Цитаты о жар

„Я не курю, но продолжаю носить спичечный коробок в кармане. Когда моё сердце скользит к греху, я зажигаю спичку, подношу к ладони и тогда говорю себе: «Али, ты не можешь вынести это тепло, так как ты вынесешь нестерпимый жар Ада?»“

„Кто крепок телом, может стерпеть и жару, и холод. Также и тот, кто здоров душой, может перенести и гнев, и горе, и радость, и другие чувства.“

„Брак — это лихорадка навыворот: он начинается жаром и кончается холодом.“

„Ты можешь верить, что там за гробом тебя что-то ждёт, а можешь думать, как думали наши предки-нигилисты, что умрешь — лопух вырастет и всё… Ну и пожалуйста. Но веришь ты или не веришь — и Бог есть, и загробная жизнь есть, и ад есть. Никакого ада нет! Ну как же нет, когда ты живёшь в аду? Не веришь? Ну подойди к зеркалу, посмотри на свою мрачную рожу! Разве может венец творения, высшее создание Божие иметь такую мрачную харю? Почему тебе так плохо? Если ты вообще такой умный, такой прямо весь свободный, тебе вот на всё начхать, ты сам всё знаешь… Что же у тебя такая рожа-то несчастная? Потому что ты в аду, сынок! В аду! Ты не знаешь радости! Ты мёртв! Тебе тяжело, тебе противно, тебя всё мучает, тебя всё раздражает. Люди, мухи… Тебя раздражает жара, тебя раздражает дождь, тебя раздражают политики, тебя всё, что есть раздражает и мучает. Тебя мучает папа, мама, дедушка, бабушка, соседи, Путин с Медведевым, Барак Обама. Всё тебе тяжело, противно, тебя ничего не радует. Даже соловьи тебе спать мешают. Потому что ты хочешь от этого куда-то уйти, куда-то… где-то уснуть… в чём-то забыться, нажраться, наколоться, уснуть, уйти от этого. Почему? Ну потому, что ты в аду! Тебе не надо никуда попадать — в рай, в ад… Ты уже, голубчик, давно в аду, из которого выход только один — к Богу!“

„… В большинстве споров можно подметить одну ошибку: в то время как истина лежит между двумя защищаемыми воззрениями, каждое из последних отходит от нее тем дальше, чем с большим жаром спорит.“

„Жар дружбы согревает сердце, не сжигая его.“

„Загребающий жар чужими руками после свои пережжёт.“

„Я, жар души в стихи вдохнув, мечтал,
Чтоб мысль мою тем жаром зажигало.
И потушить огонь, что жег мне мысль,
Живой воды, наверно, было б мало.
О, если бы горение души
Всегда огонь свой мысли отдавало!“

„Я похож на жар-птицу. Жар-птицы стаями не летают.“

„Если в юности ты не прислуживал старым,
Сам состаришься — юных не мучай задаром. Старость близится — будь уважителен к старцам,
Но от юных не требуй служить себе с жаром. Распалившийся хмелем, подвыпивший старец —
Как старуха, что красится красным отваром. Будто розы и листья пришиты к коряге,
Вид у пестрой одежды на старце поджаром. Если мускус твой стал камфарой, не смешно ли
Камфару или мускус искать по базарам? Постарев, обретешь и почет, и почтенье,
Притворясь молодым, обречешь себя карам. Если в юности ты не роптал и смирялся,
Как состаришься — время ли спеси и сварам? Благодатна судьба у того молодого,
Кто чело не спалил вожделением ярым. Если похоть жжет старца чесоточным зудом,
В нем как будто пороки смердят перегаром. С юным кравчим, со старцем-наставником знайся,
Если тянешься дружбой и к юным и к старым. Навои прожил век свой в погибельной смуте,
Хоть почтен был и славой и доблестным даром.“

„О сердце, столько на земле враги вреда нам сделали,
Что даже преданность друзей сплошным обманом сделали. Чадит от жара голова, как будто камни горестей
Пробили в куполе дыру — его с изъяном сделали. На голове — не чернь волос, то — налетели вороны
И гнезда там, чтобы припасть к кровавым ранам, сделали. От тьмы измены небосвод оделся черным войлоком,
А зори, ворот разорвав, рассвет румяным сделали. Иссяк во мне огонь любви, но тело, как соломинку,
Страданья страсти обожгли и пеплом рдяным сделали.“

„Я не могу похвалить слабую и робкую добродетель, непроворную и замкнувшуюся, которая не делает вылазок и не имеет врагов, а крадется по жизненному пути, вместо того чтобы по жаре и пыли бежать за венком бессмертия.“

„Суровая диета вооружает организм против всех внешних неприятностей. Поэтому он не так легко поддаётся жаре, холоду и усталости.“

