Цитаты о литературе

страница 3

„…Нахожу, что евреи пока ничего не дали русской литературе, а дадут ли много впредь — не ведаю…“

„Честно говоря, многие годы я считал, что откровенный разговор о Солженицыне до времени неуместен, ибо он не просто отдельная личность или один из писателей, но и в определённой мере персонификация современной литературы, а может быть, и более того — всей нашей современной истории. По этой причине любой, даже сугубо эстетический разговор вокруг его творчества неизбежно перерос бы в идеологическую полемику, где внелитературные страсти, по естественной инерции сложившейся в современном обществе ситуации, возобладают над профессиональной сутью обсуждаемого предмета. Разрушительные последствия для русской литературы трудно себе вообразить<…“

„Конечно я вспоминаю и фильмы, и партнёров, и режиссёров, и города, в которых снимался, и при случае, пересматриваю. Правда, берегу зрение, которое слабеет с каждым днём. Для меня потеря зрения — огромное несчастье. Я очень люблю читать. Возможно, литературу люблю больше кино?“

„Но как же тогда быть с «творчеством». Оно основывается, видимо, на подобных предубеждениях? На симпатиях и антипатиях. (Нет, высшее творчество сродни и высшему отношению — они смыкаются. Жизнь и литература (т. е. так опыт жизни говорит одно: не будь предубежденным); одно говорит опыт жизни и другое — творческий порыв — поддайся искушению, соблазну предубежденности, изведай безудержной…“

„Когда случают лошадей, это очень неприлично, но без этого лошадей бы не было, то часто кобыла нервничает, она переживает защитный рефлекс и не дается. Она даже может лягнуть жеребца. Заводской жеребец не предназначен для любовных интриг, его путь должен быть усыпан розами, и только переутомление может прекратить его роман. Тогда берут малорослого жеребца, душа у него, может быть, самая красивая, и подпускают к кобыле. Они флиртуют друг с другом, но как только начинают сговариваться (не в прямом значении этого слова), как бедного жеребца тащат за шиворот прочь, а к самке подпускают производителя. Первого жеребца зовут пробник. <…> Русская интеллигенция сыграла в русской истории роль пробников. <…> Вся русская литература была посвящена описаниям переживаний пробников. Писатели тщательно рассказывали, каким именно образом их герои не получали того, к чему они стремились.“

„Есть комикс, как Дэдпул убивает классическую русскую литературу. Вы хотели, чтобы такое экранизировали?
— Вы хотите, чтобы Дэдпул сражался против Достоевского? А что, было бы здорово! Но если говорить серьёзно, то русская классическая литература – это бесценно, и сняться в одном из романов русских классиков было бы большой удачей.“

„Во времена, когда ценностям чтения и замкнутости так ожесточенно бросают вызов, литература становится освобождением.“

„Правду сказать, мы знаем жизнь только по литературе. Разумеется, за исключением тех, кто не знает литературы.“

„А что вы сами читаете?
— У меня сейчас длительный период нечтения. Думаю, что значительную, могучую литературу ежедневно читать невозможно: душа устаёт. В ежедневное чтение не верю и не считаю это глубоким.“

„Литература вообще и поэзия в частности не может погибнуть ни при каких обстоятельствах. <…> Смотрите, в истории нашего отечества чего только не было. Бывали десятилетия куда хуже, чем нынешнее — во всех отношениях. Но заметьте, что нет ни одного десятилетия, самого черного, тяжелого, в котором мы бы не обнаружили двух, ну трех имен прекрасных поэтов высшего класса. А уж просто хороших поэтов — тем более.“

„«Всю жизнь я старался избежать мелодрамы, — подчеркнул он в интервью 1991 года. — Я сидел в тюрьме три раза и в психиатрической больнице два раза, но это никак не повлияло на то, как я пишу… Это — часть моей биографии, но биография ничего общего не имеет с литературой, или очень мало». В разговорах со мной он выразился еще более афористично: «Нельзя стать заложником собственной биографии», или: «Нельзя продолжить злую действительность собственными словами». А в эссе об Одене он утверждает, что «для писателя упоминать свой тюремный опыт — как, впрочем, трудности любого рода — все равно что для обычных людей хвастаться важными знакомствами».“

„Если человек что-то начал писать, то уже не остановишь. И главное-то обидно… Человек может быть умным, даже интеллектуалом, может любить и знать хорошую литературу и кино, может иметь прекрасное образование, а писать при этом бессмысленное говно, и совершенно не будет этого видеть.“

