумел эту красоту разглядеть. Есть с виду невзрачные, но очень вкусные и полезные ягоды и фрукты. Бывает наоборот, когда красота скрывает яд. Так и во встречающихся на пути людях важно обращать внимание не на внешность, а на внутренний мир. Некоторые души подобны прекрасным цветам, а некоторые целым садам!“

„АФОРИЗМЫ АНАХРОНИЗМЫ — 8

• Жизнь без увлечений как пища без соли, как колодец без воды, как лето без солнца.
• Перевод с пьяного на русский довольно простой, но требует колоссального терпения…
• Можно думать не задумываясь, можно задумываясь думать, а можно не задумываясь не думать и не парится.
• Зонтик на двоих — осени прощальной эскиз.
• В извечном противостоянии человека и времени — человек всегда терпит сокрушительное поражение.
• Предел физических возможностей человека — в руках самого человека.
• Лицемерная улыбка — до добра не доведет.
• Всякий раз, пытаясь «изваять» цитату о казнокрадах, дабы развеять каждодневную скуку — очень хочется вонзить «золотое перо» в их бесстыжую воровскую руку!“

„Серые будни привносят свои краски, когда видны серые лица — люди идут с работы, пропуская закаты, и просыпаются утром, чтобы не насладиться восходом солнца.“

„Женский цветок медленно развертывает длинную спираль своей ножки, поднимается, выныряет из воды и пышно распускается на поверхности пруда. Из соседнего корня мужские цветы, виднеясь сквозь освещенные солнцем воды, полные надежды, в свой черед,
поднимаются на свидание с той, которая, качаясь, поджидает их и зовет в очарованный
мир любви.“

„Вот веточка цветущего вереска, обрызганная каплями росы, которые играют, как алмазы, под лучами солнца — вселенная в миниатюре, радующая взгляд того, кто умеет видеть!
Вот уголок леса, окруженный скалами, перерезанный песчаными обрывами,покрытый мхом, поросший можжевельником; его дикий, мрачный вид находит не менее жуткий отклик в сердце, и оно болезненно сжимается, когда из лесной чащи доносится пронзительный крик коршуна. Вот опаленные солнцем, бесплодные ланды с крутыми каменистыми склонами, дали которых окутаны, как в пустыне, знойным маревом,— здесь я нашел прелестный и одинокий цветок анемона с лиловыми, точно шелковыми лепестками и золотыми тычинками — трогательное олицетворение моей непорочной возлюбленной, такой одинокой в своей долине!
Вот обширные пруды, по поверхности которых природа рассыпала зеленые блестки,
спеша одеть полурастительным, полуживотным покровом эти стоячие воды, где жизнь возникает за несколько дней, а водо­рослей и насекомых такое же множество, как и светил, плавающих в эфире мироздания.“

„Возвышенная жизнь! Богов обитель!
Недавно червь, ты стоишь ли ее?
Да! Лишь от ласки солнца, земножитель,
Отважно отврати лицо свое!“

„Закончен тяжкий труд дневной.
Пора уснуть стадам…
Но, чу! Среди толпы мирской
Докучный слышен гам.
То мотыльки летят, пьяны
Сладчайшим воздухом весны.
Сквозь ясный день они парят,
Иные, волей ветра мчась,
Иные, показать стремясь
На солнце свой наряд.“