„Ты грустна, мой друг, Анюта;
Взор твой томен, вид уныл,
Белый свет тебе постыл,
Веком кажется минута.
Грудь твоя, как легка тень
При рассвете, исчезает,
Иль, как в знойный летний день
Белый воск от жару, тает.
Ты скучаешь,— и с тобой
Пошутить никто не смеет:
Чуть зефир косынку взвеет,
Иль стан легкий, стройный твой
Он украдкой поцелует,
От него ты прочь бежишь.
Без улыбки уж глядишь,
Как любезную милует
Резвый, громкий соловей;
Не по мысли всё твоей;
Всё иль скучно, иль досадно,
Всё не так, и всё не ладно. <…>
Так уборы, пышность, мода,
Слабы все перед тобой:
Быв прекрасна, как природа,
Ты мила сама собой.“

„Приступ летней тоски неотвратим. Ее невозможно сравнить с осенней хандрой или зимней депрессией. Нет. Летняя тоска сродни апофеозу, финальному аккорду, который стремился к разрешению долгие месяцы, дни и часы, и вот наконец грянул, рванул и… застыл, сраженный собственным величием, всеми этими придыханиями, сопутствующими началу лета, мареву, алым закатам там, за темными силуэтами новостроек, удушливому ветру и ветру, несущему прохладу и умиротворение.
Лето. Оно вот. Буквально уже. Уже виден край его, пока еще там, вдалеке, брезжит небрежно подшитый подол ситцевого платья, выгоревшего, стиранного не раз, впитавшего жар, воздух, тополиный пух, сладкие капли плодов абрикоса, едкий вишневый сок, — трепещет на ветру, прощаясь, отважно встречая первые капли холодного дождя и пронизывающего ветра.“

„- Нам повезло, почти все в сборе,- шепнул Бриссенден Мартину,- Вот Нортон и Гамильтон. Пойдемте к ним. Стивенса, к сожалению, пока нет. Идемте. Я начну разговор о монизме, и вы увидите, что с ними будет.
Сначала разговор не вязался, но Мартин сразу же мог оценить своеобразие и живость ума этих людей. У каждого из них были свои определенные воззрения, иногда противоречивые, и, несмотря на свой юмор и остроумие, эти люди отнюдь не были поверхностны. Mapтин заметил, что каждый из них (независимо от предмета беседы) проявлял большие научные познания и имел твердо и ясно выработанные взгляды на мир и на общество. Они ни у кого не заимствовали своих мнений; это были настоящие мятежники ума, и им чужда была всякая пошлость. Никогда у Морзов не слыхал Мартин таких интересных разговоров и таких горячих споров. Казалось, не было в мире вещи, которая не возбуждала бы в них интереса. Разговор перескакивал с последней книги миссис Гемфри Уорд на новую комедию Шоу, с будущего драмы на воспоминания о Мансфилде. Они обсуждали, хвалили или высмеивали утренние передовицы, говорили о положении рабочих в Новой Зеландии, о Генри Джемсе и Брандере Мэтью, рассуждали о политике Германии на Дальнем Востоке и экономических последствиях желтой опасности, спорили о выборах в Германии и о последней речи Бебеля, толковали о последних начинаниях и неполадках в комитете объединенной рабочей партии, и о том, как лучше организовать всеобщую забастовку портовых грузчиков.
Мартин был поражен их необыкновенными познаниями во всех этих делах. Им было известно то, что никогда не печаталось в газетах, они знали все тайные пружины, все нити, которыми приводились в движение марионетки. К удивлению Мартина, Мэри тоже принимала участие в этих беседах и при этом проявляла такой ум и знания, каких Мартин не встречал ни у одной знакомой ему женщины.
Они поговорили о Суинберне и Россетти, после чего перешли на французскую литературу. И Мэри завела его сразу в такие дебри, где он оказался профаном. Зато Мартин, узнав, что она любит Метерлинка, двинул против нее продуманную аргументацию, послужившую основой "Позора солнца".
Пришло еще несколько человек, и в комнате стало уже темно от табачного дыма, когда Бриссенден решил, наконец, начать битву.
- Тут есть свежий материал для обработки, Крейз, -сказал он, - зеленый юноша с розовым лицом, поклонник Герберта Спенсера. Ну-ка, попробуйте сделать из него геккельянца.
Крейз внезапно встрепенулся, словно сквозь него пропустили электрический ток, а Нортон сочувственно посмотрел на Мартина и ласково улыбнулся ему, как бы обещая свою защиту.
Крейз сразу напустился на Мартина, но Нортон постепенно начал вставлять свои словечки, и, наконец, разговор превратился в настоящее единоборство между ним и Крейзом. Мартин слушал, не веря своим ушам, ему казалось просто немыслимым, что он слышит все это наяву - да еще где, в рабочем квартале, к югу от Мар-кет-стрит. В этих людях словно ожили все книги, которые он читал. Они говорили с жаром и увлечением, мысли возбуждали их так, как других возбуждает гнев или спиртные напитки. Это не была сухая философия печатного слова, созданная мифическими полубогами вроде Канта и Спенсера. Это была живая философия спорщиков, вошедшая в плоть и кровь, кипящая и бушующая в их. речах. Постепенно и другие вмешались в спор, и все следили за ним с напряженным вниманием, дымя папиросами.“