„Во всей истории литературы нет мастера, который ценился бы потомками только за блистательность и оригинальность внешней отделки: творения самых эффектных стилистов блекли и тонули в Лете, если созданные ими образцы не могли открыть будущим поколениям ничего нового и дорогого.“

„Невозможно рассказать о сегодняшнем дне так, как это делали Толстой и Достоевский, – да и не нужно. Классики – это те, кто смог в литературе создать универсальные образы и понять вечные законы человеческой жизни. Но связать эти универсалии с нашей, текущей жизнью мы можем только благодаря современной литературе. Лучших живущих писателей хочется читать, чтобы понять себя и свою жизнь – такими, какими они даны нам не в эпопее из школьной программы, а прямо сейчас.“

„В одном моем стихотворении есть такая фраза: «Корни мои в небе». Это правда. Я чувствую себя нездешней, я не очень-то землянка. А если серьезно о корнях, мои родители – известные калининградские художники Наталья и Геннадий Мурзич. Я очень горжусь тем, что родилась в творческой семье, в том смысле, что для себя я довольно рано поняла, что вряд ли буду заниматься чем-то основательным, реальным, не связанным с созданием культурного продукта. Шучу, конечно. Но я знала четко, что не буду рисовать. Мол, мы пойдем другим путем…
Моя литература началась с Высоцкого. Я его не слушала (не работал проигрыватель), я его – читала. Читала все время, без конца. Вслух. Моя мама сходила с ума. Настя с утра до вечера: «Бу-бу-бу, бу-бу-бу…». А потом, в тринадцать лет, аккурат подарком на день рождения был фильм «Асса». И с ним «Кино», «Аквариум», ну и весь любимый Ленинградский рок-клуб. И Башлачев. Да, это мои корни. Горжусь. Много позже проснулась любовь к Достоевскому, Цветаевой, Кузмину, Георгию Иванову.“

„Настоящая литература, настоящая поэзия — всякая новая и настоящая, — она, конечно, другая, если она не повторяет то, что неоднократно было. Всё та же подлинная, — если это поэзия. Я сам в это не верю. Жизнь никогда, ни однажды этого не подтвердила, что какая-то поэзия сменяется другой поэзией, нет. Есть поэзия подлинная и не подлинная. Я в это не верю и советую очень вам на это не поддаваться.“

„Общество находит в литературе свою действительную жизнь, возведенную в идеал, приведенную в сознание.“

„Произведения Конан Дойла, особенно это касается «Шерлок Холмса», — невероятно интригующие, смешные, какие угодно, но не скучные. А когда их пытаются загнать в рамки Викторианской эпохи, своего рода «мужской Джейн Остин», и сюжет, и персонажи теряют практически все. Поэтому некоторые адаптации «Шерлока» невозможно смотреть. Я могу себе представить, какой интерес вызывали книги Конан Дойла в свое время, на фоне прочей «монотонной» литературы.“

„Свободный писатель – это истинный ученый, который предлагает результаты своих знаний и плоды своих исследований; он приносит пользу народу во всех его делах, охраняя вместе с тем благородство науки и честь литературы. Он говорит свое слово, хотя бы оно и шло вразрез с пристрастиями простого народа или противоречило личным вкусам и симпатиям стоящих у власти. Кто пишет для будущего, тот получает воздаяние в настоящем; кто пишет для настоящего, о том не сохранится память в будущем.“

„Существует три вещи, которые мужчины могут делать с женщинами: любить их, страдать из-за них и обращать их в литературу.“

„Конечно, границы понятия можно размыть, но суть харизматичной литературы остается прежней: герой или несколько героев влекомы идеей, которая ценнее их жизни и всех ее благ. Такая жизнь должна обрываться – или создавать впечатление, что может – без всякой липы и мягкой подстилки.“