„Жанна смотрела вдаль, на безбрежную, волнистую водную гладь, которая, казалось, дремала под звездами.В эти часы отдохновения природы после захода солнца в воздухе разливались все запахи земли. Жасмин, обвивавший окна нижнего этажа, непрестанно струил свой резкий аромат, который смешивался с более легким благоуханием распускавшихся листьев.
Медленные дуновения ветра приносили крепкий запах соленого воздуха и липкие испарения морских водорослей.Девушка, сияющая от счастья, полной грудью вдыхала воздух, и деревенская тишина успокаивала ее, как свежая ванна.Все животные, просыпающиеся с наступлением вечера и таящие свою безвестную жизнь в тиши ночей, наполняли полутьму безмолвным оживлением. Огромные птицы беззвучно парили в воздухе, как пятна, как тени; жужжание невидимых насекомых едва касалось уха; по росистой траве и по песку пустынных дорог мчались немые погони. Лишь несколько меланхолических жаб посылали к луне свой короткий и однообразный стон. Жанне казалось, что сердце ее расширяется, что оно полно неясных звуков, как и этот светлый вечер, что оно вдруг закишело тысячью бродяжнических желаний, как у тех ночных животных, чей шорох ее окружал. Что-то роднило ее с этой живой поэзией; и в мягкой белизне ночи она ощущала нечеловеческий трепет, биение едва уловимых надежд, что-то похожее на дуновение счастья.“

„В эти часы отдохновения природы после захода солнца в воздухе разливались все запахи земли.
Жасмин, обвивавший окна нижнего этажа, непрестанно струил свой резкий аромат, который смешивался с более легким благоуханием распускавшихся листьев. Медленные дуновения ветра приносили крепкий запах соленого воздуха и липкие испарения морских водорослей.
Девушка, сияющая от счастья, полной грудью вдыхала воздух, и деревенская тишина успокаивала ее, как свежая ванна.“

„Рассыпанные по небу светила
Нам темной ночью поражают взгляд
И блеск заемный отдают назад,
Которым солнце их, уйдя, снабдило.“

„Старый бук был самой знаменитой и прекрасной достопримечательностью парка, вид на него открывался отовсюду. Одиноким темным пятном возвышался он на светлой лужайке, его круглая, плотная, красиво очерченная крона была видна даже из глубины сада, и чем светлее и ослепительнее синело небо, тем торжественнее и темнее выделялась на его фоне вершина дерева. В зависимости от погоды и времени дня она выглядела по-разному. Часто казалось, что бук догадывается о своей красоте и знает, что он не случайно стоит в гордом одиночестве вдали от других деревьев. Тогда он горделиво выпячивал грудь и через головы других деревьев устремлял холодный взор в небо. Но иногда у него был такой вид, будто ему известно, что он один такой и что в этом саду у него нет братьев. Тогда он ищущим взглядом тоскливо смотрел на стоявшие в отдалении деревья. Особенно красив он бывал по утрам, но и на закате тоже, пока не багровело солнце; тогда он внезапно угасал, и казалось, что вокруг него ночь наступает на час быстрее, чем в других местах.“

„А с половины мая яркое солнце печет невыносимо, степь выгорает, дождей не бывает месяца по два — по три, суховей, северо-восточный раскаленный ветер, в несколько дней выжигает всякую растительность, а комары, мошкара, слепни и оводы тучами носятся и мучат табуны, пасущиеся на высохшей траве. И так до конца августа…“

„Солнце царит, затопляя
Землю потоками света.
Встало огромное лето
В огненной вышине.
В городе раскаленном
Тени соборов сини,
Площади, как пустыни,
В душном томятся огне“

„Смеется мне июль,
Кивают мне поля.
И облако – как тюль,
И солнце жжет, паля.
Блуждаю целый день
В сухих волнах земли,
Пока ночная тень
Не омрачит стебли.“

„Стоял июль, земля казалась раскаленной, воздух обжигающим. Все вокруг кипело от смешения красок и оглушительных звуков. Ослепительно светило солнце, пронзительно стрекотали цикады, гулко жужжали пчелы, горячий воздух был напоен ароматом цветов, смолы, перегретого сока растений. Высокие свечи розовых, голубых и белых лупинусов, сплетаясь в густые снопы, соперничали с ослепительной красотой вьющихся золотистых лоз, словно отлитых из сверкающего металла. У домов пышно цвели розы и дикий шиповник. Все берега, вплоть до самого океана, были покрыты нежными маками.“