„Какая тишь в долине… Никого, кроме пасущихся животных.
Слышится только мерное, глухое жеванье челюстей и пыхтенье объемистых утроб… Крупные деревья на опушке растут из болотистой почвы, удобренной сгнившим валежником,
хворостом и ползучими растениями, и высоко вздымают к солнцу свои пышные свободные кроны. В траве глухо гудят пчелы; луга сплошь в цветах; их целые тучи - синих, желтых, красных - несметные полчища, и в каждом венчике - по пчеле. Неумолчное гуденье, чмоканье и жеванье стоит в лесу; жара, безветрие; тени медленно меняют свои места, день идет на убыль.
На зеленом дерне как будто сам собою вырастает черный бугорок свежей земли; это крот, роясь в земле, мерно выбрасывает ее наверх. Каждое животное занято своим делом; большинство молча, и все идет хорошо, пока они молчат. Дикая свинья чавкает у терновых корней и сливовых кустов, образующих такие густые заросли, что никто, кроме свиней да ежей, не может продраться сквозь чащу. Гест с Пиль тоже сидят где-нибудь в малиннике или на дереве и тоже молчат; они никогда не разговаривают громко в лесу, потому что всякое громкое слово тотчас подхватывается и многократно повторяется хором лесных духов, которые словно дразнятся на все лады; уж лучше помалкивать в лесу!“

„От душевного жара остается либо пепел, либо деяние.“

„Когда тобой владеют страсти, волны будут вскипать даже на поверхности замерзшего пруда и ты, даже находясь в горах и лесах, не увидишь покоя вокруг тебя. Когда ты взрастил в себе пустоту, удушливая жара тебе будет прохладой и ты, находясь на рынке или при дворе, не услышишь окружающего тебя шума.“

„От слишком большого и чистого жара сердца, от скромного желания не презирать себя за любовь к тому, кого не можешь не презирать, от этого — ещё и от другого — неизбежно приходишь к высокомерию,— потом к одиночеству.“

„Наш мир — котёл, под котлом — жар, над котлом — пар, а в котле — варево, в котле — мы с вами, и хоть и вырывается иногда у восторженных любителей хлёсткой фразы, вынесенных помешивающим черпаком со дна котла наверх, что вот, мол, удалось им найти райский уголок, не верьте им, наш мир на рай не похож, да и углов в котле нет.“

„Идеальный способ проводить летний отпуск. Жара, одиночество, свобода. Никому не мешаешь, и никто не мешает тебе.“

„Жара - это состояние ума, - сказал сеньор Бенхамин. - Все зависит от того, обращать на нее внимание или нет.“

„Трещат сухие камыши…
Жара – хоть не дыши!
Как хищный беркут над землей,
Парит тяжелый зной.“

„В вихре звуков, в море жара“

„Фанатик: любой человек, который с жаром говорит о вещах, нам безразличных.“

„До огня далеко, но жар уже на этом расстоянии был почти невыносим. А каково-то пожарным! Правда, они работают под зонтиками-душами, непрерывно окачивающими их водой. Но жар так велик, что вода превращается в пар на их прогретых костюмах.
Пущены в ход все стационарные насосы, подающие в резервуары кислотные и щелочные растворы с примесью лакрицы. Пеной тушат!
Но невероятная температура и постоянные взрывы затрудняют работу.“

„Поставим вопрос: откуда взялся русский народ? И ответим: из буржуазной мелочи! Он бы и ещё откуда-нибудь родился, да больше места не было. А потому мы должны бросить каждого в рассол социализма, чтобы с него слезла шкура капитализма и сердце обратило внимание на жар жизни вокруг костра классовой борьбы и произошёл бы энтузиазм!..“

„Американцы к собственным союзникам, на самом деле, относятся не намного лучше, чем к собственным противникам. Я думаю, что они очень часто пользуются той же вот глупостью и наивностью своих союзников, которые уверены, что американцы будут их защищать. А ситуация другая — американцы будут их использовать, а это не одно и то же. Американцы не собираются защищать их — они собираются их использовать; для того, чтобы обезопасить себя; для того, чтобы, может быть, вести войну на дальних подступах или для того, чтобы чужими руками жар загребать, как говорится. А это две большие разницы — защищать и использовать.“

„Пыль! Эта странная субстанция, летящая вам в лицо. Она заслуживает внимания, она не должна скрываться за словом «пыль».
Просто ли это грязь, не находящая себе места, но составляющая самое существо этой части света?
Или она — Земля, пытающаяся подняться в воздух, оторваться от самой себя, как мысль от тела, как тело, уступающее себя жаре.“