„Мы чувствуем, что цивилизация в своем поступательном движении отрывается, что ее отрывают от традиционных исторических корней, поэтому она должна зондировать свое будущее, она должна сегодня принимать решения, последствия которых спасут или погубят наших детей и внуков. Такое положение дел выше наших сил, и его иногда называют future shock – шок будущего, потрясение от видения непостижимого, раздираемого противоречиями, но вместе с тем и неотвратимо приближающегося будущего. Это положение дел застало литературу и science fiction неподготовленными. То, о чем сегодня говорит «нормальная» беллетристика, как и то, что рассказывают разукрашенные книги SF, уходит и уводит от мира, который есть, и тем более от мира, который стоит у ворот, – у ворот, ведущих в XXI век. «Обычная» литература часто замыкается в себе самой или прибегает к мифологическим мутациям, к алеаторизмам (alea – игральная кость, жребий; алеаторика – учение о случайности, алеаторизм – введение случайных элементов), к языку темному и запутанному – а science fiction превращается в псевдонаучную сказочку или пугает нас упрощенными картинами грядущих кошмаров цивилизации. Обе склоняются к подобным формам – отказу от действий, которые придавали литературе качество, которое Дж. Конрад назвал «воздаянием по справедливости видимому миру». Но чтобы воздать по справедливости, надо сначала понять аргументы спорящих сторон; поэтому нет ничего более важного, чем попытки понять, куда наш мир движется и должны ли мы этому сопротивляться или, принимая это движение, активно в нем участвовать.“

„Напрасно думать, что эта литература была лишь плодом народного досуга. Она была достоинством и умом народа. Она становила и укрепляла его нравственный облик, была его исторической памятью, праздничными одеждами его души и наполняла глубоким содержанием всю его размеренную жизнь, текущую по обычаям и обрядам, связанным с его трудом, природой, почитанием отцов и дедов…“

„Русская литература пьянство воспевать не смеет. Нация и так вся в белой горячке. Только Веничка смог подняться до такого уровня словоблудия, которое превратило его жизнь в игру. Прекрасную своей бессмысленностью и полную неуловимых смыслов. Чехов местами бросал одобрительно — «опрокидон с пирамидоном». А так нет оды алкоголю в русской литературе.“

„Мечты сбываются. И забываются. Именно так это работает. Не нужно мечтать о совершенной литературе, об идеальном спутнике, о полете в космос, о мире во всем мире. Нужно просто жить, нужно двигаться вперед, писать книги, лететь в космос, любить… Напрасно мы пытаемся все контролировать! Есть реальная сила, которая много больше нас. Мы можем сколько угодно воображать себя пауками, творящими свою реальность, высасывающими жизненные силы мух, нападающим на соседей… Может, мы и пауки, но однажды взойдет жаркое солнце – и не останется от нашей паутины ни следа, ни тени.“

„К развлекательной литературе относятся примерно так же, как к проституции: осуждают, но пользуются.“

„Искусство рисования и самая живопись суть не что иное, как орудия, содействующие литературе и, следовательно, просвещению народа.“

„Нужно очень много истории, чтобы получилось немного литературы.“

„Литература является самым приятным способом игнорирования жизни.“

„Я всегда завидовала людям, которые в лёгкой и доступной форме способны так донести свои мысли, убеждения и мораль, что они дойдут до ВСЕХ, а не только до горстки эстетов, предпочитающих «настоящую литературу». Настоящая — это где все страдают и в конце умирают? Написанная так, что понять и прочувствовать её могут от силы 10% читателей? Причем судя по их отзывам, большая часть из них ничего в ней не поняла, зато гордится и хвастается тем, что сумела ее осилить? (Это я ещё не упоминаю «настоящие» книги, после которых возникает ощущение, будто ты в грязи вымазался, мир дерьмо и все люди сволочи; их поклонники тоже меня презрирают и грозятся сжечь вместе с моими дешёвыми поделками).“

„Литература у нас существует, но критики ещё нет. (1829)
Критикою у нас большею частию занимаются журналисты, т. е. entrepreneurs, люди, хорошо понимающие своё дело, но не только не критики, но даже и не литераторы.“

„Литература придаёт жизни форму.“

„Но есть великолепные писатели, о которых почти никто не знает, кроме самих литераторов. Для СМИ и крупных издательств они неформат. Но, кажется, именно этот неформат и есть настоящая литература.“

„Поэзия и литература вообще определяется не географией, а языком, на котором она создается.“

„Зачем вы снимаете это? Думаете, детям не хватает литературы? Это факт, конечно, но после такого кина ненависть явится навечно и с восприятием его будет война!“

„… Я слишком люблю литературу, чтобы мириться в ней с серостью, бескультурьем, со всем, что обедняет и усредняет нашу поэзию… Я считаю, что по стихам поэта должно быть ясно, что он безусловно любит, а что безусловно ненавидит. Тогда и к нему самому можно испытывать сильные чувства. И ещё — поэт должен иметь право на свои слова, на свои восклицания, декларации, призывы, а право это можно заслужить только жизнью, соответствующей творчеству…“