„Пусть розы любви расцветают в долине,
пусть будет под солнцем земля зелена!
В поле пойдем, нарвем розмарина,
ветка любви
в розмарин, в розмарин вплетена.“

„У кузнечиков есть голос, у улиток его нет. Последние любят сырость, первые – тепло; последних заставляет вылезти из скорлупы роса, первые просыпаются от жгучих лучей солнца, вместе с его восходом и начинают свои песни. Так если и ты хочешь быть человеком приятно и дельно говорящим, не показывай своей души на обедах, когда ее окропила винная "роса", или загрязнишь ее. Когда же, в тихой беседе, ее согреет своими лучами разум, тогда пусть раздастся ее голос, как голос пророка – пусть она заговорит голосом правды.“

„Весь день Паркер Джагода бродил по району Лоуп. Он определил это для себя именно как «бродил». И он не откладывал никаких дел. У него просто не было ни их, ни планов. Это был залитый солнцем день начала июля. Блестящие электронные табло показывали 91 градус по Кельвину. Он ненавидел суету города, но жара и толпы людей вокруг, спешащих между огромными зданиями, придавали ему сил.“

„В комнате стояла невыносимая жара. Через открытые окна помещение заливало
послеобеденное солнце. Воздух был неподвижен, ни ветерка. Надо было отвести ее
в какую-нибудь пустующую комнату на другой стороне дома, в одну из тех, куда солнце смотрит по утрам, а после обеда в них стоит прохлада.“

„Не выношу даже вида грязной городской или даже хоть бы и деревенской мухи,
с раздутым желтым брюхом цвета майонеза, с крылышками такими черными, будто она обмакнула их в мрачную некрофильскую краску. Нет, я люблю только мух чистоплотнейших, сверхвеселых, наряженных в этакие серенькие альпаковые одеяньица от Баленсиаги,
сверкающих что сухая радуга, ясных как слюда, с гранатовыми глазками и брюшком благородного неаполитанского желтого цвета — такие восхитительные маленькие мушки порхают в оливковой роще Порт?Льигата, где не живет никто, кроме Галы и Дали. Эти грациозные мушки столь изысканны, что садятся на оливковые листочки только с той стороны, где те подернуты налетом окиси серебра. То феи Средиземноморья. Они несли вдохновение греческим философам, которые проводили жизнь под солнцем, облепленные мухами…“

„Войдя в купальню, Аквинский быстро разделся и, вздрагивая от мягкого утреннего холодка, осторожно спустился по ветхой шаткой лесенке к воде. Солнце светлое, только что омытое предрассветной росой, бросало слабые, теплые блики на тихую, как зеркало, воду.
Какая-то не совсем проснувшаяся мошка, очертя голову, взлетела над самой водой и, едва коснувшись ее крылом, вызвала медленные, ленивые круги, тихо расплывшиеся по поверхности.“

„Стань солнцем.
Солнце станет тобой!“

„Из всех живых существ — колибри самые прекрасные по форме, самые роскошные по
окраске. Драгоценные камни и металлы которым искусственно придается их блеск, не могут сравниться с этими живыми драгоценностями. Эти маленькие птицы — образцовые произведения природы. Она осыпала их всеми дарами, которые уделила другим птицам в отдельности.Легкость, быстрота, ловкость, грация — все даровано этим маленьким ее любимцам. Смарагды, рубины, топазы сверкают на их одежде, которая никогда не пачкается и не пылится, потому что за всю свою воздушную жизнь они не прикасались к земле.
Они всегда в воздухе и порхают с цветка на цветок. Они наделены красотой и свежестью цветов, нектар которых они пьют. Колибри живут только в тех областях земли, где вечно возобновляются цветы. А те виды этого семейства, которые летом проникают в умеренный пояс, остаются там короткое время. Кажется, что они следуют за солнцем в его поступательном и обратном движении и на крыльях зефира шествуют в свите вечной весны.“