„Мы люди крайностей. Даже в космосе мы можем быть первыми на земле. У нас слабость может быть силой. У нас даже в жару бывает мороз по коже. Мы проигрываем так же красиво, как и выигрываем. Мы любим таким, какой есть. Мы скучаем так, что с нами уже не расстаться. У нас не получится обыкновенно: это будет Великая Олимпиада. Олимпиада для всей страны. Олимпиада каждого. Поехали.“

„Жару в доме не нужно устранять. Устраните раздраженность жарой, и ваше тело будет вечно находиться в прохладных покоях. Бедность не нужно гнать прочь. Прогоните обеспокоенность бедностью, и ваше сердце вечно будет пребывать в чертогах радости и довольства.“

„Нани протянула руку Герберту.

Он поцеловал её птичьи пальцы в жемчужной перчатке.

НАНИ: Ужин, молодые люди! Ужин!

Как умно она была одета:

ты не видел лица за вуалеткой, не видел отдельно платья, отдельно накидки, отдельно украшений. Все сливалось в поблескивающую линию теплого оттенка слоновой кости, на которой ты замечал только те детали, которые тебе хотели показать, например, изящность пальцев в перчатках, что казались еще тоньше от крупных золотых перстней. Золотая застежка, определяющая талию, блестки на подоле, заканчивающие силуэт. Ты не видел тела и не видел человека, ты видел роскошь, камни, блеск, а существо под всеми этими слоями твой мозг дорисовывал сам, из её голоса и слов.

Твой мозг дорисовывал жар-птицу, давно потерявшую возраст, оставившую его, как ненужную побрякушку в одной из дамских комнат.

Принцесса взяла молодых людей под локти.

НАНИ: Мы ужинаем, а потом идем пешком.“

„Июльская жара. Макушка лета.
Ночь коротка, а яркий день длинней.
Деревья зеленью еще одеты,
Созревшим хлебом пахнет из полей.
Погода царствует вовсю, на славу!
Повсюду буйство красок, как салют:
Цветы пестреют, и дурманят травы,
И звонко птицы по утрам поют.
Прозрачен воздух, и на сердце нега,
Созрели яблоки, манят сады.
Природа, словно чудо, манну с неба,
Ждет ласковой, живительной воды.“

„А жара все не убывала. И в небе не убавлялось белизны. Июль только начинался, но казалось, что он был всегда и пребудет вечно.“

„В южной части центрального Техаса в середине июля царит испепеляющая жара, но суббота оказалась идеальным днем для свадебной гулянки. Температура воздуха не превышала восьмидесяти градусов, а по небу плыли огромные пышные облака цвета застиранного вылинявшего комбинезона. По двору за домом Мими — пологому склону, который спускался к мутному ручью (Мими называла его Безымянным) — проползали чередующиеся пятна солнечного света и тени.“

„Весь день Паркер Джагода бродил по району Лоуп. Он определил это для себя именно как «бродил». И он не откладывал никаких дел. У него просто не было ни их, ни планов. Это был залитый солнцем день начала июля. Блестящие электронные табло показывали 91 градус по Кельвину. Он ненавидел суету города, но жара и толпы людей вокруг, спешащих между огромными зданиями, придавали ему сил.“

„Лето, думает Тереза, проснувшись среди скомканных, влажных от пота простыней, еще одно дурацкое лето. Вот почему, почему в апреле всегда кажется, еще немножко — и все наконец-то будет хорошо.И в мае, когда начинают цвести вишни, кажется: да-да-да, вот-вот-вот, оно, оно, еще чуть-чуть — и… И! Неизвестно что, непонятно как, неведомо зачем, но будет-будет-будет, сбудется, и тогда начнется настоящая жизнь, сейчас и вообразить невозможно, какая она, только тосковать оттого, что еще не началась.Но вместо неизвестно чего наступает просто июнь, а потом июль, постепенно становится жарко, поначалу радуешься, что наконец-то можно спрятать куртку в шкаф, выскакивать из дома в майке и шлепанцах, а потом на радость не остается сил, их вообще ни на что не остается, жара изматывает, по крайней мере, городская жара, и никакая река не спасает, не спасают даже две реки, была бы третья, и это, пожалуй, ничего бы не изменило.“

„В комнате стояла невыносимая жара. Через открытые окна помещение заливало
послеобеденное солнце. Воздух был неподвижен, ни ветерка. Надо было отвести ее
в какую-нибудь пустующую комнату на другой стороне дома, в одну из тех, куда солнце смотрит по утрам, а после обеда в них стоит прохлада.“

„В июльские послеполуденные часы, пышущие жаром, большая комната с тремя окнами, тщательно прикрытыми ставнями, дышала глубоким покоем. Сквозь щели старинных резных ставней проникали только тонкие полоски лучей — в полумраке комнаты это слабое сияние заливало все предметы нежным и рассеянным светом. Здесь было относительно свежо, сюда не достигал палящий зной солнца, раскалявшего фасад дома.“