„Проблема писателей, как мне кажется, состоит в том, что мы вещаем, словно имеем на то какое-то особое право, а при этом литературе недостает точности, чтобы ухватить ту реальность, которую мы пытаемся представить. Мы впадаем в бессвязность и нечленораздельность, но не приближаемся ни на шаг к цели. Правда, порой в метафоре или в стихотворении удается точным ударом вызвать дрожь понимания, передать читателю ощущение особой реальности, особого мироустройства — а ведь ради этого, по-моему, и затевается вся охота. Мы должны попытаться понять, что такое та реальность, которую мы беремся описывать. Китайские афоризмы подходят к ней гораздо ближе, чем мы, европейцы, со всей нашей литературой, — индийские и китайские.“

„Из русской литературы больше всего я люблю «Отцы и дети» Тургенева. Возможно, потому, что я прочел его в довольно нежном возрасте, когда был еще очень впечатлительным. Я тогда, как и герои этого романа, тоже задавался вопросом: хочу ли я мыслить по-старому? Или мне нужно отбросить опыт предыдущих поколений и начать все заново?“

„Это мрачная любовная история. Очень мрачная. И любви как таковой в ней не так много. Лишь малая часть. Дружба, умение быть партнером, компаньоном своему возлюбленному, секс, ревность, одиночество, невроз, безумие — до Анны Карениной так полно в литературе не создавался ни один женский образ.“

„Литература — это новости, которые не устаревают.“

„По новому стандарту школьного образования необязательными станут такие предметы, как математика и литература. И это понятно, русский человек не обязан сам чего-то считать и чего-то читать. Непонятно только, почему обязательным станет предмет «Место России в мире». Ведь называть это место как-то непедагогично.“

„Наши СМИ, а потом и наша литература страшно много потеряли в тот момент, когда начали обращаться к потребителю, а не к читателю.
Русская словесность, оторванная от вдумчивого, сопереживающего читателя, потеряла голос. Она как рыба, выброшенная на берег, — открывает рот, но её никто не слышит.“

„Не интересно быть в литературе проводником исключительно женских энергий и сил. На мой взгляд, это межгендерное пространство.“

„Вся научно-популярная литература — одно сплошное предисловие.“

„Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные, благонадежные чиновники, но отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики.“

„Анекдот и биография — вот, что осталось нам от литературы, остальным завладела жизнь и кинематограф.“

„Он любил классическую музыку, живопись, шедевры литературы… Что ж, у каждого свои недостатки.“

„Мне стыдно говорить об этом, но «Крёстного отца» я написал исключительно из того, что мог найти в другой литературе. Я никогда не встречал настоящего честного гангстера…“

„Когда я читаю прозу, меня интересует не сюжет, не новеллистика, а просто литература, писание. Всегда следует разграничивать, с кем вы имеете дело — с автором романа или с писателем. В счастливых случаях имеет место совпадение. Но слишком часто роман становится целью писателя. В то время как целью писателя должно быть нечто иное: выражение мироощущения посредством языка. А вовсе не посредством сюжета.“

„Дети – самые чуткие читатели. Они читают и верят тебе, но в то же время очень остро чувствуют фальшь. Поэтому в детской литературе недопустима не только халтура, но даже помарки…“

„Cлово «успех» как-то обесценилось и износилось от безжалостной эксплуатации многочисленными коучерами и бизнес-тренерами. Бизнес-литература бизнес-литературе — рознь. Я о многочисленных книгах с историями успеха, которые, на мой взгляд, вообще должны стоять в отделе фантастики.“

„Современная литература такова, какова современность, — ни больше ни меньше.“

„Пафос выживания – не тема для харизматичной литературы. Ее тема – полный выход героя в пространство духа через жертвенную утрату тела. Будет ли это текст, музыка или импульс электричества в матрице – не важно.“

„«Всю жизнь я старался избежать мелодрамы, — подчеркнул он в интервью 1991 года. — Я сидел в тюрьме три раза и в психиатрической больнице два раза, но это никак не повлияло на то, как я пишу… Это — часть моей биографии, но биография ничего общего не имеет с литературой, или очень мало». В разговорах со мной он выразился еще более афористично: «Нельзя стать заложником собственной биографии», или: «Нельзя продолжить злую действительность собственными словами». А в эссе об Одене он утверждает, что «для писателя упоминать свой тюремный опыт — как, впрочем, трудности любого рода — все равно что для обычных людей хвастаться важными знакомствами».“