„Конечно, именно здесь и должно было находиться заветное дерево, тень которого доставляет полное блаженство! Оба чувствовали это по тому очарованию, какое охватывало их в полусвете высоких сводов.Деревья казались им добрыми существами, исполненными силы, блаженного молчания и неподвижности. Одно за другим окидывали они взором все деревья, и все деревья были им любы; от их властного спокойствия Альбина и Серж ждали раскрытия тайны, обладание которой позволит им сравняться в росте с исполинскими деревьями и возрадоваться могуществу жизни своей.Клены, ясени, буки, кизил теснились точно толпа гигантов, простодушных, гордых и добрых героев, живших в мире, несмотря на то что стоило любому из них упасть, и этого было бы достаточно, чтобы поранить и погубить целый угол леса. У вязов были огромные, раздутые, переполненные растительным соком тела и чуть прикрытые легкими пучками крошечных листьев конечности. Девически-белые березы и ольхи выгибали тонкие свои талии и распускали по ветру листву, походившую на волосы гордых богинь, уже наполовину превращенных в деревья. Платаны вздымали вверх прямые торсы, с гладкой красноватой, точно из кусков мозаики, корой. Лиственницы спускались по скату словно толпа варваров, одетых в зеленые полукафтанья и благоухавших ароматом ладана и смолы.
Но владыками леса были дубы, громадные дубы, прямоугольно возвышавшиеся с дуплами внизу стволов и раскинувшие свои могучие руки так, что места под солнцем уже не оставалось.
То были деревья-титаны, пораженные молниями, стоявшие в позах непобежденных бойцов; их разрозненные конечности сами по себе составляли целый лес.“

„В небе пылало июльское солнце; весь воздух, казалось, пропитан был жгучим весельем; ни малейшее дуновение ветерка не нарушало покоя листвы ив и тополей.“

„В июльские послеполуденные часы, пышущие жаром, большая комната с тремя окнами, тщательно прикрытыми ставнями, дышала глубоким покоем. Сквозь щели старинных резных ставней проникали только тонкие полоски лучей — в полумраке комнаты это слабое сияние заливало все предметы нежным и рассеянным светом. Здесь было относительно свежо, сюда не достигал палящий зной солнца, раскалявшего фасад дома.“

„Как же мы отыщем солнце, если побоимся перейти болото?“

„Сияет солнце, воды блещут,
На всем улыбка, жизнь во всем,
Деревья радостно трепещут,
Купаясь в небе голубом.
Поют деревья, блещут воды,
Любовью воздух растворен,
И мир, цветущий мир природы,
Избытком жизни упоен.“

„Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго. С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце – не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное – мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый ее туман.“

„С утра амурится петух,
И нет прохода курице.
Лицом поворотясь на юг,
Сосна на солнце жмурится.“

„У меня странное чувство, будто солнце светит на этих троих ярче прежнего.
Все остальное выглядит как обычно - куры возятся в траве на крышах глиняных домов,
кузнечики прыгают с куста на куст, детишки полынными метелками сгоняют мух с вяленой рыбы, и они поднимаются черными облаками, - все, как обыкновенно в летний день.
Кроме солнца, а оно светит на трех приезжих в сто раз ярче, и я вижу… Ш_в_ы, где они составлены. И почти вижу внутри у них аппарат, который принимает мои слова, пробует засунуть их туда и сюда, поворачивает так и этак, а когда не находит для них удобного готового места, отбрасывает, будто их и не говорили.“

„Дело в том, что когда вы еще очень, очень молоды, вам кажется, что лето состоит из одних только солнечных дней и лунных ночей, что ветер не бывает пронизывающим и дует всегда с запада, а розы согласны цвести где угодно. Но с годами устаешь дожидаться, когда сквозь тучи прорежется луч солнца. А потому закрываешь двери, заходишь в дом и, притулившись у огня, гадаешь, почему ветер вечно дует с востока и почему ты давно бросил попытки вырастить розы.“