„Был великолепный день, один их тех июльских желтых и синих дней, когда хочется сказать, что жара струится дождем. Обширный пляж, усеянный людьми, пестрел женскими туалетами и напоминал цветник, а рыбачьи лодки с бурыми парусами, почти неподвижные на синей воде,
отражавшей их вверх ногами, казалось, дремали на солнышке, таком ярком в десять часов утра.
Они стояли против деревянной набережной — одни близко, другие подальше, а иные совсем далеко, — не шевелясь, словно разомлели в истоме летнего дня, словно им лень было выйти в открытое море или хотя бы вернуться в порт.“

„Весь наш первый месяц в Нью-Йорке стояла жара, но это ничего, потому что я жару люблю. Холод я тоже люблю. Но когда жара, я люблю жару.“

„Я встал от книг и в степь пошел…
Ну да, все поле – золотое,
И отовсюду точки пчел
Плывут в сухом вечернем зное.
Толчется сеткой мошкара,
Шафранный свет над полем реет –
И, значит, завтра вновь жара
И вновь сухмень. А хлеб уж зреет.“

„Часто случается заснуть летом в тихий, безоблачный вечер, с мерцающими звездами,
и думать, как завтра будет хорошо поле при утренних светлых красках! Как весело углубиться в чащу леса и прятаться от жара!.. И вдруг просыпаешься от стука дождя, от серых печальных облаков, холодно, сыро…“

„Врать с трибуны — значит давать стране жару больше, чем добыто угля.“

„На запад, на запад… Там будет река с широкими ровными берегами — легкая дорога к морю.
Стук копыт, несущиеся тени… Ночной воздух омывает лицо… Мелькнули какие-то яркие создания на высоких темных стенах, сверкающие башни…
Воздух стал сладок. Видение уплывает… Тени.Словно кентавр, мы со Звездой покрыты единой попоной пыли… с трудом вдыхаем воздух и с усилием выталкиваем его наружу. Шея обвита громом, ноздри извергают жар…
Поглощаем пространство.Я рассмеялся — запах воды вокруг, слева подступают деревья…
И среди них… Лоснится кора, свисают лианы, широкие листья с яркими капельками влаги.
В лучах луны поблескивает паутина, что-то колышется в центре ее. Вязкая почва… фосфорный свет грибов на упавших деревьях…“

„Сказка! Старая сказка — с её огнецветными далями!
Сказка! Старая сказка: в задумчиво-тёмном бору
С нашей детскою радостью, с нашими снами-печалями,
Мы куда-то бредём, мы куда-то скользим поутру. <...>
* В эту даль! В эту мглу, где мы склонимся оба, пронзённые
Яркой молнией с крыльев невиданных нами Жар-Птиц...
Сказка! Старая сказка! Зачем же спешим мы, смущённые,
Если всё уж известно из строк перечтённых страниц!“

„Но в той половине неба, где жар свой пламень пронёс“

„Начиналась полупустыня, где солнце по утрам лёгкое и сухое, как выдержанный херес, а на закате падает за горизонт, словно багровый от жара кирпич.“

„В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал, недвижим, я…
Я — Пригов Дмитрий Александрович…
Я, я лежал там, и это кровь сочилася моя…“

„Не люблю портвейн в жару. Правда, никто и не предлагал.“

„Бр… Финский брег… А новая религия жар разведет от Белого моря до Черного, от мертвых пруссов до длинноволосых айонов распростерла лучи свои звезда.“

„Всегда хочу смотреть в глаза людские, И пить вино, и женщин целовать, И яростью желаний полнить вечер, Когда жара мешает днём мечтать, И песни петь! И слушать в мире ветер!“

„И никто не хотел быть виноватым без вина, и никто не хотел руками жар загребать.“

„Про аномальную жару: «Слово „сиеста“ я никогда не употреблял, для меня это ругательство. Я везде говорю о продлении дневного перерыва.»“

„В такую жару надо отлеживаться где-нибудь в прохладном мавзолее…“

„Искусство не только раскрывает нам глаза, оно раскрывается от жара наших глаз.“

„Детство моё — сложная смесь переживаний: жар, бред, бессонница, тягостные дни и томительно долгие ночи. Мне более знакома «Страна кровати», чем зелёного сада.“

„Моррисона и его жену считали большими оригиналами — этакие «хиппи» из ответработников, не признававшие светских и советских предрассудков. Редактор в жару ходил на работу в парусиновых трусах (задолго до появления шорт), а скульптор <его супруга> за неимением обуви — попросту босиком, но с таким видом, что это не более чем ее причуда.“

„В комнате стояла жара и попахивало бедой. ( В комнате было душно от несчастья).“