„Наследить в литературе и оставить в ней след — совсем не одно и то же.“

„Русский язык красотою, изобилием, важностью и разнообразными родами мер в стихотворстве, каких нет в других, превосходит многие европейские языки, а потому и сожалительно, что россияне, пренебрегая столь сильный и выразительный язык, ревностно домогаются говорить или писать несовершенно, языком весьма низким для твердости нашего духа и обильный чувствований сердца. До какого бы цветущего состояния довели россияне свою литературу, если бы познали цену языка своего!“

„Русская литература — это наша национальная религия. Другой по большому счету нет. Это наша версия православия. Поэтому тут нет не сакральных текстов. И к ним надо относиться соответственно. И делать из них постмодернизм невозможно. Как невозможно снять постмодернистское Евангелие от Матфея.“

„Большинство современных книг — лишь мерцающие отражения сегодняшнего дня. Они очень быстро гаснут. Старое же обнаруживает свою сокровеннейшую ценность — долговечность. Лишь бы новое — это сама преходящность. Сегодня оно кажется прекрасным, а завтра предстает во всей своей нелепости. Таков путь литературы.“

„Зачем-то устраивается пленум по детской литературе. Выступать я не буду. Если бы я выступил, я обратился к юным поэтам с единственным вопросом: отчего вы так бездарны? Эта речь была бы очень короткая — но больше мне нечего сказать.“

„Профессора литературы склонны придумывать такие проблемы, как: «К чему стремился автор?» или еще гаже: «Что хочет книга сказать?» Я же принадлежу к тем писателям, которые, задумав книгу, не имеют другой цели, чем отделаться от нее.“

„Моя проблема в том, что сейчас аудитория более грамотна в фантастике, чем когда-либо. Во времена Шекспира вы, вероятно, ожидали увидеть пьесу один или два раза в своей жизни, а сегодня вы видите четыре или пять различных видов художественной литературы каждый день. Таким образом, оставаться впереди аудитории невозможно.“

„Судьба сделала меня специалистом по древней русской литературе. Впрочем, что значит «судьба»? Судьба была во мне самом… Но та же судьба одновременно постоянно отвлекала меня от занятий академической наукой. По натуре я, очевидно, человек беспокойный…“

„Смысл новой русской литературы не в этнографической достоверности и не в разоблачении страны, а в показе того, что под тонким культурным покровом человек оказывается неуправляемым животным.“

„Новая литература колеблется между «чёрным» отчаянием и вполне циничным равнодушием. В литературе, некогда пахнувшей полевыми цветами и сеном, возникают новые запахи — это вонь.“

„Литература существует, потому что жизни недостаточно.“

„… у литературы никогда не было такого благоприятного климата, как в последние десятилетия. Ошарашивает само число ежегодно публикуемых новых названий.
Когда я рос, литература означала сотню или около того авторов. Сейчас поход в книжный магазин напоминает посещение магазина пластинок, со всеми этими альбомами групп и солистами, которых ты никогда не услышишь, потому что не хватит на это жизни. Ещё и потому, что их главный стилистический приём — шум. То же относится и к современной литературе: её дидактический шум разнится разве что громкостью.“

„Это большая литература, потому что это бесстрашное саморазоблачение, в том числе собственной вины. Как замечательно сказал Владимир Новиков: «Литература должна вас заставлять признаваться себе даже в том, в чём вы никогда не признаетесь себе наедине с собой, а вот наедине с настоящей книгой можете».“

„История пародии самым тесным образом связана с эволюцией литературы.
Обнажение условности, раскрытие речевого поведения, речевой позы — огромная эволюционная работа, проделываемая пародией.
Процесс усвоения какого-либо литературного явления есть процесс усвоения его как структуры, как системы, связанной, соотнесенной с социальной структурой. Процесс такого усвоения торопит эволюционную смену художественных школ.“

„Литература – это идеи, которые побуждают жить.“

„Отношение тотолитарных вождей к культуре вообще и к литературе было, за редчайшим исключением, почти всегда однозначным. В творениях свободного человеческого духа они инстинктивно чувствовали смертельную угрозу самому своему существованию. Недаром один из ведущих заправил Третьего рейха любил при случае повторять постулат собственного сочинения: "Когда я слышу слово "культура", моя рука тянется к пистолету."“

„… презрение [нашей] нынешней власти к интеллигенции. Ведь это же власть, у которой в голове не буквы, а цифры, нули. На кой хрен им вообще сдалась литература?“

„Если говорить всерьёз об опричнине, об этом зловещем феномене, то парадокс в том, что она не была описана в литературе. Получается, что классики наши, бородатые и великие, стеснялись писать об этом. И боялись. Понимаю почему — не только по цензурным соображениям. <…“