„Если ты солнце, то и я свет!“

„Проиграв в бою за место под солнцем, взыщи компенсацию с того, кто оказался слабее тебя.“

„Возвысився на добродетель, и ум очистив, к желанному и крайнему достигл еси: безстрастием же украсив житие твое, и пощение изрядное восприим совестию чистою, в молитвах яко безплотен пребывая, возсиял еси яко солнце в мире, преблаженне Алексие.“

„Лицо женщины, изображающей Страсбург, в то время было закутано чёрным флёром, пьедестал убран венками, траурными лентами и золотыми надписями, которые горели на солнце, призывая к мщению. И всегда вы находили у ног статуи несколько букетов, которые не успели ещё завянуть.
Ветер истрепал чёрный флёр и разнёс его обрывки, как чёрную паутину.
Иногда бывают манифестации. Иногда. Когда хотят сделать неприятность правительству, которое терпеть не может никаких манифестаций.
Высохшие цветы сгнили под непогодами.
Металлические венки заржавели, почернели, с них слезла краска, дожди смыли надписи с лент.
И вся статуя Страсбурга напоминает забытую могилу, которой больше никто не посещает.“

„Подкреплять общими словами утверждение, которое приобретает вес, только если его доказать, это все равно что объявить: «Имею честь уверить вас, что земля вращается вокруг солнца»“

„На следующий день приступили к сооружению плотов. К счастью, возле реки росло множество деревьев, известных у голландцев под названием «кокер-боомов», которые, по утверждению Лауренса, вполне пригодны для сооружения плотов или паромов.
Кокер-боом — род алоэ. Его короткий и толстый ствол даёт материал, обладающий в высушенном виде всеми свойствами пробкового дерева.
На берегу реки устроили настоящую верфь. Все имевшиеся кокер-боомы были срублены и распилены на брёвна одинаковой величины, длиною в одиннадцать футов и три фута в диаметре. Знойное тропическое солнце быстро сушило их, так что можно было рассчитывать на скорое изготовление необходимого количества плотов.“

„Начиналась полупустыня, где солнце по утрам лёгкое и сухое, как выдержанный херес, а на закате падает за горизонт, словно багровый от жара кирпич.“

„И голубое озеро, и савойские горы, и высокое бирюзовое небо с ослепительно-жгучим солнцем, и тополи, и платаны, всё, всё, казалось, потеряло в глазах Неволина красоту и прелесть.
Неволин ушёл со станции, избегая встретить начальника станции и сторожей. И, опустив голову, ещё медленнее пошёл домой.“

„Как только весной появляется солнце, как только начинает пахнуть весной, начинаются обострения — кому-то грезится отставка Сечина, кому-то — отставка правительства, а кто-то несколько дней не видит по телевизору президента Путина.“

„Мне хотелось найти доро́гу к тому голому хребту, что возвышается за лесом. Сегодня я был на этом хребте. Подъём километра три и я подошёл по тропинке к гребню: вся Савойя с её вершинами и хребтами была передо мной.
А у подножья, проходя среди полян, залитых солнцем, обставленных редкими соснами, я заметил остатки каких-то стен, фундамента, груды камней. Они сразу показались мне какими-то таинственными — потом я узнал, что это остатки римского лагеря.“

„Куда подевались цветы?!
Кто оторвал кусок солнца?!
Оставьте хоть звёзды в покое!“

„Катастрофически западает солнце“

„Небо и земля будут мне внутренним и внешним гробом, солнце и луна — парой нефритовых дисков, звезды — жемчужинами, а вся тьма вещей — посмертными подношениями. Разве чего-то не хватает для моих похорон? Что можно к этому добавить?“

„Деспотизм не может существовать в стране до тех пор, пока не уничтожена свобода прессы, подобно тому как ночь не может надвинуться, пока солнце не зашло.“

„Будет очень смешно, если Солнце сожрут крокодилы.
Будет жалко, если Луну обольют керосином.
Мне страшно, я лучше сдохну, чем видеть могилы,
В которых хоронят людей так празднично и красиво.“