„Огонь очищает, скрытый жар разъедает.“

„То, что Вы называете любовью, я называю у Вас хорошим расположением духа. Чуть Вам плохо (нелады дома, дела, жара) — я уже не существую.“

„Я в любви как ребёнок малый,
Силой отнятый от груди.
Погляди, что со мною сталось,
Погоди уходить, пощади!
Ничего у меня не осталось,
Только тьма и тьма впереди.
Пожалей хоть самую малость:
Дай воды, мой жар остуди!“

„Добро и зло заключено
в привычках и желаньях,
вражда и дружба сотни раз
меняются местами,
и это ведает любой,
вкусивший горечь знанья,
проникший в истинную суть
того, что будет с нами.
Благоразумье нас зовет
уйти с путей позора,
но каждого сжигает жар
желанья и надежды.
Кто этой болью поражен,
да исцелится скоро,
но нет лекарства для глупца,
упрямого невежды.
Хвала Аллаху — он царит,
своей согласно воле.
А люди слабые бредут,
куда — не знают сами.
Все сотворенное умрет,
крича от смертной боли.
Все гибнет, остаются сны,
таблички с именами.
Умершие отделены
от нас, живых, стеною.
Мы их не можем осязать,
не видим и не слышим.
Они ушли в небытие,
отринули земное,
они спешат на Страшный суд,
назначенный всевышним.
Над жизнью собственной своей
рыдай, дрожа от страха
К чужим гробам не припадай
в рыданьях безутешных.
Молю простить мои грехи
всесильного Аллаха.
Он милосердием велик,
а я — презренный грешник.
О, сколько раз ты уходил
с путей добра и света,
о, сколько раз ты восставал
душою непокорной!
Ты жил блаженствуя. Теперь
не жалуйся, не сетуй,
плати за все. Таков удел,
безвыходный и скорбный.
Не слушает бесстрастный рок
твоей мольбы и плача.
Он сам решает — жить тебе
иль умереть до срока.
Твое страданью и восторг,
утрата и удача -
забавы жалкие в руках
безжалостного рока.“

„Можно похитить блестящую мысль, счастливое выражение; но жар души, но тайна господствовать над чувствами других сердец не похищаются.“

„О как хорошо, как тихо,
Как славно, что я одна.
И шум и неразбериха
Ушли, и пришла тишина.
Но в сердце виденья теснятся,
И надобно в них разобраться
Теперь, до последнего сна.
Я знаю, что не успеть.
Я знаю — напрасно стараться
Сказать обо всем даже вкратце,
Но душу мне некуда деть.
Нет сил. Я больна. Я в жару.
Как знать, может, нынче умру…
Одно мне успеть, одно бы —
Без этого как умереть?—
Об Анне.. Но жар, но ознобы,
И поздно. Прости меня. Встреть.“

„Ваши жалобы на истеричку-погоду понимаю, — сама являюсь жертвой климакса нашей планеты. Здесь в мае падал снег, потом была жара, потом наступили холода, затем все это происходило в течение дня.“

„Не знаю, как бы я любил
Весь этот мир, бегущий мимо,
Когда б не убыль прежних сил,
Не счет годов необратимый. Не знаю, как горел бы жар
Моей привязанности кровной,
Когда бы я не подлежал,
Как все, отставке безусловной. Тогда откуда бы взялась
В душе, вовек не омраченной,
Та жизни выстраданной сласть,
Та вера, воля, страсть и власть,
Что стоит мук и смерти черной.“

„Когда он сыпал шутками и насмешками, они приходили в восторг, но если он начинал говорить более возвышенно и с жаром, они не могли стерпеть его резкости. Подобным же образом дети охотно играют с породистыми собаками, но если те рассердятся и залают громче, пугаются до смерти.“

„Поэзия — болезнь. Сбить температуру еще не значит выздороветь. Напротив! Жар очищает и просветляет.“

„Фанатик — любой человек, который с жаром говорит о вещах, нам безразличных.“

„Красная жара“

„Километров 0. Температура 39,6. Лежу пластом в зимовье, укрытый спальником. Постоянно бросает то в жар, то в холод. Каждый раз вставать как пытка. Организм сильно ослаблен. Впервые сегодня ночью стали сниться байкальские сны.“

„Динамо Минск подарило праздник всей стране. Молодцы! Они боролись до конца. Мы видели, в каком состоянии этот Зенит был. Некоторые игроки уже на четвереньках ходили. То есть динамовцы вывозили их в эту жару прилично. И они забили четыре мяча. 4:0 – это останется в истории. Здесь шапкозакидательством не надо заниматься. Это они играли не с миллионерами, а с миллиардерами! Это главный клуб "Газпрома", главное детище их. Это во-первых. Во-вторых, у них сезон только начался. В-третьих, они с распальцовкой приехали, и, так чувствую, недооценили минчан“