„Лично для меня литература отделена от жизни, мои произведения никак не связаны с тем, как я живу, люблю и верю. Весь мой опыт в литературе — это попытка снять с этой области некую мистическую паутину, которой она была окутана последние два века.
<…> Мои опыты вызвали ярость у критиков толстых журналов, которые, как жрецы умершего бога — Великой Русской Литературы, стали изо всех сил делать вид, что он жив. <…>
Литература — не стенобитная машина. Я не боролся с советской прозой, я просто её исследовал. <…> Это был самодостаточный литературный эксперимент. На самом деле я не был диссидентом <…>. Я боролся с самим собой и за качество своих текстов.“

„Проблема профессиональных филологов в том, и только в том, что они оценивают одну книгу при помощи десятков и сотен других книг, прочитанных ранее. И другого механизма оценки литературы у них нет. Посему, полагаю я, у филологов есть лишь один глаз, сугубо литературный, способный только сравнивать тексты. Глаз второй, смотрящий в жизнь, у большинства литературоведов постепенно затянулся мутной текстуальной плёнкой, толщина которой прямо пропорциональна количеству прочитанных книг. Голова филологов заполнена книгами до предела. Они видят жизнь только сквозь текст. И гордятся этим. Навсегда объевшиеся и отравленные литературой, они воспринимают живую жизнь как продолжение текста, как приложение к нему. «Все в мире есть текст!» — сказал философ Витгенштейн, и эту сомнительную максиму подхватили в конце шестидесятых французские подхватили в конце шестидесятых французские философы. Хочется спросить: а чувство страха — тоже текст? Любовь — текст? Покалывание в пояснице — тоже текст? Для большинства филологов — да. <…“

„корр.: У вас есть ученики — в литературе или ещё в чём-нибудь?
— Да, и довольно много. Я весь прошлый год жил в Берлине и каждый день рано утром ездил кататься на велосипеде в Грюнвальдский лес. Для этого мне надо было переехать Кудам — это такая большая улица с русскими суши-барами и пластиковыми медведями. В это время мало движения, улица пустая, но немецкие пешеходы всё равно стоят на тротуаре и ждут, пока переключится светофор. Я, естественно, проезжал на красный. И тогда, переглянувшись и пожав плечами, немцы с виноватыми улыбками шли за мной — каждый раз! Нет ничего слаще, чем дарить людям свободу.“

„Писатель, с моей точки зрения, не продавец товара под названием «литература», он создатель определённого продукта, который может на какое-то время стать товаром на пути к читателю. Но ценность этого продукта не в том, что его можно продать, а в том, что он может вступить в непредсказуемое взаимодействие с умом читателя. Печатаю книги и продаю их не я. Но подход очень симптоматичный и печальный. Весь мир погружен в такое дерьмо именно потому, что в нём заправляют люди, которые считают существенными только товарно-денежные трансакции — которые по своей природе являются чисто техническими, вспомогательными, вторичными. <…> Сочинитель, который думает о целевой группе, а не о пространстве своего текста — это не писатель, а торговец полосатой бумагой.“

„Бросить литературу — это вовсе не безумный поступок. Безумие — это стать в нашей стране писателем.“

„По-моему, хэппи энд — самое хорошее, что только может быть в литературе и в жизни. В принципе, у меня есть устойчивое стремление к хэппи энду. Дело в том, что литература в большой степени программирует жизнь, во всяком случае, жизнь того, кто пишет. Я это много раз испытывал на себе, и теперь десять раз подумаю, прежде чем отправить какого-нибудь второстепенного героя куда-нибудь.“

„В последнее десятилетие Центральный государственный архив литературы и искусства СССР, который входит в систему Главархива, превратился если не в самое значительное в нашей стране архивохранилище рукописей по вопросам культуры, то, во всяком случае, в одно из наиболее значительных. И мне думается, что значение и рост этого первоклассного архивного учреждения будет расширяться.
В докладе почти ничего не было сказано о том, как жизненно нужны не только исследователям, но и для преумножения фондов путеводители по нашим архивам. Я приведу пример из моей практики. Когда я собирался поехать во Францию для разыскания материалов по русской культуре, я купил в ЦГАЛИ три путеводителя, и они мне помогли как ничто другое. Каким образом? Узнав, например, что в Париже находится архив известного ещё в дореволюционные годы журналиста Руманова, я встретился там с его женой. У неё сохранилось множество его воспоминаний, большое количество рукописей. Но она отказалась предать эти рукописи, так как думала, что мы всё это уничтожим. Ещё в Москве, подготавливая издание «Александр Бенуа размышляет», я обнаружил в одном из путеводителей ЦГАЛИ описание части архива Руманова, относящейся к периоду до 1917 г., в которой сохранились рукописи неизданных статей и воспоминаний Бенуа. И когда я показал это описание вдове Руманова, она реагировала на это как на праздник. И тут же мне передала целый чемодан первоклассного добра.“

„Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ СССР) сделал много весьма ценного за 31 год своего существования‹…›“

„Вся литература первой волны эмиграции устарела, неактуальна, неинтересна. Одним словом, барахло, над которым я не раз издевалась.“

„Язык русской литературы — ковчег. Попытка спастись. Круговая оборона. Островок слов, на котором должно быть сохранено человеческое достоинство.“

„В моих текстах я хочу связать западную литературу, её достижения в словесной технике с человечностью русского пера. Джойс не любит своих героев, а русские писатели любят. Русский герой — Акакий Акакиевич. Хотя любить его совершенно не за что.“

„Да, мужики, много у нас ненужного преподают. Одна литература чего стоит. Кто такой был Евгений Онегин и почему Аня Каренина попала под электричку?.. Ну хорошо, не помню я этого. Что я, хуже других живу? Ты посмотри у меня дома — цельная библиотека. Всех на полку поставил — и Гюгу, и Дюму, и Муму. Читай — не хочу. А что читать? Читать у нас любой дурак умеет. Ты попробуй достань. Вот тогда я скажу, что ты культурный человек.“

„Безотлагательно изготовить статьи для тома, посвященного льну. Должен выйти шедевр, равного которому до сих пор ещё в мировой литературе не появлялось. Без воды. Обще-интересно. Самую суть за чуб.“

„Личность художника — понятие в высшей степени своеобразное и неоднозначное. Но я уверен, что идейная, гражданская позиция, то, что тебя волнует, что беспокоит, за что ты борешься, что защищаешь, чему ты служишь, кому ты служишь, чего ты хочешь от жизни, ради чего ты существуешь на экране, на сцене, в литературе, в живописи, в музыке, — весь этот строительный материал художественного произведения должен всенепременно входить в суть твоей личности. Ты можешь быть неважным по характеру человеком, но гражданином быть обязан.
И актёр обязан быть гражданином, может быть, более чем кто-либо другой. Чем дольше я работаю в театре, тем больше убеждаюсь в уникальности моей профессии. Разве не поразительна сама возможность выступать перед тысячной, а то и миллионной аудиторией, утверждая или отрицая то или иное положение, проблему, мысль? Да, я — актёр, и я — гражданин, в наше время, как никогда, нельзя забывать об этом в силу той напряженной идеологической борьбы, тех сложностей, которые нас окружают.
Я живу в стране, езжу по ней, читаю газеты, встречаюсь с людьми, узнаю новости, погружаюсь в окружающий мир. Что-то мне в этой жизни нравится, что-то меня тревожит, что-то чрезвычайно беспокоит, что-то приводит в ярость, что-то мне обещает надежду, что-то умиротворяет, что-то во мне возбуждает негодование, злость, отчаяние, если хотите. То есть я полон всякими чувствами, и человеческими, и гражданскими, и социальными, если я, конечно, не слеп и не глух ко всему, что происходит вокруг меня, и не занимаюсь только своим собственным мирком. Но, как гражданин, напитанный соками жизни, я могу эти соки отдать только ближним своим: друзьям, родным, близким, порадоваться вместе с ними, попытаться понять, что происходит, выразить свою радость, или свое негодование, или свою ярость, или свою любовь. Но я ведь еще и актёр, я имею трибуну. Имею кафедру, с которой могу сказать людям много добрых, нужных, необходимых слов. Естественно, не я один, а вместе с драматургом, вместе с режиссёром, вместе с театром, вместе с киностудией, вместе с композитором. Нас целый коллектив. Но слова-то говорю я, слова-то произношу все равно я — после режиссёра, после автора, после композитора, после редактора, после министерства. И вот от того, насколько я буду полон соками жизни, от того, насколько меня, лично меня, актера, гражданина, будут трогать те или иные проблемы, волновать и не оставлять равнодушным, от того и звук моих слов, звук моего голоса будет наполнен либо железной пустотой и барабанной дробью, либо глухой и горькой болью по поводу того или иного явления в жизни, которое вызывает эти чувства.“