„Подобно Солнцу, растапливающему воск, но делающим твердым глину, золото расширяет великие сердца, но заставляет сжиматься ничтожные.“

„Кажется, я всегда тосковал по ощущениям, составляющими теперь мою принадлежность, — принадлежность счастливца, проникшего в воздух.
Мне часто случалось летать во сне, и сон был упоительным. Действительность силой и яркостью переживаний превосходит фантастичность сновидений, и нет в мире красок, способных окрасить достаточно ярко могучую красоту моментов, — моментов, могущих быть такими длительными.
Мой первый полет длился двенадцать минут. Это время ничтожно мало, когда оно протекает в скучной, серой, мертвящей обстановке жизни на земле, но когда летишь, это — семьсот двадцать секунд, и каждую секунду загорается новый костер переживаний, глубоких, упоительных и невыразимо полных… Сказка оборвалась… Я спустился. Легкий, как сон, стоял аэроплан на фоне восходящего солнца. Трудно было представить, что несколько минут тому назад он жил и свободно двигался в воздухе…“

„Марс, в общем-то, на той же самой орбите… Марс примерно на той же дистанции от Солнца, что очень важно. Мы видели фотографии, где есть каналы, и мы считаем, вода. А где вода, там и кислород. А если кислород, значит, мы можем дышать.“

„Египет солнце растерзало“

„Кто хочет греть свои ноги у солнца, упадёт на землю.“

„Если бы солнце было необитаемым, тогда слово сарва-гата — вездесущий — теряет смысл.“

„Христос таится в язычестве, в христианстве открывается. Христианство есть Откровение, Апокалипсис язычества. Слепые солнца не видят, но теплоту его чувствуют. Христос язычников — солнце слепых.“