„Роммель завоевал мировое уважение за его военный гений. Он был легендой. (…) Роммель служил живым напоминанием о более романтических, рыцарских днях — и был истинным примером офицера-гуманиста. Роммель был лучшим немецким генералом. Вы должны помнить, что вся Европа в то время была в руках нацистов. Американцы тогда ещё не вступили в войну. Россию атаковали 166 нацистских дивизий. Дело было плохо. И Роммель, величайший из воевавших в пустыне полководцев всех времён, и его Африканский корпус, задали жару британцам и теснили их обратно к Каиру. Это был момент, когда война могла быть проиграна.“

„Зачем понадобился Сталину весь этот фарс? <…> Назначив Сергея Ивановича президентом АН СССР, он надеялся обмануть тех учёных и общественных деятелей, которые подняли шум по поводу исчезновения Николая Ивановича. <…> Понравилась, вероятно, Сталину и созданная им «шекспировская» ситуация: убив одного брата, он ставил другого во главе Академии. Это было в традициях «корифея науки». <…> Сталинские прихвостни переносили подобные экзекуции безропотно: в ответ на репрессии они с ещё большим жаром лизали тяжёлую руку хозяина. А Сергей Вавилов? <…> В политической игре Сталин использовал даже не столько его самого, сколько его фамилию.“

„Вечером на гулянии увидал я Дантеса с женою: они оба пристально на меня смотрели, но не кланялись, я подошёл к ним первый, и тогда Дантес буквально бросился ко мне и протянул мне руку. <…> он скоро опять пристал ко мне и, схватив меня за руку, потащил в густые аллеи. Не прошло двух минут, что он уже рассказывал мне со всеми подробностями свою несчастную историю и с жаром оправдывался в моих обвинениях, которые я дерзко ему высказывал. Он мне показал копию с страшного пушкинского письма, протокол ответов в военном суде и клялся в совершенной невинности. Всего болee и всего сильнее отвергал он малейшее отношение к Наталье Николаевне после обручения с сестрою её, и настаивал на том, что второй вызов был, как черепица, упавшая ему на голову.“

„Заимодавец протестовал вексель, проситель с жаром преследовал дело, и бедному Дубровину приходило до зареза.“

„Тургенев — огромного роста, с высокими плечами, огромной головой, чертами чрезвычайно крупными, волосы почти седые, хотя ему еще только 35 лет. Вероятно, многие его находят даже красивым, но выражение лица его, особенно глаз, бывает иногда так противно, что с удовольствием можно остановиться на лице отца Гильфердинга. Тургенев мне решительно не понравился, сделал на меня неприятное впечатление. Я с вниманием всматривалась в него и прислушивалась к его словам, и вот что могу сказать. Это человек, кроме того что не имеющий понятия ни о какой вере, кроме того, что проводил всю жизнь безнравственно и которого понятия загрязнились от такой жизни, это — человек, способный только испытывать физические ощущения; все его впечатления проходят через нервы, духовной стороны предмета он не в состоянии ни понять, ни почувствовать. Духовной, я не говорю в смысле веры, но человек, даже не верующий, или магометанин, способен оторваться на время от земных и материальных впечатлений, иной в области мысли, другой под впечатлением изящной красоты в искусстве. Но у Тургенева мысль есть плод его чисто земных ощущений, а о поэзии он сам выразился, что стихи производят на него физическое впечатление, и он, кажется, потому судит, хороши ли они или нет; и когда он их читает с особенным жаром и одушевлением, этот жар именно передает какое-то внутреннее физическое раздражение, и красóты чистой поэзии уже нечисты выходят из его уст. У него есть какие-то стремления к чему-то более деликатному, к какой-то душевности, но не духовному; он весь — человек впечатлений, ощущений, человек, в котором нет даже языческой силы и возвышенности души, какая-то дряблость душевная, как и телесная, несмотря на его огромную фигуру. А Константин начинал думать, что Тургенев сближается с ним, сходится с его взглядами и что совершенно может отказаться от своего прежнего, но я считаю это решительно невозможным. Хомяков сказал справедливо, что это всё равно, что думать, что рыба может жить без воды. Точно, это — его стихия, и только Бог один может совершить противоестественное чудо, которое победит и стихию, но, конечно, не человек. Константин сам, кажется, в этом убеждается и на прощанье пришёл в сильное негодование от слов Тургенева, который сказал, что Белинский и его письмо, это — вся его религия и т. д.. Я уже не говорю о его ошибочных мыслях и безнравственных взглядах, о его гастрономических вкусах в жизни, как справедливо Константин назвал его отношение к жизни, а я говорю только о тех внутренних свойствах души его, о запасе, лежащем на дне всего его внутреннего существа, приобретённом, конечно, такой искажённой и безобразной жизнью и направлением, но сделавшемся уже его второй природой. При таком состоянии, мне кажется, если Бог не сделает над ним чуда и если он не сокрушит сам всего себя, все его стремления и приближения к тому, что он называет добром, только ещё более его запутают, и он тогда совершенно оправдает стихи Константина.“