„… неприветливые журналисты напрасно винят нашу публику за равнодушие к истинно хорошему в нашей литературе и вообще ко всему отечественному. Мы помним, что при появлении первых 8-ми томов «Истории государства Российского» (на которую почтенный её автор не собирал подписки и о которой не печатал он пышных объявлений за несколько месяцев), нельзя было за теснотою пробраться в ту комнату, где она продавалась, и что покупатели встречали целые возы, наполненные экземплярами «Истории» сей, везомыми не в книжные лавки, а в домы вельмож русских и других любителей отечественной истории.“

„Как было положиться и на дядю его, Василия Львовича Пушкина, приехавшего также вместе с ним из Москвы? Тот, как стихотворец, витал, обыкновенно, в заоблачном мире, а теперь, к тому же, весь был поглощен одним литературным спором. Дело в том, что в одном послании к другу своему, Жуковскому, он имел неосторожность похвалиться знанием древней литературы:
* Вергилий и Омир,
Софокл и Эврипид,
Гораций, Ювенал,
Саллюстий, Фукидид
Знакомы стали нам…
На это прежний друг, а теперь заклятый журнальный враг его, президент академии наук Шишков, позволил себе в полном собрании академии заявить, что есть-де «стихотворцы, которые взывают к Вергилиям, Гомерам, Софоклам, Еврипидам, Горациям, Ювеналам, Саллюстиям, Фукидидам, затвердя только имена их и — что всего удивительнее — научась благонравию и знаниям в парижских переулках.»“

„Литература содержит больше информации о человеческой природе, чем любая научная теория. Но надо быть осторожным. Если я хочу, например, узнать что-то о китайской революции, то надо понимать, что на мое отношение к стране уже повлияли когда-то прочитанные книги — о мальчике-рикше, например. Приходится смириться с тем, что существуют другие, не менее важные источники информации о мире, чем литература.“

„Все у нас на русский манер: и платье, и обычаи, и литература; одного у нас нет - русской сметливости, но и ее приобретем со временем“

„Литература — это любовь в слове.“

„Саша любит сладкое, я — соленое; он — боевики, я — комедии; я зачитываюсь Чеховым, он — Шолоховым, и вообще обожает всю литературу советского периода, а я ее терпеть не могу. Дальше: он сова, раньше двух-трех не ложится, а я, как говорила, в пять утра уже встаю. Что касается характера: он, как электрочайник, мгновенно закипает, бурлит, брызжет во все стороны, а потом так же быстро остывает; а я, как советский кипятильник, — бухчу, урчу, нагреваюсь медленно, долго и лишь потом прорываюсь. Однажды я месяц (!) с мужем не разговаривала. Это было ужасно, сама себя за это ненавидела, но ничего не могла с собой поделать — будто пластырем мне рот заклеили.“

„Это часть красоты всей литературы. Вы обнаруживаете, что ваши желания - это универсальные желания, что вы не одиноки и не изолированы ни от кого. Вы принадлежите.“

„Я ненавижу вульгарный реализм в литературе. Человек, который называет вещи своими именами, должен быть вынужден использовать их.“

„Один из умнейших людей, которых я встречал в своей жизни, он внутренне как бы уходил от собеседника — и делал это искусно, свободно. Он шутил без улыбки. В нём чувствовалось беспощадное знание жизни. Мне казалось, что между его деятельностью в литературе и какой-то другой, несовершившейся деятельностью — может быть, в философии?“

„Чехов хорошо сказал, что выдавливал из себя по капле раба. Но и хорошо промолчал, чем он при этом заполнял пустоту, образовавшуюся на месте былых капель. Словами? То бишь нерабской литературой? (Пишущие именно этим грешат. Ещё и гордятся. Мифотворцы.) Но реально пост’рабская наша пустота заполняется, увы, как попало. Таков уж обмен: ты из себя выдавливаешь, но в твои вакуумные пустоты (послерабские) напирает, набегает со стороны всякое и разное ― из набора, которому ты не хозяин. Ты и обнаруживаешь в себе чужое не сразу.“

„В закрытом обществе писатель был гораздо нужнее, чем теперь. Только через литературу можно было узнать сколько-то правды и найти ответы на вопросы. Теперь человек ищет ответы в церкви, у психолога, сексолога, адвоката. Писатель был всем. В открытом обществе это не нужно.“

„Кого в литературу ввёл Горький? Ни чести, ни славы горьковские восприемники не принесли.“

„Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском. В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей. <…“