„6. Теперь я хочу описать в беглом очерке, как я несколько раз делал раньше в соответствующих местах, пороки знати, а затем — простого народа.
7. Некоторые, блистая знатными, как они думают, именами, страшно гордятся тем, что зовутся Ребуррами, Флабуниями, Пагониями, Герсонами, Далиями, Таррациниями, Перразиями и другими столь приятно звучащими славными именами.
8. Некоторые величаются шелковыми одеждами и гордо выступают в сопровождении огромной и шумной толпы рабов, как будто их провожают на смерть или — чтобы выразиться, избежав дурного знамения — они замыкают строй выступающей перед ними армии.
9. Когда такие люди входят в сопровождении 50 служителей под своды терм, то грозно выкрикивают: «Где наши». Если же они узнают, что появилась какая-нибудь блудница, или девка из маленького городка, или хотя бы давно промышляющая своим телом женщина, они сбегаются наперегонки, пристают ко вновь прибывшей, говорят в качестве похвалы разные сальности, превознося ее, как парфяне свою Семирамиду, египтяне — Клеопатру, карийцы — Артемизию или пальмирцы — Зенобию. И это позволяют себе люди, при предках которых сенатор получил замечание от цензора за то, что позволил себе поцеловать жену в присутствии собственной их дочери, что тогда считалось неприличным.
10. Некоторые из них, когда кто-нибудь хочет их приветствовать объятием, наклоняют голову вниз, словно собирающиеся бодаться быки, и предоставляют льстецам для поцелуя свои колени или руки, полагая, что и это должно их сделать счастливыми, а что касается чужого человека, которому они, быть может, даже в чем-то обязаны, то, по их мнению, выполнен весь долг вежливости, если они предложат ему вопрос, какие термы он посещает, какой водой пользуется, в чьем доме остановился.
11. Будучи столь важными и являясь, как они о себе воображают, почитателями доблестей, эти люди, если только узнают, что получено известие о предстоящем прибытии в Рим коней или возниц, с такой поспешностью бросаются, смотрят, расспрашивают, как их предки дивились некогда братьями Тиндаридами, когда они известием о победе в давние времена наполнили всех радостью.
12. Дома их посещают праздные болтуны, которые рукоплещут со всяческой лестью каждому слову человека высшего положения, играя шутовскую роль паразита древней комедии. Как те льстят хвастливым солдатам, приписывая им осады городов, битвы, тысячи убитых врагов, уподобляя их героям, так и эти до небес превозносят знатных людей, восхищаясь высоко воздымающимися рядами колонн с капителями наверху и любуясь стенами, ослепляющими взор блеском мрамора.
13. Иной раз на пирах требуют весы, чтобы взвесить рыб, птиц и сонь, затем идут до тошноты повторяющиеся восхваления их величины, как будто никогда не виданной; а тут еще стоит при этом чуть не тридцать нотариев, с записными книжками, недостает только школьных преподавателей, чтобы произнести об этом речь.
14. Некоторые боятся науки, как яда, читают с большим вниманием только Ювенала и Мария Максима и в своей глубокой праздности не берут в руки никакой другой книги; почему это так, решать не моему слабому рассудку.
15. А между тем, людям такого высокого положения и столь знатного происхождения следовало бы читать много различных сочинений. Ведь они наслышаны, что Сократ, когда он уже был приговорен к смерти и заключен в темницу, услышав, как один музыкант распевал под аккомпанемент лиры стихи Стесихора, попросил того учить его, пока есть еще время; на вопрос певца, какая ему от этого польза, когда ему предстоит умереть послезавтра, Сократ ответил: «Чтобы уйти из жизни, зная еще чуть-чуть больше».
16. Немногие среди них проявляют должную строгость во взысканиях за проступки. Так, если раб несколько опоздает, принося горячую воду, отдается приказ наказать его тридцатью ударами плети; если же он намеренно убьет человека, и присутствующие настаивают, чтобы виновный был наказан, то господин восклицает: «Чего же и ожидать от подобного негодяя и мошенника? Если в другой раз он посмеет сделать что-нибудь подобное, то уж я его накажу».
17. Верхом хорошего тона считается у них, чтобы чужой человек, если его приглашают к обеду, лучше убил бы брата у кого-то, чем отказался от приглашения; сенатору легче потерять половину состояния, чем перенести отсутствие на обеде того, кого он решил пригласить после основательного и неоднократного рассмотрения этого вопроса.
18. Некоторые из них готовы сравнивать свои путешествия с походами Александра Великого или Цезаря, если им пришлось проехаться подальше для осмотра своего имения или для участия в большой охоте; если же они съездят из Арвернского озера на расписных лодках в Путеолы, в особенности, если это происходило во время тумана, то готовы уподобить себя Дуиллию. Если при этом на бахроме шелковых завес окажутся мухи, не захваченные золочеными опахалами, или через щель завес проникнет луч солнца, они изливаются в жалобах на то, что не родились они в стране киммерийцев.
19. Если кто-то выходит из бани Сильвана или целебных вод Маммеи, то немедленно вытирается тончайшими льняными простынями и принимается тщательно осматривать вынутые из-под пресса блистающие белизной одежды, — а приносят их столько, что можно было бы одеть одиннадцать человек. Наконец, отобрав несколько одежд и нарядившись, он берет кольца, которые отдавал рабу, чтобы не попортить их сыростью, разукрашивает ими пальцы и уходит.
20. Вернись же кто из них недавно со службы при особе императора или из похода, в его присутствии (никто не смеет открыть рот), он является как бы председателем. Все молча слушают, что он говорит … он один, как глава дома, рассказывает неподходящее, но приятное ему, и по большей части умалчивает о том, что действительно интересно.
21. Некоторые из них, хоть это и нечасто случается, не желают, чтобы их звали aleatores (игроки в кости) и предпочитают называться tesserarii (метатели костей), хотя разница между этими названиями такая же, как между словами «воры» и «разбойники.»“

„Я, в буквальном смысле слова, оживаю только на Солнце.“