„Я на минуту засыпаю рядом с ним, потом просыпаюсь, но глаз не открываю. Дышу ровно и чувствую, как два сухих пальца скользят по ноге. Лежу совсем неподвижно, не открываю глаз, Дэнни трогает меня – без малейшего жара, – а потом нежно взбирается сверху, и я лежу совсем неподвижно, но вскоре приходится открыть глаза, потому что я слишком тяжело дышу. В ту же секунду Дэнни слабеет, скатывается. Когда я просыпаюсь среди ночи, его нет. Его зажигалка – золотой пистолетик – лежит на тумбочке возле бутылки и большого бокала, и я вспоминаю: когда Дэнни мне ее показал, я решила, он и вправду выстрелит, но он не выстрелил, и я почувствовала, как жизнь обернулась разочарованием, и глядя ему в глаза – этот взгляд, что меняется необъяснимо, эти озера, неспособные помнить, – я ныряла в них все глубже, пока не утешилась.“

„В комнате стояла жара и попахивало бедой.“

„Думаю, что Сергей в аду, где самому Сатане дает жару“

„Все слушают внимательно. И длинно
Рассказывает гость, что под окном
В Калуге у него как жар горит рябина
Последним, холодеющим огнём.“

„В эту даль! В эту мглу, где мы склонимся оба, пронзённые
Яркой молнией с крыльев невиданных нами Жар-Птиц…
Сказка! Старая сказка! Зачем же спешим мы, смущённые,
Если всё уж известно из строк перечтённых страниц!“

„Да, это легкомысленное и (на сей раз по крайней мере) бесталанное направление видим мы в стихотворении «Разговор», странно, однако, это какое-то спокойное отрицание древней жизни предков; странно, если говорить об этом серьёзно. Это указывает нам на обширную литературную теплицу, где искусственный жар выгоняет многие бледные растения, не говоря о том, что производит он много незначительной, пустой травы, мха и плесени; теплица губит растения, может быть, твёрдо и крепко в другом образе возникнувшие бы на родной почве, под открытым небом, на чистом воздухе. Не знаем, впрочем, погибло ли что в таланте автора, но во всяком случае его стихотворение «Разговор» произведение тепличное.“

„Выиграла миллион по трамвайному билету — так не размахивай им направо и налево! Ухватила свою Жар-птицу — так не упусти ее, лети на огненных крыльях в сверкающую вышину! Скучных однообразных «от и до» и в предыдущей жизни было более чем достаточно, а теперь…“

„Чем сильнее жара, тем сильнее будет дождь“

„Ветер в жаре, перрон пустой…
Запах креозотом пропитанных шпал.
Поезд Львов — Москва, общий вагон,
Билет в неизвестность сегодня взял.“

„Не царское это дело царскими руками жар загребать.“

„Часто решению о том, каким мы видим мир и как о нем расскажем, не хватает мысли, согретой жаром души и пожаром воображения, когда чувства могут обмануть, а мысль позволяет видеть. Единственное, что нужно помнить, свобода читателя — смерть автора. Важнее не что читатель увидит за вашими словами, а что он сразу не заметит и вспомнит позже в новом впечатлении от прочитанного. Это как писать между строк, только еще более почетно, потому что автор пишет между строк, когда ему запрещают обстоятельства что-то высказать, а сказать так многогранно, чтобы каждый в каждой грани мысли с каждым прочтением находил что-то свое и личное — это задача классической мысли. Плох тот автор, который выражает себя авторским текстом, велик тот автор, который ищет себя нового в собственной книге.“

„Вечеринка в городе, где стоит жара,
Всю ночь на пляже до самого рассвета!“

„Вновь поднимается солнце
Из-за невидимого горизонта,
И жара, которую оно несёт,
Растопит всё то,
Что не давало мне двигаться вперёд.“

„Мой голубь сизокрылый
Однажды возвратится,
И я отвечу: «Милый,
Я не твоя жар-птица!»“

„В сто сорок солнц закат пылал,
в июль катилось лето,
была жара,
жара плыла —
на даче было это.“

„Для наших туристов давать жару - значит распоясаться на южном курорте.“

„Стоики утверждают, что сон - это ослабление чувственной энергии, эпикурейцы - уменьшение животворящего духа, Анаксагор с Ксенофаном - его утомление,
Эмпедокл и Парменид - его охлаждение, Стратон - отделение засеянного духа,
Демокрит - недостаток духа, Аристотель - вялость околосердечного жара.
Я сразу замечу, что никогда не спал так, чтобы признать что-нибудь из этого.“

„В Древнем Царстве даже жара была древней; воздух, затхлый и безжизненный, давил, как грех, в нем слышалась отрыжка столетий.“